Дед уж в отдельной палате, плохой... А че это ты, - не сдержал любопытства Володька, когда они уже вышли из барака, - к старому намылился?
- Плохо мне, Сынка, боюсь опять сорваться... никак злость в себе не укрощу... а он все-таки какой-никакой поп... может, что подскажет... Нельзя мне срываться, ни в коем разе, а дурь прет.
- Во даешь, Батя! Бога нет, с ракет бы увидали...
- Не вякай, молод ишо учить! - сердито оборвал Батя. - Никто не знает... Тогда что же выходит, наши все деды, бабки были круглыми дураками? Они верили и жили справно. Ты вот что, поговорим... то да се и оставь нас вдвоем. При тебе я не смогу...
- Ладно. Не задержусь долго...
Поморник уже не вставал, смирно лежал под казенным одеялом, и радостно зажглись его ввалившиеся глаза при виде гостей. Вялой рукой указал на табурет и виновато промолвил:
- Стулец один у меня...
- Ниче-ниче, садись, Батя, я постою... - зачастил Володька, - да мне и бечь надо в барак, дела там... Ну как, дед, скоро отпустят, как здоровьичко? Может, лекарств каких с воли достать, деньги есть... мы это мигом сорганизуем.
- Отпустят... скоро... - туманно и грустно отозвался Поморник. - На лекарства не траться, лучше как выйдешь на волю, закажи в любом монастыре помин-сорокоуст... хотя бы на год. Это недорого.
- Сделаю, но ты того... не придуряйся... не спеши туда. И прости меня, дурака, век теперь маяться буду...
- Это к добру... кайся, милок. Глядишь, в другой раз подумаешь прежде...
- Все, я п-пойду... дела там. - Володька вышел и остановился за дверью, страсть как разбирало любопытство, что же скажет Батя, с чем он пришел...
И стыдно было подслушивать, а не мог сдвинуться с места...
НЕБО. ВОРОН
Тайна эта священна, Володя Лебедушкин, ты берешь на себя большой грех любопытства... Но грех сей полезен тебе, и благодаря услышанному ты сохранишь жизнь и многое поймешь. Не уходи до конца и никому об этом не рассказывай... И выполни наказ старика...
ЗЕМЛЯ. НЕБО. КВАЗИМОДА
Воронцов долго сидел молча, собираясь с силами, а Поморник согревал его почти детским, ясным взглядом и тоже молчал. Наконец гость прокашлялся и робко, хрипло спросил:
- Как жить дальше, не пойму... ты все же человек в годах, попом работал... помоги разобраться мне в себе самом... устал я от Зоны... как от долгой и постылой зимы... все опротивело тут, хоть в петлю лезь... держусь изо всех сил и чуть два раза опять на срок не сорвался... Заблудился я в себе, как в темном лесу... И просвета не видать...
- Зла ты нахватался, Иван, как бездомная собака репьев... весь колючий и тоже бездомный... А сила твоя и злоба - все пустое, к тебе же оно отлетает от других еще большей силой и злобой бьет... и бьет!
- Хэ! На добрых воду возят, как тут без силы и жестокости, подомнут, раздавят... волчья стая... Эта зона еще ништяк, а в других? А в полосатом режиме? Не могу я жить на коленях и никогда ни перед кем на них не стану!
- Ну, и дурак... Вот гордыня тебя и тянет к бесам. Не гордись, Иван... Все мы только пыль мирская на земле... Душу надо спасать, покаяться в грехах перед Господом... и не перед попом ты становишься на колени, а перед Спасителем... Какое это счастье - покаяние, а потом причастие! Знал бы ты... Как гору каменную с плеч свалишь, как дитя потом летишь над землей и ног не чуешь... Я сам грешен, расстрижен судом и властью, но сан батюшки с меня никто не сымал... И если бы мне выжить... ползком бы уполз в первую же церковь... Нельзя помирать без отпущения грехов. Ты атеист не по своей воле, бесовская козлиная власть всех ввергла в безумие... И никто тебя силком в веру православную не тянет... Стать на колени перед Богом - еще заслужить надо... подняться духом самому к его стопам... Это большой праздник, Иван, большой подвиг души... - Поморник устал, прикрыл глаза и почти шепотом вдруг сказал: Я помру на днях, Ваня... жалко мне тебя, давно к тебе приглядывался, ить ты, коль шелуху гонора смести, добрый и светлый мужик... ты никого на моей памяти напрасно не обидел, а что суд чинил зоновский, он завсегда был праведный... и не топтался ты грязными сапогами по человечьим душам, а это тебе учтется на последнем Суде... Но грехи у тебя есть, и их надо свалить, отпустить с измаявшейся души... У меня все тут есть... крест, молитвы, помню... просвирка есть и пузырек церковного вина на причастие... К исповеди надо готовиться, вычитывать молитвы, но мы в остроге, и Господь простит... Он милостивый... Ты ж вроде смелый мужик, покайся через меня Всевышнему, все расскажи без утайки до самого донышка, я тебе отпущу грехи и причащу... А потом поймешь, кто из нас был прав... Коль взыграет все на сердце и растворится боль... Иль боишься?
- Я! Боюсь? Но... неловко как-то... прям все и рассказать, как прокурору?
- Как маме...
Дернулся Квазимода, хотел что-то сказать резкое, прикосновение к его святыне он не прощал... Но светлый лучик надежды мерцал в усталых глазах старика, и он решительно махнул своей лапищей:
- А-а, была не была... Че делать?
- Не суетись и не сумлевайся ни в чем, помоги мне сесть, встать на ноги уж не дано... - Он с трудом угнездился, свесив худые ноги с койки, вынул из-под подушки распятие, иконку... долго чиркал спичками, зажигая свечу в грязной кружке, и, окинув взглядом снизу вверх огромного Квазимоду, тихо и твердо повелел: - Чево застыл? Стань на коленки и все расскажи... кого обижал, кого бил, как грешил в жизни своей.
- На колени?! - было возмутился Иван, в голове все смешалось. - Да разве упомнишь всех, кого обидел? Я ж сказал, на колени ни перед кем не вставал и не встану!
- Ступай тогда, Ваня, в барак... не мучай меня, - Поморник отложил распятие, - знать, не судьба...
И вдруг Квазимода, хрустнув суставами, медленно опустился перед ним на одно колено, пряча от смущения глаза, желваки ходили по его скулам, нервный тик дергал веко покалеченного глаза...
- Че... это самое, говорить?
- Все, о чем душа болит... Все, где вину чуешь...
- Ну-у... это... еще мальчишкой воровать начал... от нужды, жрать хотелось... у учительницы кошелек спер, а потом столько мучился, а отдать духу не хватило... Ну, в драках всегда мой верх был... разве упомнишь, сколько сопаток кровью умыл... виноват, конечно... но они сами лезли на меня!
- Не оправдывай себя, говори дальше...
- В зонах и тюрьмах драк было не счесть, не всегда был прав... в ювелирном, опять же не надо было так пугать продавщицу, что у ней по чулкам потекло...
А вот еще: не знаю, как посмотришь, но всю душу выело... Шел я в побеге, голодный... застиг утку в озерке с махонькими утятками... как она их защищала! На меня кидалась, щипала, а потом... закрыла от страху глаза... и сама далась в руки, чтобы только я их пощадил... Досель помню, как у ней сердчишко колотилось... в испуге... в надежде... Я ее разодрал и съел сырую, без соли и хлеба... как волчара... а потом как умом рехнулся, весь день ловил этих утяток, сворачивал головы и жрал, жрал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146
- Плохо мне, Сынка, боюсь опять сорваться... никак злость в себе не укрощу... а он все-таки какой-никакой поп... может, что подскажет... Нельзя мне срываться, ни в коем разе, а дурь прет.
- Во даешь, Батя! Бога нет, с ракет бы увидали...
- Не вякай, молод ишо учить! - сердито оборвал Батя. - Никто не знает... Тогда что же выходит, наши все деды, бабки были круглыми дураками? Они верили и жили справно. Ты вот что, поговорим... то да се и оставь нас вдвоем. При тебе я не смогу...
- Ладно. Не задержусь долго...
Поморник уже не вставал, смирно лежал под казенным одеялом, и радостно зажглись его ввалившиеся глаза при виде гостей. Вялой рукой указал на табурет и виновато промолвил:
- Стулец один у меня...
- Ниче-ниче, садись, Батя, я постою... - зачастил Володька, - да мне и бечь надо в барак, дела там... Ну как, дед, скоро отпустят, как здоровьичко? Может, лекарств каких с воли достать, деньги есть... мы это мигом сорганизуем.
- Отпустят... скоро... - туманно и грустно отозвался Поморник. - На лекарства не траться, лучше как выйдешь на волю, закажи в любом монастыре помин-сорокоуст... хотя бы на год. Это недорого.
- Сделаю, но ты того... не придуряйся... не спеши туда. И прости меня, дурака, век теперь маяться буду...
- Это к добру... кайся, милок. Глядишь, в другой раз подумаешь прежде...
- Все, я п-пойду... дела там. - Володька вышел и остановился за дверью, страсть как разбирало любопытство, что же скажет Батя, с чем он пришел...
И стыдно было подслушивать, а не мог сдвинуться с места...
НЕБО. ВОРОН
Тайна эта священна, Володя Лебедушкин, ты берешь на себя большой грех любопытства... Но грех сей полезен тебе, и благодаря услышанному ты сохранишь жизнь и многое поймешь. Не уходи до конца и никому об этом не рассказывай... И выполни наказ старика...
ЗЕМЛЯ. НЕБО. КВАЗИМОДА
Воронцов долго сидел молча, собираясь с силами, а Поморник согревал его почти детским, ясным взглядом и тоже молчал. Наконец гость прокашлялся и робко, хрипло спросил:
- Как жить дальше, не пойму... ты все же человек в годах, попом работал... помоги разобраться мне в себе самом... устал я от Зоны... как от долгой и постылой зимы... все опротивело тут, хоть в петлю лезь... держусь изо всех сил и чуть два раза опять на срок не сорвался... Заблудился я в себе, как в темном лесу... И просвета не видать...
- Зла ты нахватался, Иван, как бездомная собака репьев... весь колючий и тоже бездомный... А сила твоя и злоба - все пустое, к тебе же оно отлетает от других еще большей силой и злобой бьет... и бьет!
- Хэ! На добрых воду возят, как тут без силы и жестокости, подомнут, раздавят... волчья стая... Эта зона еще ништяк, а в других? А в полосатом режиме? Не могу я жить на коленях и никогда ни перед кем на них не стану!
- Ну, и дурак... Вот гордыня тебя и тянет к бесам. Не гордись, Иван... Все мы только пыль мирская на земле... Душу надо спасать, покаяться в грехах перед Господом... и не перед попом ты становишься на колени, а перед Спасителем... Какое это счастье - покаяние, а потом причастие! Знал бы ты... Как гору каменную с плеч свалишь, как дитя потом летишь над землей и ног не чуешь... Я сам грешен, расстрижен судом и властью, но сан батюшки с меня никто не сымал... И если бы мне выжить... ползком бы уполз в первую же церковь... Нельзя помирать без отпущения грехов. Ты атеист не по своей воле, бесовская козлиная власть всех ввергла в безумие... И никто тебя силком в веру православную не тянет... Стать на колени перед Богом - еще заслужить надо... подняться духом самому к его стопам... Это большой праздник, Иван, большой подвиг души... - Поморник устал, прикрыл глаза и почти шепотом вдруг сказал: Я помру на днях, Ваня... жалко мне тебя, давно к тебе приглядывался, ить ты, коль шелуху гонора смести, добрый и светлый мужик... ты никого на моей памяти напрасно не обидел, а что суд чинил зоновский, он завсегда был праведный... и не топтался ты грязными сапогами по человечьим душам, а это тебе учтется на последнем Суде... Но грехи у тебя есть, и их надо свалить, отпустить с измаявшейся души... У меня все тут есть... крест, молитвы, помню... просвирка есть и пузырек церковного вина на причастие... К исповеди надо готовиться, вычитывать молитвы, но мы в остроге, и Господь простит... Он милостивый... Ты ж вроде смелый мужик, покайся через меня Всевышнему, все расскажи без утайки до самого донышка, я тебе отпущу грехи и причащу... А потом поймешь, кто из нас был прав... Коль взыграет все на сердце и растворится боль... Иль боишься?
- Я! Боюсь? Но... неловко как-то... прям все и рассказать, как прокурору?
- Как маме...
Дернулся Квазимода, хотел что-то сказать резкое, прикосновение к его святыне он не прощал... Но светлый лучик надежды мерцал в усталых глазах старика, и он решительно махнул своей лапищей:
- А-а, была не была... Че делать?
- Не суетись и не сумлевайся ни в чем, помоги мне сесть, встать на ноги уж не дано... - Он с трудом угнездился, свесив худые ноги с койки, вынул из-под подушки распятие, иконку... долго чиркал спичками, зажигая свечу в грязной кружке, и, окинув взглядом снизу вверх огромного Квазимоду, тихо и твердо повелел: - Чево застыл? Стань на коленки и все расскажи... кого обижал, кого бил, как грешил в жизни своей.
- На колени?! - было возмутился Иван, в голове все смешалось. - Да разве упомнишь всех, кого обидел? Я ж сказал, на колени ни перед кем не вставал и не встану!
- Ступай тогда, Ваня, в барак... не мучай меня, - Поморник отложил распятие, - знать, не судьба...
И вдруг Квазимода, хрустнув суставами, медленно опустился перед ним на одно колено, пряча от смущения глаза, желваки ходили по его скулам, нервный тик дергал веко покалеченного глаза...
- Че... это самое, говорить?
- Все, о чем душа болит... Все, где вину чуешь...
- Ну-у... это... еще мальчишкой воровать начал... от нужды, жрать хотелось... у учительницы кошелек спер, а потом столько мучился, а отдать духу не хватило... Ну, в драках всегда мой верх был... разве упомнишь, сколько сопаток кровью умыл... виноват, конечно... но они сами лезли на меня!
- Не оправдывай себя, говори дальше...
- В зонах и тюрьмах драк было не счесть, не всегда был прав... в ювелирном, опять же не надо было так пугать продавщицу, что у ней по чулкам потекло...
А вот еще: не знаю, как посмотришь, но всю душу выело... Шел я в побеге, голодный... застиг утку в озерке с махонькими утятками... как она их защищала! На меня кидалась, щипала, а потом... закрыла от страху глаза... и сама далась в руки, чтобы только я их пощадил... Досель помню, как у ней сердчишко колотилось... в испуге... в надежде... Я ее разодрал и съел сырую, без соли и хлеба... как волчара... а потом как умом рехнулся, весь день ловил этих утяток, сворачивал головы и жрал, жрал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146