6
– «Это было самое прекрасное время, это было самое злосчастное время», – прочел вслух Гиллон и с таким треском захлопнул книгу, что даже вода выплеснулась из бадьи на пол. – Нет, я с этим не согласен, – заявил он.
– Прочти следующую строчку, – сказал Эндрью.
– Писательские фокусы, – сказал Гиллон. – Самое прекрасное время – самое злосчастное время. Вроде бы и есть какой-то смысл, а как подумаешь, так просто белиберда.
– Он, наверно, считал, что лихо придумал, – заметил Роб-Рой.
– Прочти следующую строчку – может, все и прояснится, – повторил Эндрью.
– Прояснится! Держи карман шире, – сказал Джемми.
– Не в том дело, – сказал Гиллон. – Я же говорю про эту строку. Просто фокус – и все. Так ведь не бывает, чтобы хорошо и плохо одновременно.
– Чтоб времена были хорошие и одновременно плохие – так может быть, – сказал Роб-Рой, – но не самые прекрасные и самые злосчастные. Это же две гиперболы, понимаешь. II одно перечеркивает другое.
– Тьфу ты, господи, до чего глубоко залезли, – заметил Сэм.
– Попридержи язык, – сказала его мать. – Я не потерплю, чтобы так поминали бога. Неприлично это.
– Да вы посмотрите на нас! – воскликнул Эндрью. Он был очень возбужден.
– Хорошо, давайте посмотрим на нас, – сказал Роб.
– Ведь это как раз то, что у нас происходит. Для них, – сказал Эндрью, указывая рукой куда-то за пределы дома и явно имея в виду остальных жителей Питманго, – это времена злосчастные, а для нас – прекрасные.
На это никто ничего не мог возразить.
– Я не знаю, насколько эта фраза грамматически правильна, – продолжал Эндрью, пользуясь возможностью доказать свою правоту (так уж получалось, что он всегда отстаивал, с их точки зрения, ошибочные взгляды, взгляды консервативные – и притом не очень умело), – но я знаю, что это так. Все правильно!
На этот раз победа осталась за ним.
Всю эту весну и лето шахты то и дело закрывали, что было неприятно, хотя не так уж неожиданно, но вот настала осень, а все осталось по-прежнему, чего раньше никогда не бывало: шахты закрывали на день, а то и на два, потом вдруг открывали во второй половине дня, и работа продолжалась всю ночь, потом их снова закрывали без всякого предупреждения, не дождавшись конца смены. Никто не знал, почему так происходит, даже управляющий шахтами мистер Брозкок.
А вот Камероны знали. Каждое утро и каждый день один из них отправлялся на Горную пустошь с маленьким приспособлением, которое изобрел для этого Энди, и производил подсчет. За каждый десяток вагонеток, стоявших на подъездных путях к пристани в ожидании разгрузки, вниз по доске передвигали белую деревяшку; когда набиралось десять белых деревяшек, вниз передвигали красную, и все начиналось сначала. А вечером Мэгги, да и все остальные делали подсчет.
– Триста двадцать вагонеток стоит на путях.
– А на пристани?
– Пристань вся засыпана углем. Там его целая гора.
– А угольщики?
– Ни одного нет ни в гавани, ни в заливе.
Так, путем «выкладки», как они это стали называть, выяснялось, что работы утром не будет, и если угольщик не зайдет в гавань после полудня, то не будет работы и на другой день.
Вооруженные этим знанием, надежно защищенные своей тайной, Камероны принялись выискивать для себя дело и делать его. Пока остальные углекопы Питманго целыми днями разгуливали по улицам и проулкам и бросали кольца на Спортивном поле, Камероны уходили из поселка. И если по всей долине серебро скупым и слабым ручейком сочилось в кошельки, то в мошну Камеронов оно текло прежним потоком.
«Кто трудится – тот спасется», – возвестил с амвона мистер Маккэрри, и впервые на памяти присутствующих в церкви раздался смех. Трудиться-то было негде. Всем – кроме семейства Камеронов.
Их первым крупным предприятием была торговля сельдью. В угольных поселках зимой, а особенно к концу ее, появляется жажда чего-нибудь свеженького – не соленого и не копченого, а такого, что всего день назад было еще живым, еще гуляло среди травы или плескалось в холодной соленой воде, и жажда эта становится прямо помешательством. Иных она так донимала, что порой, даже когда шахты работали, они прикидывались больными и отправлялись в Лохмондские горы, что к северу от Питманго, попытаться подстрелить зайчишку или какую-нибудь дичь на пустоши. Зима была еще в разгаре, а в Питманго уже исчезали все куры и голуби. И Мэгги решила использовать это помешательство. Однажды утром в феврале – это было в пятницу, когда по «выкладке» выходило, что шахты будут закрыты, – Гиллон, Роб-Рой, Эндрью и Сэм задолго до того, как сирена разнесла печальную весть, уже ехали по дороге, ведущей на юг, к Фёрт-оф-Форту и маленьким серым рыбацким поселкам, что грудятся на северном его берегу, намереваясь купить бочку-другую свежей селедки. Они арендовали фургон мистера Джаппа и ого лошадь за восемь шиллингов в день – почти столько мог заработать тогда углекоп в шахте, а труд лошади ценился не ниже труда человека.
Через шесть часов пути, в восемь утра, они прибыли в Западный Вемисс, рассчитывая, что если приналечь, то можно засветло вернуться в Питманго и до наступления темноты продать свою рыбу.
«А ты уверен, что там будет продажная рыба? – спросила Мэгги. – Я вовсе не хочу зря платить за фургон».
«Не говоря уже о том, что мы будем зря бить ноги», – заметил Сэм.
Но тут Гиллон был в своей стихии.
«Для ловли сельди нет специального сезона, – уверенно заявил он. – Сельдь нынче всегда есть».
«А вот ты уверена, – обратился Эндрью к матери, – что, когда мы привезем селедку, люди станут ее покупать? В поселке 'ведь не так много денег».
«Если сельдь будет биться в бочке, – ответила им Мэгги, – деньги мигом найдутся».
«Она будет наисвежайшая», – пообещал Гиллон. Он не сомневался, что холодный воздух поможет им сохранить ее свежей.
Купить рыбу в Вемиссе оказалось нетрудно. Труднее было сдержать напор рыбных торговок. Рыбы у них было сколько угодно, а серебра не хватало. И Гиллон купил по сходной цене.
– Мне кажется, можно рискнуть и купить вторую бочку, – сказал Эндрью.
Все с изумлением уставились на него.
– Давай попробуем сначала одну и, если продадим, можем еще вернуться, – сказал Гиллон.
– Если мы продадим одну, то продадим и две.
– А ты берешь на себя разговор с матерью?
– Угу, беру, – сказал Эндрью.
Четыреста фунтов сельди. Гиллон расплатился, и они двинулись домой. Теперь ехать было труднее; лошадь устала, и они тоже устали, а дорога от моря к угольным поселкам все время шла в гору. К тому времени, когда они достигли Книгласси, им приходилось уже погонять лошадь палкой и подталкивать сзади фургон.
Свою Пеструху-пони
Я холил, и берег.
Но как-то дал соседу
Поездить на часок.
А он, загнав ее в овраг,
Хлестал кнутом и мучил.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140