Минула целая вечность, прежде чем до Марисы донесся скрип отворяемой двери. Она увидела Филипа, бесшумно и как будто неуверенно появившегося в спальне. В отблеске камина она заметила, что он облачен в халат.
– Мариса! Ты не спишь? – ласково позвал он, и она почувствовала запах вина. Его голос дрожал, и она, к своему удивлению, поняла, что он взволнован не меньше ее; это открытие придало ей отваги, и она ответила ему неразборчивым бормотанием, которое он был волен толковать по собственному усмотрению. Она видела его нерешительность. Сделав над собой усилие, он быстро подошел к кровати и в самый последний момент сбросил халат.
Она едва успела подметить, какое у него белокожее тело и какие светлые волосы растут на груди; в следующее мгновение он натянул простыню на нее и на себя и обнял ее, прижавшись к ней всем телом. Она почувствовала, как сильно он дрожит. Он уткнулся лицом в ее плечо и замер, ничего не говоря и ничего не предпринимая.
В спальне не было часов, однако дуэт двух ускоренно бьющихся сердец отмерял секунды лучше всяких ходиков. Он продолжал крепко ее обнимать, но этим и ограничивался. Зная, что он не испытывает требуемого возбуждения, она боязливо провела пальчиками по его гладкой спине и пробормотала:
– Филип? Филип, дорогой, все хорошо…
– Разве? – выдохнул он и стал в отчаянии целовать ее, гладя по плечам и по спине. Его пальцы то и дело соскальзывали с обтягивающего ее шелка. Мариса ответила на его поцелуй, но его ласки и после этого остались слишком нерешительными, почти машинальными; их животы и ноги соприкасались, но она не чувствовала, что он был готов овладеть ею.
В конце концов он вскинул голову и вымолвил:
– Боже, я не могу!.. Я погиб, Мариса! Я желаю тебя, желаю давно, я мечтал об этом мгновении – и вот теперь, когда ты лежишь в моих объятиях, я оказываюсь бессильным!
Она попыталась остановить его речь, не совсем для нее понятную, но он отодвинулся и, держа ее за плечи, заглянул в лицо.
– Ты не понимаешь, о чем я? Конечно, иначе не может и быть! Но мне придется пойти на откровенность, ибо ты так и останешься в недоумении. Я не привык к близости с благородными дамами. Со шлюхами у меня не возникает трудностей… Теперь ты будешь меня ненавидеть, но что поделать, если такова правда! Мне было всего шестнадцать лет, когда отец привел меня к своей тогдашней любовнице, чтобы, как он выразился, «устроить мне посвящение». С тех пор мне нередко приходилось якшаться с «райскими птичками» – ты наверняка знаешь, кого так именуют. Они отлично знают, как себя вести, и мне оставалось играть роль самца… Но ты совсем другая: я жажду тебя так, как никогда не жаждал их, но все равно бессилен. Как ты должна меня презирать!
– Нет, Филип, нет! – Невольно растрогавшись от его признания, Мариса обняла его, стараясь притянуть к себе. – Пойми, Филип, мне тоже недостает опыта, мне тоже боязно, но разве мы не можем учиться вместе? – Осмелев, она добавила, чуть не поперхнувшись от собственной смелости: – Хочешь, я поведу себя как шлюха? Только тебе придется меня научить: ведь я не знаю, как они себя ведут…
Она уже сожалела, что не избавилась от шелковой сорочки. Сделав над собой усилие, она провела рукой по его напряженному телу и впервые в жизни дотронулась до самого сокровенного мужского места. Там ее встретила безнадежная дряблость.
– Филип…
Он вздрогнул, поймал ее руку, поднес ее к губам.
– Я еще не готов. Но мне хочется обнимать тебя, прижимать к себе… Ты меня понимаешь? Позволь мне тебя обнимать, моя любовь…
Они уснули обнявшись. Мариса не знала, радоваться ей или огорчаться, что все сложилось именно так. Ей хотя бы было удобно и покойно. Когда в дверь осторожно постучались (ей показалось, что истекло не больше часа), она зажала ладонью рот, чтобы унять истерическое хихиканье, – так стремительно Филип соскочил с постели и завернулся в свой халат.
– Вы просили запрячь лошадей к четырем утра, милорд.
Означенный час еще не наступил, однако она понимала, что оставаться здесь нет необходимости: выехав на заре, они уже к вечеру доберутся до Бата.
Карета оказалась небольшой, но у Марисы был с собой всего один маленький чемоданчик, с которым она и разместилась внутри. Филип сел на козлы, чтобы править двумя норовистыми лошадками.
Перед рассветом низкие тучи прижимались к самой земле, но Филип сказал, что правильнее всего будет поехать через пустошь Ханслоу, потому что в это время суток там наверняка безопасно. Он хорошо знал дорогу и не блуждал, несмотря на густой туман. Мариса лязгала зубами от холода даже в своем толстом рединготе и меховой полости, в которую закуталась; она решила уснуть, чтобы не думать о том, что произошло или, вернее, не произошло минувшей ночью. У нее еще будет время обо всем поразмыслить… Карета была хорошо подрессорена, а Филип ловко объезжал рытвины, поэтому Марису быстро сморил сон.
Ей снился Филип: она никак не могла взять в толк, почему его голубые глаза внезапно приобрели стальной серый отлив… Ее разбудил истошный крик, сразу за которым раздался выстрел.
Карета моментально съехала с дороги и запрыгала по кочкам, опасно раскачиваясь. До слуха Марисы снова донеслись крики. У нее не было времени на размышления, она выглянула было наружу, но все оказалось затянуто густым туманом. Внезапно карета остановилась. Она услышала сдавленный крик, звуки возни. Потом дверца распахнулась, и она зажмурилась от яркого света фонаря, показавшегося ей глазом чудовища. Кто-то застонал. Фонарь слепил ей глаза. Потом она широко распахнула их, несмотря на слепящий свет: безжизненное тело Филипа швырнули в карету, и он сполз с сиденья напротив. Его рот был заткнут кляпом, лицо разбито в кровь, руки связаны за спиной.
Незнакомый грубый голос глумливо крикнул:
– Погляди-ка, кто нас тут поджидает! Вот это красотка! Повезло же нам!
Мариса хотела закричать, но крик так и не вырвался у нее изо рта: длинная сильная рука толкнула ее, опрокинув на спину.
– Не надо! – угрожающе пробасил незнакомец. – Кричать бесполезно: вас все равно никто не услышит, благородная дамочка.
Одна рука вцепилась ей в горло, грозя удушить. Как ни молотила она обидчика кулаками, это не помешало ему задрать ей подол.
В тесноте кареты Мариса чувствовала себя совершенно беспомощной, совсем как Филип, стонавший буквально у ее ног. Бандиты, разбойники с большой дороги! У нее отняли ридикюль, потом грубые руки принялись щипать ее за оголенную грудь. Она извивалась и порывалась взвизгнуть. Ее схватили за руки. Все это сопровождалось зловещим хохотом.
Ее перевернули, швырнули лицом на сиденье, завели ей руки за спину и стянули запястья грубой веревкой. Не обращая внимания на ее яростное сопротивление, грабители посрывали с ее пальцев, едва их не вывихнув, все кольца, после чего опять перевернули.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164