Сомин опять вскочил. Прямо перед его лицом поднялся из земли огромный жёлто-чёрный куст, воздушная волна ударила в грудь, осколок сорвал погон.
Оглушённый, он пролежал несколько минут, не понимая, жив он или нет. Уши заложило, глаза слезились. Сомин пошевелил руками, ногами, повертел головой и пошёл, уже не падая и не пригибаясь.
Когда он добрался до холма и вошёл в блиндаж, телефонист докладывал командиру полка:
— Прямое попадание в КП третьего дивизиона. Пономарёв и все остальные убиты. Сорокин тяжело ранен.
— Не может быть! — воскликнул Сомин. — Я только что оттуда.
— Точно, — подтвердил телефонист. — Передаёт командир батареи.
Арсеньев провёл ладонью по лбу. Все, кто был в блиндаже, встали. Несколько секунд продолжалось молчание, потом Арсеньев обратился к Будакову:
— Вам надо немедленно идти в третий дивизион. Там остались одни молодые комбаты. Разберитесь во всем и обеспечьте ведение огня. Через двадцать пять минут — полковой залп.
Будаков заторопился. Бумаги, которые он пытался собрать в папку, разлетались под его руками.
— Есть, товарищ капитан второго ранга! Разрешите только связаться с дивизией, получить новые цели.
— Разрешите мне пойти в дивизион! — поднялся первый помощник начальника штаба — капитан Ермольченко. — Подполковнику Будакову все равно придётся возвращаться, а я смогу пока остаться на дивизионе, — он надел фуражку, сунул в карман портсигар и коробку спичек.
Яновский пристально посмотрел на капитана. В нем не было и тени рисовки. Подобно многим русским лицам, лицо донского казака Ермольченко говорило о присутствии татарской крови в каком-то отдалённом поколении его предков. Высокий, пожалуй, немного грузный для двадцати шести лет, Ермольченко производил впечатление человека, у которого смелость идёт от сознания собственной силы. Сейчас он вовсе не считал, что совершает какой-то особо смелый поступок. Риск, конечно, был, но разве возможна война без риска? А, кроме того, ему гораздо больше нравилось служить в дивизионе, чем в штабе полка.
— Пусть идёт, — сказал Яновский, — я тоже думаю, что начальник штаба здесь нужнее.
Арсеньев кивнул головой. Ермольченко вышел, а Яновский повернулся к Сомину:
— Вы чего ждёте, Сомин? Ты его вызывал, Сергей Петрович?
— Я вызывал, — Будаков уже обрёл свой невозмутимый вид. — Надо перевести автоматические орудия в другое место.
Яновский посмотрел на Будакова, не скрывая возмущения:
— Для этого потребовалось вызывать человека во время артобстрела?
Будаков сделал вид, что не расслышал.
Из первого и второго дивизионов тоже сообщили о потерях, а день только начинался. В этот день дивизии генерала Поливанова так и не удалось продвинуться вперёд. Понеся большие потери, наступавшие батальоны возвратились на исходные позиции.
3. ПОПУТЧИКИ
Вечером прощались с убитыми. Яновский пришёл в третий дивизион вместе с Соминым. Трое офицеров и пять бойцов лежали рядом на траве, засыпанной комьями земли. Лица убитых в полутьме казались похожими одно на другое. Ермольченко, которого легко было даже сейчас отличить от моряков по его армейской фуражке, выстроил дивизион.
— Вы что-нибудь скажете? — спросил он Яновского.
Яновский сказал всего два слова:
— Прощайте, товарищи.
Тела положили в кузов полуторки. Их решено было похоронить в лесу. Это поручили Сомину, так как ночью его орудиям вряд ли придётся действовать.
Двое живых — Писарчук и Куркин — сели рядом с мёртвыми. Машина тронулась. Яновский выстрелил из пистолета, и третий дивизион из всех своих установок прицельным залпом по врагу салютовал памяти погибших.
Проехав через Крымскую, мимо разбитого консервного завода, выбрались на шоссе. В полнейшей темноте доехали до поворота на просёлок к лесу, где оставались полковые тылы. Здесь машину Сомина остановил верховой с красным фонариком. Другой всадник подъехал к кабине. Его небольшая лошадь все время мотала головой. В стороне, у грузовика, стоящего на обочине, виднелись силуэты ещё нескольких человек.
— Куда путь держишь? — спросил верховой, наклоняясь к окну.
— В лес. Хоронить убитых, — угрюмо ответил Сомин.
— Из какой части?
— А сами вы из какой? Дайте дорогу!
Всадник наклонился ещё ниже:
— Не узнаешь? А ну, взгляни!
В глаза Сомина ударил свет карманного фонаря. Потом жёлтое пятно скользнуло по шее лошади, вверх по шинели, задержалось на морщинистом, бритом лице немолодого уже человека и погасло. Этого человека, предпочитавшего свою лохматую лошадку автомобилю, действительно знали все. И как это Сомин сразу не узнал хрипловатый голос генерала Поливанова?
— Простите, товарищ генерал! — Он выскочил из машины и доложил: — Лейтенант Сомин из гвардейского полка моряков. Командира дивизиона везу, Пономарёва, и ещё семь человек офицеров и матросов, — потом добавил совсем тихо: — Обидно очень, товарищ генерал, вместе сидели, в одном окопе.
Поливанов заглянул в кузов:
— Знаю Пономарёва. Верно говоришь, обидно. Ещё немало здесь положим народу, а голубую ленточку прорвём! Прорвём, лейтенант?
— Прорвём, товарищ генерал! — убеждённо ответил Сомин. — Обязаны прорвать.
Генерал тронул лошадь:
— Поезжай! На обратном пути захватишь вот этих медиков, — он указал на тёмные фигуры, стоящие на краю дороги, — машина у них отказала. До утра не починить.
К приезду Сомина в полковые тылы могила была уже вырыта, так как Яновский заблаговременно отдал приказание по радио Ропаку. В лесу под его командованием оставалось человек сорок — шофёры боепитания, слесари, бойцы, обслуживающие продсклад, зарядную станцию, камбуз.
Мертвенно-голубой свет падал узкими лучами из затемнённых фар, освещая могилу и людей, выстроившихся рядом. На левом фланге стояла Людмила с карабином у ноги.
Сомин подал команду. Прогремели прощальные залпы. Комья земли застучали по крышкам снарядных ящиков. Под этот стук Ропак сказал слесарю из летучки:
— Зайдёшь утром. Я дам чертёжик. Надо вырезать из гильзы большой якорь со звездой.
Попрощавшись с Ропаком, Сомин устало опустился на сиденье машины. К дверке кабины подошла Людмила.
— Как там? — спросила она.
— Сама видишь — трудно, открытая местность.
— А я здесь сижу, как крольчиха, когда люди воюют! Возьми меня, Володька…
Сомин махнул рукой:
— Ты все такая же — ни дисциплины, ни порядка. А кто здесь будет сидеть на рации?
— Так нас же двое! Я и Нурьев лопоухий. Ничего ему не сделается — один подежурит.
— Нельзя. Будь здорова, Люда.
Не успела машина тронуться, как Людмила ухватилась за задний борт. Куркин услужливо втащил её в кузов.
— Вот так-то лучше! — проворчала Людмила.
— Лейтенант же запретил тебя брать! — недовольно проговорил Писарчук. — Будет и тебе и нам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124
Оглушённый, он пролежал несколько минут, не понимая, жив он или нет. Уши заложило, глаза слезились. Сомин пошевелил руками, ногами, повертел головой и пошёл, уже не падая и не пригибаясь.
Когда он добрался до холма и вошёл в блиндаж, телефонист докладывал командиру полка:
— Прямое попадание в КП третьего дивизиона. Пономарёв и все остальные убиты. Сорокин тяжело ранен.
— Не может быть! — воскликнул Сомин. — Я только что оттуда.
— Точно, — подтвердил телефонист. — Передаёт командир батареи.
Арсеньев провёл ладонью по лбу. Все, кто был в блиндаже, встали. Несколько секунд продолжалось молчание, потом Арсеньев обратился к Будакову:
— Вам надо немедленно идти в третий дивизион. Там остались одни молодые комбаты. Разберитесь во всем и обеспечьте ведение огня. Через двадцать пять минут — полковой залп.
Будаков заторопился. Бумаги, которые он пытался собрать в папку, разлетались под его руками.
— Есть, товарищ капитан второго ранга! Разрешите только связаться с дивизией, получить новые цели.
— Разрешите мне пойти в дивизион! — поднялся первый помощник начальника штаба — капитан Ермольченко. — Подполковнику Будакову все равно придётся возвращаться, а я смогу пока остаться на дивизионе, — он надел фуражку, сунул в карман портсигар и коробку спичек.
Яновский пристально посмотрел на капитана. В нем не было и тени рисовки. Подобно многим русским лицам, лицо донского казака Ермольченко говорило о присутствии татарской крови в каком-то отдалённом поколении его предков. Высокий, пожалуй, немного грузный для двадцати шести лет, Ермольченко производил впечатление человека, у которого смелость идёт от сознания собственной силы. Сейчас он вовсе не считал, что совершает какой-то особо смелый поступок. Риск, конечно, был, но разве возможна война без риска? А, кроме того, ему гораздо больше нравилось служить в дивизионе, чем в штабе полка.
— Пусть идёт, — сказал Яновский, — я тоже думаю, что начальник штаба здесь нужнее.
Арсеньев кивнул головой. Ермольченко вышел, а Яновский повернулся к Сомину:
— Вы чего ждёте, Сомин? Ты его вызывал, Сергей Петрович?
— Я вызывал, — Будаков уже обрёл свой невозмутимый вид. — Надо перевести автоматические орудия в другое место.
Яновский посмотрел на Будакова, не скрывая возмущения:
— Для этого потребовалось вызывать человека во время артобстрела?
Будаков сделал вид, что не расслышал.
Из первого и второго дивизионов тоже сообщили о потерях, а день только начинался. В этот день дивизии генерала Поливанова так и не удалось продвинуться вперёд. Понеся большие потери, наступавшие батальоны возвратились на исходные позиции.
3. ПОПУТЧИКИ
Вечером прощались с убитыми. Яновский пришёл в третий дивизион вместе с Соминым. Трое офицеров и пять бойцов лежали рядом на траве, засыпанной комьями земли. Лица убитых в полутьме казались похожими одно на другое. Ермольченко, которого легко было даже сейчас отличить от моряков по его армейской фуражке, выстроил дивизион.
— Вы что-нибудь скажете? — спросил он Яновского.
Яновский сказал всего два слова:
— Прощайте, товарищи.
Тела положили в кузов полуторки. Их решено было похоронить в лесу. Это поручили Сомину, так как ночью его орудиям вряд ли придётся действовать.
Двое живых — Писарчук и Куркин — сели рядом с мёртвыми. Машина тронулась. Яновский выстрелил из пистолета, и третий дивизион из всех своих установок прицельным залпом по врагу салютовал памяти погибших.
Проехав через Крымскую, мимо разбитого консервного завода, выбрались на шоссе. В полнейшей темноте доехали до поворота на просёлок к лесу, где оставались полковые тылы. Здесь машину Сомина остановил верховой с красным фонариком. Другой всадник подъехал к кабине. Его небольшая лошадь все время мотала головой. В стороне, у грузовика, стоящего на обочине, виднелись силуэты ещё нескольких человек.
— Куда путь держишь? — спросил верховой, наклоняясь к окну.
— В лес. Хоронить убитых, — угрюмо ответил Сомин.
— Из какой части?
— А сами вы из какой? Дайте дорогу!
Всадник наклонился ещё ниже:
— Не узнаешь? А ну, взгляни!
В глаза Сомина ударил свет карманного фонаря. Потом жёлтое пятно скользнуло по шее лошади, вверх по шинели, задержалось на морщинистом, бритом лице немолодого уже человека и погасло. Этого человека, предпочитавшего свою лохматую лошадку автомобилю, действительно знали все. И как это Сомин сразу не узнал хрипловатый голос генерала Поливанова?
— Простите, товарищ генерал! — Он выскочил из машины и доложил: — Лейтенант Сомин из гвардейского полка моряков. Командира дивизиона везу, Пономарёва, и ещё семь человек офицеров и матросов, — потом добавил совсем тихо: — Обидно очень, товарищ генерал, вместе сидели, в одном окопе.
Поливанов заглянул в кузов:
— Знаю Пономарёва. Верно говоришь, обидно. Ещё немало здесь положим народу, а голубую ленточку прорвём! Прорвём, лейтенант?
— Прорвём, товарищ генерал! — убеждённо ответил Сомин. — Обязаны прорвать.
Генерал тронул лошадь:
— Поезжай! На обратном пути захватишь вот этих медиков, — он указал на тёмные фигуры, стоящие на краю дороги, — машина у них отказала. До утра не починить.
К приезду Сомина в полковые тылы могила была уже вырыта, так как Яновский заблаговременно отдал приказание по радио Ропаку. В лесу под его командованием оставалось человек сорок — шофёры боепитания, слесари, бойцы, обслуживающие продсклад, зарядную станцию, камбуз.
Мертвенно-голубой свет падал узкими лучами из затемнённых фар, освещая могилу и людей, выстроившихся рядом. На левом фланге стояла Людмила с карабином у ноги.
Сомин подал команду. Прогремели прощальные залпы. Комья земли застучали по крышкам снарядных ящиков. Под этот стук Ропак сказал слесарю из летучки:
— Зайдёшь утром. Я дам чертёжик. Надо вырезать из гильзы большой якорь со звездой.
Попрощавшись с Ропаком, Сомин устало опустился на сиденье машины. К дверке кабины подошла Людмила.
— Как там? — спросила она.
— Сама видишь — трудно, открытая местность.
— А я здесь сижу, как крольчиха, когда люди воюют! Возьми меня, Володька…
Сомин махнул рукой:
— Ты все такая же — ни дисциплины, ни порядка. А кто здесь будет сидеть на рации?
— Так нас же двое! Я и Нурьев лопоухий. Ничего ему не сделается — один подежурит.
— Нельзя. Будь здорова, Люда.
Не успела машина тронуться, как Людмила ухватилась за задний борт. Куркин услужливо втащил её в кузов.
— Вот так-то лучше! — проворчала Людмила.
— Лейтенант же запретил тебя брать! — недовольно проговорил Писарчук. — Будет и тебе и нам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124