Хотелось бы мне знать, радует ли это тебя. Узнаю ли я тебя когда-нибудь до конца? Его поколотили палками, затащили на эшафот и уже хотели вогнать в ладонь первый штырь, когда Мурад Раис счел нужным задать ему кое-какие вопросы. При всей плачевности своего состояния этот дьявол во плоти сохранил присутствие духа и подтвердил верными ответами знание Корана. После этого Мурад взял его под свою опеку, объяснив мне, что твой бывший муж является приемным сыном некоего влиятельного шейха, союз с которым выгоден для нашего паши. Как видишь, меня обвели вокруг пальца. Наверное, и ты того же мнения?
Он поднял крепко сжатый кулак, как будто собираясь ее ударить, но она не дрогнула, а только подняла лицо, чтобы принять удар. Он застонал и, вместо того чтобы поколотить ее, заключил в объятия.
– Ах, Лейла! Из-за тебя я стал слепцом, поступился и разумом, и честью! Ради тебя я пойду на все и всем пожертвую. Даже принятый мною обет ничего уже не значит. Если у меня останется власть, то я усажу тебя рядом с собой на трон. Если ты не хочешь мстить, то и я не стремлюсь к мести. Для меня важнее всего, чтобы ты оставалась моей, как Роксалана при Сулеймане.
Она, не понимая до конца его обещаний, от облегчения и жалости кинулась к нему в объятия. Спустя некоторое время Камил, заперев дверь, впервые нарушив свой обет, овладел ею так, как мужчине полагается овладевать женщиной.
Тем временем новоприобретенный раб Мурада Раиса, он же его почетный гость, лежал обнаженный на мягкой оттоманке в роскошном дворце хозяина, позволяя рабыням втирать целебные снадобья в свежие рубцы, все еще сочащиеся кровью.
Мурад Раис, прежде бывший Питером Лайслом, изъяснялся по-английски с шотландским акцентом.
– Доверие к женщине никогда не доведет до добра! Я не перестаю твердить это заклинание. Откуда мне было знать, какие козни замышляет эта чертовка красавица Зулейка! Я всегда недоумевал, почему она не выходит замуж. Голова ее неистощима на подлые замыслы. Слава Аллаху, что я спохватился и успел справиться о твоей участи… – Не добившись от Доминика ответа, он ворчливо продолжал: – Брось негодовать! Ты ведь знаешь, что на войне и в любви все средства хороши. Ведь ты такой же вероотступник, как и я. Мы должны использовать каждый момент себе во благо. Я действительно не знал, что у Зулейки на уме, а то бы и без нее помог тебе встретиться с этой нежной молоденькой особой – слишком нежной, на мой вкус! Пойми, я рисковал головой! Я поверил тебе на слово, когда ты сказал, что знаком с шейхом Хайреддином, объявившим тебя своим приемным сыном. Кажется, ты когда-то спас ему жизнь? В таком случае он пойдет ради тебя на все – мне не обязательно тебе об этом напоминать. Что сделано, то сделано: ты здесь, я тоже спас тебе жизнь. Такие, как ты, нам очень пригодились бы. Если бы ты поступил на наш флот, то тебя ждала бы добыча, которая раньше тебе и не снилась. Американцы рано или поздно устанут от блокады нашего побережья, особенно когда мы починим их собственную «Филадельфию» и направим ее против бывших хозяев! Будут исправно платить нам дань, как все европейские королевства, черт бы их побрал! Мы снова станем владыками морей. Говорю тебе, это пахнет несметными богатствами! Взгляни на меня! Я взял в жены дочь самого паши и имею сераль, полный женщин и мальчишек, – на случай, если возникнет желание. Ты бы тоже мог иметь не меньше, надо только проявить благоразумие. Ты меня слышишь?
Доминик, заложивший руки за голову, внимательно слушал Мурада, что помогало ему отвлечься от боли, пронзавшей его всякий раз, когда к нему прикасались ласковые руки рабынь. Все его силы уходили на то, чтобы не застонать. Ему не хотелось вспоминать то жуткое мгновение, когда янычар, прижимая его голову к деревянному столбу, приготовился вколотить ему в ладонь железный штырь. В следующий миг из толпы, собравшейся на загаженной площади, раздался спасительный голос Мурада Раиса, вопрошавшего, что происходит. К этому времени Доминик уже приготовился к неминуемой нескончаемой пытке и прогнал из головы все прочие мысли…
Услышав его нечленораздельное мычание, Мурад махнул рукой:
– Кажется, ты сегодня не способен рассуждать здраво. Главное, тебе не о чем беспокоиться: я беседовал с пашой и заручился для тебя помилованием, благо тебе хватило ума принять ислам. Проклятый турок остался в дураках. Я уже давно считаю, что он слишком далеко протягивает свои загребущие руки. Надеюсь, теперь с ним будет проще иметь дело.
Женщины закончили умащивать Доминика, и Мурад Раис негромко хлопнул в ладоши, выставляя их из комнаты.
– У тебя под рукой стоит вино – на случай, если захочется промочить горло. Мы отняли его у одного француза, которого нам как будто не полагалось пленять. Если тебе понадобится женщина, только позови.
Доминик лежал неподвижно, стараясь дышать размеренно. Мурад поднялся с подушек и подошел к нему.
– Думаю, за короткое время, проведенное у нас, ты еще не успел познать иных услад. Несмотря на все шрамы и рубцы, ты мужчина хоть куда, а мне так надоели арабские парнишки… Как-нибудь потом, когда ты успеешь привыкнуть к нашим нравам…
После этих слов он убрался. Во всяком случае, Доминик перестал держать себя в железной узде. Скоро рядом с ним появилось чье-то теплое тело, темное и гладкое, как слоновая кость.
– Меня прислали согреть тебя. Мне приятно доставить тебе удовольствие, господин.
Нежные пальцы прикоснулись к его лицу, мягкие губы нашли его губы. Как ни сильна была его боль, он послушно лег на бок, чтобы она, гибкая и послушная, смогла устроиться под ним.
Он успел отхлебнуть вина, в которое добавили опиума. Умелые пальцы принялись ласкать его, гибкое тело изогнулось, и на смену пальцам пришли губы и язык. Когда он не выдержал и застонал, черное атласное тело распрямилось как пружина, губы опять впились в его губы, и он почувствовал, что соскальзывает в горячую, тесную, пульсирующую бездну.
– Меня зовут Нарда. Я буду твоей столько, сколько захочешь, – раздался нежный шепот. Он подумал, что будет хотеть ее всегда, потому что она была женщиной, умеющей любить и отдавать всю себя, неистовой и ласковой, ненасытной и дающей насыщение, дочерью самой Природы, чуждой расчета и коварства.
Глава 35
– Мурад Раис состарился раньше срока и бесится, как тигр, угодивший в клетку, с тех пор как эти упрямые американцы вздумали объявить нам войну, – говорил Камил, лежа на подушках и глядя на свою избранницу, вернее, в ее золотистые глаза, а не на выпирающий живот под свободным шелковым одеянием. Он видел, что она опять испытывает боль, хотя не подает виду, улыбается и внимает его рассказу.
– Американцы сожгли «Филадельфию» прямо в гавани, чем нанесли удар по его самолюбию, – пробормотала она и добавила с проницательностью, которой он не переставал восхищаться:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164
Он поднял крепко сжатый кулак, как будто собираясь ее ударить, но она не дрогнула, а только подняла лицо, чтобы принять удар. Он застонал и, вместо того чтобы поколотить ее, заключил в объятия.
– Ах, Лейла! Из-за тебя я стал слепцом, поступился и разумом, и честью! Ради тебя я пойду на все и всем пожертвую. Даже принятый мною обет ничего уже не значит. Если у меня останется власть, то я усажу тебя рядом с собой на трон. Если ты не хочешь мстить, то и я не стремлюсь к мести. Для меня важнее всего, чтобы ты оставалась моей, как Роксалана при Сулеймане.
Она, не понимая до конца его обещаний, от облегчения и жалости кинулась к нему в объятия. Спустя некоторое время Камил, заперев дверь, впервые нарушив свой обет, овладел ею так, как мужчине полагается овладевать женщиной.
Тем временем новоприобретенный раб Мурада Раиса, он же его почетный гость, лежал обнаженный на мягкой оттоманке в роскошном дворце хозяина, позволяя рабыням втирать целебные снадобья в свежие рубцы, все еще сочащиеся кровью.
Мурад Раис, прежде бывший Питером Лайслом, изъяснялся по-английски с шотландским акцентом.
– Доверие к женщине никогда не доведет до добра! Я не перестаю твердить это заклинание. Откуда мне было знать, какие козни замышляет эта чертовка красавица Зулейка! Я всегда недоумевал, почему она не выходит замуж. Голова ее неистощима на подлые замыслы. Слава Аллаху, что я спохватился и успел справиться о твоей участи… – Не добившись от Доминика ответа, он ворчливо продолжал: – Брось негодовать! Ты ведь знаешь, что на войне и в любви все средства хороши. Ведь ты такой же вероотступник, как и я. Мы должны использовать каждый момент себе во благо. Я действительно не знал, что у Зулейки на уме, а то бы и без нее помог тебе встретиться с этой нежной молоденькой особой – слишком нежной, на мой вкус! Пойми, я рисковал головой! Я поверил тебе на слово, когда ты сказал, что знаком с шейхом Хайреддином, объявившим тебя своим приемным сыном. Кажется, ты когда-то спас ему жизнь? В таком случае он пойдет ради тебя на все – мне не обязательно тебе об этом напоминать. Что сделано, то сделано: ты здесь, я тоже спас тебе жизнь. Такие, как ты, нам очень пригодились бы. Если бы ты поступил на наш флот, то тебя ждала бы добыча, которая раньше тебе и не снилась. Американцы рано или поздно устанут от блокады нашего побережья, особенно когда мы починим их собственную «Филадельфию» и направим ее против бывших хозяев! Будут исправно платить нам дань, как все европейские королевства, черт бы их побрал! Мы снова станем владыками морей. Говорю тебе, это пахнет несметными богатствами! Взгляни на меня! Я взял в жены дочь самого паши и имею сераль, полный женщин и мальчишек, – на случай, если возникнет желание. Ты бы тоже мог иметь не меньше, надо только проявить благоразумие. Ты меня слышишь?
Доминик, заложивший руки за голову, внимательно слушал Мурада, что помогало ему отвлечься от боли, пронзавшей его всякий раз, когда к нему прикасались ласковые руки рабынь. Все его силы уходили на то, чтобы не застонать. Ему не хотелось вспоминать то жуткое мгновение, когда янычар, прижимая его голову к деревянному столбу, приготовился вколотить ему в ладонь железный штырь. В следующий миг из толпы, собравшейся на загаженной площади, раздался спасительный голос Мурада Раиса, вопрошавшего, что происходит. К этому времени Доминик уже приготовился к неминуемой нескончаемой пытке и прогнал из головы все прочие мысли…
Услышав его нечленораздельное мычание, Мурад махнул рукой:
– Кажется, ты сегодня не способен рассуждать здраво. Главное, тебе не о чем беспокоиться: я беседовал с пашой и заручился для тебя помилованием, благо тебе хватило ума принять ислам. Проклятый турок остался в дураках. Я уже давно считаю, что он слишком далеко протягивает свои загребущие руки. Надеюсь, теперь с ним будет проще иметь дело.
Женщины закончили умащивать Доминика, и Мурад Раис негромко хлопнул в ладоши, выставляя их из комнаты.
– У тебя под рукой стоит вино – на случай, если захочется промочить горло. Мы отняли его у одного француза, которого нам как будто не полагалось пленять. Если тебе понадобится женщина, только позови.
Доминик лежал неподвижно, стараясь дышать размеренно. Мурад поднялся с подушек и подошел к нему.
– Думаю, за короткое время, проведенное у нас, ты еще не успел познать иных услад. Несмотря на все шрамы и рубцы, ты мужчина хоть куда, а мне так надоели арабские парнишки… Как-нибудь потом, когда ты успеешь привыкнуть к нашим нравам…
После этих слов он убрался. Во всяком случае, Доминик перестал держать себя в железной узде. Скоро рядом с ним появилось чье-то теплое тело, темное и гладкое, как слоновая кость.
– Меня прислали согреть тебя. Мне приятно доставить тебе удовольствие, господин.
Нежные пальцы прикоснулись к его лицу, мягкие губы нашли его губы. Как ни сильна была его боль, он послушно лег на бок, чтобы она, гибкая и послушная, смогла устроиться под ним.
Он успел отхлебнуть вина, в которое добавили опиума. Умелые пальцы принялись ласкать его, гибкое тело изогнулось, и на смену пальцам пришли губы и язык. Когда он не выдержал и застонал, черное атласное тело распрямилось как пружина, губы опять впились в его губы, и он почувствовал, что соскальзывает в горячую, тесную, пульсирующую бездну.
– Меня зовут Нарда. Я буду твоей столько, сколько захочешь, – раздался нежный шепот. Он подумал, что будет хотеть ее всегда, потому что она была женщиной, умеющей любить и отдавать всю себя, неистовой и ласковой, ненасытной и дающей насыщение, дочерью самой Природы, чуждой расчета и коварства.
Глава 35
– Мурад Раис состарился раньше срока и бесится, как тигр, угодивший в клетку, с тех пор как эти упрямые американцы вздумали объявить нам войну, – говорил Камил, лежа на подушках и глядя на свою избранницу, вернее, в ее золотистые глаза, а не на выпирающий живот под свободным шелковым одеянием. Он видел, что она опять испытывает боль, хотя не подает виду, улыбается и внимает его рассказу.
– Американцы сожгли «Филадельфию» прямо в гавани, чем нанесли удар по его самолюбию, – пробормотала она и добавила с проницательностью, которой он не переставал восхищаться:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164