Вслед за ним вышел и хозяин хаты, представительный крестьянин, пожелавший узнать, что ему надо.
Вядух в первый момент колебался, открыть ли ему цель своего приезда и вначале ограничивался неопределенными ответами. Наконец, он решил ему сказать, кто он.
- Зачем я буду это скрывать? - произнес он. - Король нам приказал приехать сюда, чтобы и мы услышали то, что будет обнародовано. Тут нас целая кучка, и нам негде приютиться. Посоветуйте.
Тут трудно было что-нибудь посоветовать. Болотистая местность, залитая еще теперь весенним разливом реки Ниды, с трудом могла вместить в себя всех, которые сюда съехались. Король приютился в замке в нескольких небольших комнатах, вместе с архиепископом Ярославом Богорией и с Янгротом краковским. Познанский епископ Войцех Палука и Мацей Вроцлавский остановились в доме ксендза при костеле. Из воевод лишь двое, более близких к королю, кое-как поместились в замке, остальные в местечке у мещан по два человека в одной комнате; даже городские ворота - Краковские, Буские, Замковые - были переполнены людом; приехавшие расположились на улицах и на рынке.
Крестьяне не нашли угла для себя и отправились в Бжезин. Там они упросили крестьян позволить им переночевать; они решили на следующий день потихоньку пробраться в замок, потому что слышали, что именно в этот день - как раз была четвертая неделя поста - после торжественного богослужения в костеле, где обедню должен был служить сам архиепископ, на дворе королевского замка будут объявлены новые законы. Тем временем они вдоволь могли наслышаться о том, как заранее отзывались об этих законах. Простой люд рассказывал о них разные небылицы, а духовенство не скрывало того, что оно совсем не радуется этому королевскому новшеству.
- Он знает, что он делает, - говорили одни, - он добровольно не ослабит своей власти, он скорее ее отнимет у других, увеличив этим свою собственную. Понемногу он лишит рыцарей их свободы, и у нас будет как на Руси, где имеют право голоса одни лишь князья, а дворяне лишены его. Тот же порядок он захотел ввести и у себя.
Духовенство, знавшее более подробно об этих новых законах, находило их варварскими и неприменимыми, указывая на то, что можно ввести другие законы чужеземные или римские, более подходящие для страны.
В их словах проглядывало недоброжелательство и недоверие, которое они питали к ксендзу Сухвильку. Однако, архиепископ стоял на стороне короля, а он был высшим пастырем.
Но не обошлось и без нареканий на него, о которых шепотом передавали друг другу. Ксендз Сухвильк был его племянником; знали о том, что архиепископ очень снисходителен к королю, и однажды в трудную минуту выдал ему из гнезнинской сокровищницы на несколько тысяч гривен крестов, чаш и драгоценных камней, за что впоследствии ему назначен был доход из копей в Величке; поговаривали о том, что архиепископ для удобства обменивался с Казимиром церковными землями.
Малополяне и великополяне, куявцы, а также и мазуры опасались потерять свои владения.
Наконец, всем известное пристрастие короля к холопам, и его желание им покровительствовать внушало опасение, что он увеличит их права в ущерб дворянам.
Поэтому умы волновались; однако, власть короля, хотя права его и границы их ничем не были определены, признавалась всеми, и ее почитали. Король мог, как высший судья, приговорить к смертной казни всякого дерзко выступавшего против него, и никто не осмеливался и не мог этого сделать, и лишь потихоньку роптали...
Окружающие короля, наученные Сухвильком, повторяли то, что многократно от него слышали: что новые законы обеспечат справедливость, уменьшат и уничтожат все насилия и злоупотребления, что было бы стыдно, если бы Польша не ввела бы у себя постановления, принятые всеми другими государствами.
На следующий день благовест возвестил о богослужении, а так как большая часть прибывших не могла поместиться в костеле, то громадная толпа осталась на дворе. По окончании службы вся толпа во главе с королем и архиепископом направилась к замку.
Погода не особенно благоприятствовала торжеству; холодный ветер завывал, небо было покрыто тучами. Но ни Казимир, шествовавший с победоносным видом, ни другие этого не заметили. Свита короля в этот день выступила с истинно королевской пышностью, во всем блеске оружия, в дорогих платьях, окаймленных драгоценными мехами.
Сам Казимир был в черном, с цепью на шее, на нем был роскошный пояс, а на плечи его был накинут пурпуровый плащ на горностаевом меху. Часть свиты была в пурпурных платьях с польскими орлами на груди, другие с оружием и позолоченными шишаками, на которых были символические знаки: топоры, соколы, луна.
Хотя толпа стихла, однако, когда король начал говорить, слов его никто не слышал, так как ветер шумел, а издали доносились крикливые голоса.
Затем видели лишь, как Сухвильк поднял вверх пергаментные листы с печатью на шнуре, как архиепископ благословлял, затем как король опять что-то говорил, причем лицо его так сияло, глаза были такие радостные, как будто он достиг высшего счастья. Лицо короля возвещало народу, что совершилось великое, бессмертное дело.
Пока все это происходило, Вядух вместе со своими спутниками, каким-то чудом протолкавшийся в замок, не найдя другого места, влез на забор. Хотя ему было очень неудобно, потому что и там была страшная давка, однако, он был вознагражден тем, что Казимир, обводя толпу глазами, увидел его и ему усмехнулся.
Вслед за взглядом короля взоры устремились на крестьян, о прибытии которых Неоржа уже знал, с гневом рассказывая о том, что они осмелились это сделать.
Накрыли столы, часть толпы начала расходиться, и Вядух недоумевал, как поступить; к нему подошел один из придворных, который бывал вместе с Казимиром в его доме и знал его хорошо.
- Король приказал мне вас угостить, - обратился он к крестьянам. Для вас приготовлен отдельный стол. Пойдемте.
Мужики колебались, опасаясь вызвать ревность других, но не посмели ослушаться. Придворный, Гослав Кройц, повел их к назначенному месту, но они уже издали заметили, что там расположились землевладельцы. Мужики хотели тотчас же уйти обратно, но Гослав не допустил и приказал рядом со столами, самовольно занятыми дворянами, поставить другие столы с угощеньями и усадил мужиков.
Паны увидели рядом с собой крестьян, подняли шум и гам, выражая свое негодование. Их волнение передалось другим, сидевшим дальше, и дело грозило закончиться скандалом...
Во избежании этого Вядух, вместе со своими товарищами, не смочив губ и не дотронувшись до королевского угощенья, удалились окольным путем, который указал им Гослав.
Уход крестьян не успокоил рыцарей и дворян. Некоторые предполагали, что мужики приехали с жалобами на них, и возмущение их все более увеличивалось.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140
Вядух в первый момент колебался, открыть ли ему цель своего приезда и вначале ограничивался неопределенными ответами. Наконец, он решил ему сказать, кто он.
- Зачем я буду это скрывать? - произнес он. - Король нам приказал приехать сюда, чтобы и мы услышали то, что будет обнародовано. Тут нас целая кучка, и нам негде приютиться. Посоветуйте.
Тут трудно было что-нибудь посоветовать. Болотистая местность, залитая еще теперь весенним разливом реки Ниды, с трудом могла вместить в себя всех, которые сюда съехались. Король приютился в замке в нескольких небольших комнатах, вместе с архиепископом Ярославом Богорией и с Янгротом краковским. Познанский епископ Войцех Палука и Мацей Вроцлавский остановились в доме ксендза при костеле. Из воевод лишь двое, более близких к королю, кое-как поместились в замке, остальные в местечке у мещан по два человека в одной комнате; даже городские ворота - Краковские, Буские, Замковые - были переполнены людом; приехавшие расположились на улицах и на рынке.
Крестьяне не нашли угла для себя и отправились в Бжезин. Там они упросили крестьян позволить им переночевать; они решили на следующий день потихоньку пробраться в замок, потому что слышали, что именно в этот день - как раз была четвертая неделя поста - после торжественного богослужения в костеле, где обедню должен был служить сам архиепископ, на дворе королевского замка будут объявлены новые законы. Тем временем они вдоволь могли наслышаться о том, как заранее отзывались об этих законах. Простой люд рассказывал о них разные небылицы, а духовенство не скрывало того, что оно совсем не радуется этому королевскому новшеству.
- Он знает, что он делает, - говорили одни, - он добровольно не ослабит своей власти, он скорее ее отнимет у других, увеличив этим свою собственную. Понемногу он лишит рыцарей их свободы, и у нас будет как на Руси, где имеют право голоса одни лишь князья, а дворяне лишены его. Тот же порядок он захотел ввести и у себя.
Духовенство, знавшее более подробно об этих новых законах, находило их варварскими и неприменимыми, указывая на то, что можно ввести другие законы чужеземные или римские, более подходящие для страны.
В их словах проглядывало недоброжелательство и недоверие, которое они питали к ксендзу Сухвильку. Однако, архиепископ стоял на стороне короля, а он был высшим пастырем.
Но не обошлось и без нареканий на него, о которых шепотом передавали друг другу. Ксендз Сухвильк был его племянником; знали о том, что архиепископ очень снисходителен к королю, и однажды в трудную минуту выдал ему из гнезнинской сокровищницы на несколько тысяч гривен крестов, чаш и драгоценных камней, за что впоследствии ему назначен был доход из копей в Величке; поговаривали о том, что архиепископ для удобства обменивался с Казимиром церковными землями.
Малополяне и великополяне, куявцы, а также и мазуры опасались потерять свои владения.
Наконец, всем известное пристрастие короля к холопам, и его желание им покровительствовать внушало опасение, что он увеличит их права в ущерб дворянам.
Поэтому умы волновались; однако, власть короля, хотя права его и границы их ничем не были определены, признавалась всеми, и ее почитали. Король мог, как высший судья, приговорить к смертной казни всякого дерзко выступавшего против него, и никто не осмеливался и не мог этого сделать, и лишь потихоньку роптали...
Окружающие короля, наученные Сухвильком, повторяли то, что многократно от него слышали: что новые законы обеспечат справедливость, уменьшат и уничтожат все насилия и злоупотребления, что было бы стыдно, если бы Польша не ввела бы у себя постановления, принятые всеми другими государствами.
На следующий день благовест возвестил о богослужении, а так как большая часть прибывших не могла поместиться в костеле, то громадная толпа осталась на дворе. По окончании службы вся толпа во главе с королем и архиепископом направилась к замку.
Погода не особенно благоприятствовала торжеству; холодный ветер завывал, небо было покрыто тучами. Но ни Казимир, шествовавший с победоносным видом, ни другие этого не заметили. Свита короля в этот день выступила с истинно королевской пышностью, во всем блеске оружия, в дорогих платьях, окаймленных драгоценными мехами.
Сам Казимир был в черном, с цепью на шее, на нем был роскошный пояс, а на плечи его был накинут пурпуровый плащ на горностаевом меху. Часть свиты была в пурпурных платьях с польскими орлами на груди, другие с оружием и позолоченными шишаками, на которых были символические знаки: топоры, соколы, луна.
Хотя толпа стихла, однако, когда король начал говорить, слов его никто не слышал, так как ветер шумел, а издали доносились крикливые голоса.
Затем видели лишь, как Сухвильк поднял вверх пергаментные листы с печатью на шнуре, как архиепископ благословлял, затем как король опять что-то говорил, причем лицо его так сияло, глаза были такие радостные, как будто он достиг высшего счастья. Лицо короля возвещало народу, что совершилось великое, бессмертное дело.
Пока все это происходило, Вядух вместе со своими спутниками, каким-то чудом протолкавшийся в замок, не найдя другого места, влез на забор. Хотя ему было очень неудобно, потому что и там была страшная давка, однако, он был вознагражден тем, что Казимир, обводя толпу глазами, увидел его и ему усмехнулся.
Вслед за взглядом короля взоры устремились на крестьян, о прибытии которых Неоржа уже знал, с гневом рассказывая о том, что они осмелились это сделать.
Накрыли столы, часть толпы начала расходиться, и Вядух недоумевал, как поступить; к нему подошел один из придворных, который бывал вместе с Казимиром в его доме и знал его хорошо.
- Король приказал мне вас угостить, - обратился он к крестьянам. Для вас приготовлен отдельный стол. Пойдемте.
Мужики колебались, опасаясь вызвать ревность других, но не посмели ослушаться. Придворный, Гослав Кройц, повел их к назначенному месту, но они уже издали заметили, что там расположились землевладельцы. Мужики хотели тотчас же уйти обратно, но Гослав не допустил и приказал рядом со столами, самовольно занятыми дворянами, поставить другие столы с угощеньями и усадил мужиков.
Паны увидели рядом с собой крестьян, подняли шум и гам, выражая свое негодование. Их волнение передалось другим, сидевшим дальше, и дело грозило закончиться скандалом...
Во избежании этого Вядух, вместе со своими товарищами, не смочив губ и не дотронувшись до королевского угощенья, удалились окольным путем, который указал им Гослав.
Уход крестьян не успокоил рыцарей и дворян. Некоторые предполагали, что мужики приехали с жалобами на них, и возмущение их все более увеличивалось.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140