Народ здесь хороший. Я со скуки затеял обучать выздоравливающих артиллерийской тактике и подготовке данных. Сначала никто не хотел, а теперь сходятся из разных палат каждый день после мёртвого часа. Есть способные ребята, вроде тебя. Таких учить — удовольствие. Ходит на мои „уроки“ политработник Семён Литинский — молодой ещё парень. Окончил университет в Киеве и сразу попал на фронт. Его пограничная дивизия где-то на вашем участке. Пограничников там, пожалуй, осталось меньше, чем у Поливанова шахтёров. Сенька для нас — раненых — настоящий клад. Читает целые лекции по истории, по литературе. Так что у нас тут почти „университет“. Есть здесь замечательная женщина, вернее сказать — девушка — золотой души человек. Это военврач Марина Константиновна. Когда входит в палату, даже тяжело раненые начинают улыбаться. А насчёт того самого — ни у кого ничего не выходит. Это все здесь знают, даже попытки такие прекратили. Я припоминаю, Генька Рощин о ней рассказывал и, представь, то же самое.
О нашей части ничего не знаю. Ты при первой возможности пришли мне записку. Как мои разведчики? Кто меня заменяет? Есть ли какие известия от Яновского? Теперь понимаю, как ему, должно быть, тяжело без части. Это ж его создание. Его и капитана третьего ранга.
Держись, Володя, молодцом. Помни, что ты моряк и гвардеец. О нашей части многие знают и завидуют, что служим в ней. Учись, пользуйся всякой минутой. Я теперь убедился, какой я необразованный. Когда Марина Константиновна дежурит, мы засиживаемся до глубокой ночи в ординаторской. Отоспаться я и днём успею, а с таким человеком нескоро встретишься. Слушаешь, будто читаешь интересную книжку. Сначала она меня гнала спать, но теперь вижу, что и мои рассказы о фронте ей интересны. Видимо, кто-то есть у неё на передовой — муж или друг — не знаю. О себе она скупо говорит. И, знаешь, частенько мне приходится промолчать или глупо поддакивать, потому что разговор заходит о таких вещах, в которых я ни бум-бум. Много на моей карте таких белых пятен. Моя мама всегда говорила: «Мало ты знаешь, Андрюша», а мне все казалось — успею. Если не убьют, после войны придётся многому учиться, что не имеет отношения к вееру батареи и к поправке на смещение.
Всем, кого видишь в части, передавай привет от меня, без различия рангов и званий, а моим разведчикам — особо. Крепко жму тебе руку и желаю удачи. Хотел бы написать ещё, но Палочкин торопится. Не терпится ему в часть, и я его понимаю. Твой Андрей».
Сомин кончил читать и спрятал письмо в карман. Бодров поднял кружку:
— Ну, за Андрея, за комиссара Яновского, за всех наших раненых, чтобы скорее возвращались!
Распахнулась дверь землянки, ветер задул коптилку. Из темноты раздался голос вахтенного командира:
— Лейтенант Бодров, младший лейтенант Сомин — к начальнику штаба!
Бодров быстро выпил.
— Опять машины таскать! — Он закусил куском солонины и, сняв с гимнастёрки ремень, надел его поверх шинели. Сомин последовал примеру Бодрова.
— Вот тебе и Новый год!
Новый год они встретили у костра, разложенного на крохотном сухом пятачке, среди непролазной грязи. Уткнувшись друг в друга, стояли тёмные машины со снарядами и продовольствием. Мокрый снег падал крупными хлопьями. В воздухе они казались белыми, но, долетев до земли, исчезали в тёмной гуще. До утра пробку надо было разогнать, потому что с рассветом появится авиация.
Будили уснувших шофёров, вытаскивали из-под брезентов продрогших бойцов, сопровождавших машины на передовую.
Эти машины везли к фронту снаряды, патроны, сухари, перловую крупу, красные бараньи туши, шинели, бинты, махорку — все, что каждодневно отнимает в огромных количествах у страны фронтовой солдат, не давая взамен ничего, кроме своей крови. Но, оказывается, мало одной крови. Фронт — не только свист осколка и грохот бомбы. Фронт — чёрный труд через силу, без отдыха и срока, грязь по колени и грязь под рубахой, мокрый сухарь, ледяная кора шинели, обломанные до корней ногти и глоток болотной воды из-под колёса.
Эту истину Сомин крепко усвоил в зимние месяцы в щели Шапарко, у станицы Шапсугской.
— И дал же черт такие название! — сказал кто-то из сидящих у костра. От мокрых сапог, протянутых к огню, подымался пар. Шипел сырой валежник. Закопчённый котелок не хотел кипеть.
— Это такое племя здесь жило когда-то. Горцы — шапсуги. Очень воинственные люди, — объяснил Сомин.
— Чего ж эти воинственные люди, дурни они этакие, жили в такой мрази, когда за перевалом — море, а чуть подале Геленджик, сады…
— Ну, в Геленджике тоже не сахар! — вставил своё слово шофёр машины, направлявшейся из Геленджика в Шапсугскую. — Там сейчас норд-ост валит с ног, а немцы бухту минируют.
— Хрен с ними, хай минируют, — ответил тот, кто интересовался этимологией названия станицы.
— Много ты понимаешь! Мины морские здоровейшие спускают на парашютах, а норд-ост тащит их в море. Так, немцы, чтоб не обмишулиться, кидают с запасом — далеко от берега. Сядет такая дурёха на крышу — и целого квартала нет, как корова языком слизнула!
Сомин с трудом разогнул колени, встал и, прихрамывая на обе ноги, пошёл к дороге:
— Подъем, товарищи! Отдохнули.
Матросы на ходу докуривали цигарки, обжигая пальцы остатками драгоценной махорки.
— Подкладывай ветки под колёса. А ну, взяли! Р-раз, ещё раз!
Заливая толкающих грязью, бешено буксовало заднее колесо. Взвизгивал, фыркал и снова глохнул мотор. Над Кабардинским перевалом таяла новогодняя ночь. Обычная ночь, без всяких подвигов.
Возвращаясь на рассвете, Сомин зашёл по дороге в санчасть. Ноги болели так, что он был не в состоянии дойти до своего подразделения. Санчасть помещалась в самой станице, во второй избе от угла, рядом со штабом. Войдя, Сомин увидел Людмилу, которая выделялась среди всех окружающих бодрым и опрятным видом.
— Ты что такой хмурый, Володька? Опять всю ночь таскал машины?
— Ага! И потом ноги очень болят. С Новым годом тебя! Юра здесь?
— А я забыла, что Новый год. Вот жизнь!
— Юра здесь, Людмила?
— Какой Юра?
— Ты что — спьяна или спросонок? Старший военфельдшер, твой начальник.
— Нет больше старшего военфельдшера. Добился-таки своего. Вчера была целая катавасия. Немцы просочились в балку Железную, и Юра там был, как на грех. Собрали с Клычковым каких-то солдат и ударили в штыки. Представляешь? — Она подала Сомину горячую кружку и два куска сахару. — Скидай шинель. Погрейся.
— Ну, и дальше? Бодров что-то говорил на этот счёт.
— По штату положен в полку командир взвода автоматчиков. Так представляешь, после этого случая Горич упросил капитана третьего ранга назначить его на эту должность.
— А санчасть? Что-то ты заливаешь, Людмила. Не знал за тобой этой способности.
— Ты пей и молчи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124
О нашей части ничего не знаю. Ты при первой возможности пришли мне записку. Как мои разведчики? Кто меня заменяет? Есть ли какие известия от Яновского? Теперь понимаю, как ему, должно быть, тяжело без части. Это ж его создание. Его и капитана третьего ранга.
Держись, Володя, молодцом. Помни, что ты моряк и гвардеец. О нашей части многие знают и завидуют, что служим в ней. Учись, пользуйся всякой минутой. Я теперь убедился, какой я необразованный. Когда Марина Константиновна дежурит, мы засиживаемся до глубокой ночи в ординаторской. Отоспаться я и днём успею, а с таким человеком нескоро встретишься. Слушаешь, будто читаешь интересную книжку. Сначала она меня гнала спать, но теперь вижу, что и мои рассказы о фронте ей интересны. Видимо, кто-то есть у неё на передовой — муж или друг — не знаю. О себе она скупо говорит. И, знаешь, частенько мне приходится промолчать или глупо поддакивать, потому что разговор заходит о таких вещах, в которых я ни бум-бум. Много на моей карте таких белых пятен. Моя мама всегда говорила: «Мало ты знаешь, Андрюша», а мне все казалось — успею. Если не убьют, после войны придётся многому учиться, что не имеет отношения к вееру батареи и к поправке на смещение.
Всем, кого видишь в части, передавай привет от меня, без различия рангов и званий, а моим разведчикам — особо. Крепко жму тебе руку и желаю удачи. Хотел бы написать ещё, но Палочкин торопится. Не терпится ему в часть, и я его понимаю. Твой Андрей».
Сомин кончил читать и спрятал письмо в карман. Бодров поднял кружку:
— Ну, за Андрея, за комиссара Яновского, за всех наших раненых, чтобы скорее возвращались!
Распахнулась дверь землянки, ветер задул коптилку. Из темноты раздался голос вахтенного командира:
— Лейтенант Бодров, младший лейтенант Сомин — к начальнику штаба!
Бодров быстро выпил.
— Опять машины таскать! — Он закусил куском солонины и, сняв с гимнастёрки ремень, надел его поверх шинели. Сомин последовал примеру Бодрова.
— Вот тебе и Новый год!
Новый год они встретили у костра, разложенного на крохотном сухом пятачке, среди непролазной грязи. Уткнувшись друг в друга, стояли тёмные машины со снарядами и продовольствием. Мокрый снег падал крупными хлопьями. В воздухе они казались белыми, но, долетев до земли, исчезали в тёмной гуще. До утра пробку надо было разогнать, потому что с рассветом появится авиация.
Будили уснувших шофёров, вытаскивали из-под брезентов продрогших бойцов, сопровождавших машины на передовую.
Эти машины везли к фронту снаряды, патроны, сухари, перловую крупу, красные бараньи туши, шинели, бинты, махорку — все, что каждодневно отнимает в огромных количествах у страны фронтовой солдат, не давая взамен ничего, кроме своей крови. Но, оказывается, мало одной крови. Фронт — не только свист осколка и грохот бомбы. Фронт — чёрный труд через силу, без отдыха и срока, грязь по колени и грязь под рубахой, мокрый сухарь, ледяная кора шинели, обломанные до корней ногти и глоток болотной воды из-под колёса.
Эту истину Сомин крепко усвоил в зимние месяцы в щели Шапарко, у станицы Шапсугской.
— И дал же черт такие название! — сказал кто-то из сидящих у костра. От мокрых сапог, протянутых к огню, подымался пар. Шипел сырой валежник. Закопчённый котелок не хотел кипеть.
— Это такое племя здесь жило когда-то. Горцы — шапсуги. Очень воинственные люди, — объяснил Сомин.
— Чего ж эти воинственные люди, дурни они этакие, жили в такой мрази, когда за перевалом — море, а чуть подале Геленджик, сады…
— Ну, в Геленджике тоже не сахар! — вставил своё слово шофёр машины, направлявшейся из Геленджика в Шапсугскую. — Там сейчас норд-ост валит с ног, а немцы бухту минируют.
— Хрен с ними, хай минируют, — ответил тот, кто интересовался этимологией названия станицы.
— Много ты понимаешь! Мины морские здоровейшие спускают на парашютах, а норд-ост тащит их в море. Так, немцы, чтоб не обмишулиться, кидают с запасом — далеко от берега. Сядет такая дурёха на крышу — и целого квартала нет, как корова языком слизнула!
Сомин с трудом разогнул колени, встал и, прихрамывая на обе ноги, пошёл к дороге:
— Подъем, товарищи! Отдохнули.
Матросы на ходу докуривали цигарки, обжигая пальцы остатками драгоценной махорки.
— Подкладывай ветки под колёса. А ну, взяли! Р-раз, ещё раз!
Заливая толкающих грязью, бешено буксовало заднее колесо. Взвизгивал, фыркал и снова глохнул мотор. Над Кабардинским перевалом таяла новогодняя ночь. Обычная ночь, без всяких подвигов.
Возвращаясь на рассвете, Сомин зашёл по дороге в санчасть. Ноги болели так, что он был не в состоянии дойти до своего подразделения. Санчасть помещалась в самой станице, во второй избе от угла, рядом со штабом. Войдя, Сомин увидел Людмилу, которая выделялась среди всех окружающих бодрым и опрятным видом.
— Ты что такой хмурый, Володька? Опять всю ночь таскал машины?
— Ага! И потом ноги очень болят. С Новым годом тебя! Юра здесь?
— А я забыла, что Новый год. Вот жизнь!
— Юра здесь, Людмила?
— Какой Юра?
— Ты что — спьяна или спросонок? Старший военфельдшер, твой начальник.
— Нет больше старшего военфельдшера. Добился-таки своего. Вчера была целая катавасия. Немцы просочились в балку Железную, и Юра там был, как на грех. Собрали с Клычковым каких-то солдат и ударили в штыки. Представляешь? — Она подала Сомину горячую кружку и два куска сахару. — Скидай шинель. Погрейся.
— Ну, и дальше? Бодров что-то говорил на этот счёт.
— По штату положен в полку командир взвода автоматчиков. Так представляешь, после этого случая Горич упросил капитана третьего ранга назначить его на эту должность.
— А санчасть? Что-то ты заливаешь, Людмила. Не знал за тобой этой способности.
— Ты пей и молчи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124