Когда полуторка, увозившая бывшего начальника политотдела, скрылась за поворотом, Яновский сказал Арсеньеву:
— Будем работать, Сергей Петрович! По нашему разговору вижу, что тебе не все нравится сейчас в полку. Постараемся сделать, чтобы все было по-твоему, по-морскому, как в нашем старом дивизионе.
Арсеньев беззвучно рассмеялся. Он знал, что значит на языке Яновского «по-твоему». Это значит — по-партийному, по-честному, так, чтобы потом перед собственной совестью не было стыдно ни за одно своё решение, ни за один поступок. А личные симпатии, самолюбие, гнев — все это нужно уметь преодолеть.
Именно так был решён вопрос о перемещениях офицеров в полку. Командир третьего дивизиона Пономарёв уже месяца два исполнял обязанности ПНШ-1 — помощника начальника штаба полка по оперативной части. В дивизионе его замещал начальник штаба — добросовестный, но малоинициативный офицер Сорокин, а начальником штаба третьего дивизиона после истории со снарядами был временно назначен Земсков.
Когда Земсков и Ропак принесли командиру полка бракованные снарядные корпуса, происшествие в первом дивизионе представилось в ином свете. Земсков доложил Арсеньеву все, что он знал по этому поводу. Теперь Будаков был заинтересован в том, чтобы поскорее замять это неприятное дело. О привлечении Земскова к ответственности, конечно, не могло быть и речи, но в должности ПНШ-2 — помощника начальника штаба полка по разведке — его не восстановили.
Затаивший злобу Будаков говорил Земскову:
— Ваша раненая нога не позволит вам лазить по горам. Посидите некоторое время на спокойной работе.
Арсеньеву он говорил другое:
— Земсков зазнается окончательно! Для него нет авторитетов, а ваш авторитет в полку он подрывает. Дисциплина падает. Мы не можем давать поблажки никому, независимо от прежних заслуг. Тогда в штабе он непозволительно говорил и со мной и с вами. Каковы бы ни были причины, офицер не имеет права так вести себя.
А Дьяков подливал воду на мельницу:
— Нет незаменимых людей! В полку — непорядок. Надо начинать сверху. Не одёрнем Земскова, так рядовые разведчики нам на голову сядут. Косотруб ведь тоже остался безнаказанным! А Ермольченко отлично справляется. Пускай остаётся.
Ермольченко действительно работал хорошо, а Арсеньев, хоть и понимал, что поступает несправедливо, не мог побороть своего уязвлённого самолюбия и отступил перед доводами Дьякова и Будакова.
Так возникло половинчатое решение — временно назначить Земскова начальником штаба дивизиона. Эта должность соответствовала его капитанскому званию. Внешне все обстояло вполне благополучно, но каждый человек в полку — от рядового бойца до самого Арсеньева — понимал нелепость такого решения. Каждому было ясно, что, как только начнётся наступление, Земсков снова окажется в разведке. Яновский не стал дожидаться приказа о наступлении. В первый же день своего пребывания в полку он успел побывать во всех подразделениях. Яновский смотрел и слушал, почти не задавая вопросов. На огневой позиции третьего дивизиона Яновский увидел Земскова. Батарея только что дала залп. Земсков официально доложил об этом. Яновский крепко потряс ему руку:
— Слыхал о твоих делах под Гойтхом. И письмо из госпиталя получил. А почему про орден не написал?
— Я и сам не знал, товарищ гвардии майор.
— Вот видишь, приходится с опозданием тебя поздравлять. Значит, дивизионом заправляешь? — Яновский ждал хотя бы намёка на жалобу, но Земсков не собирался ни на что жаловаться.
— Я думаю, мне полезно послужить в дивизионе, — просто ответил он, — правда, действия здесь очень ограничены, но все-таки многому можно научиться.
Земсков выглядел измождённым, как после тяжёлой болезни или долгих, непрерывных боев. Зоркий глаз Яновского отметил на его лице морщинки, которых раньше не было, усталое выражение глаз. Ясно было, что за последнее время Земсков пережил и передумал немало. Яновский поговорил с ним о делах дивизиона, заглянул в блиндажи:
— Грязно живёте. И народ у вас приуныл.
Вблизи разорвался снаряд, потом ещё один.
— Разрешите посмотреть, нет ли потерь? — спросил Земсков. Они вышли вдвоём из блиндажа.
— Что думаешь делать дальше? — неожиданно спросил Яновский. — Вижу, неважное у тебя самочувствие.
Земсков свернул цигарку:
— Разрешите курить, товарищ майор? Что ж делать? Служить, воевать. Самочувствие моё не может влиять на службу. Пока есть время, готовлю в дивизионе группу разведчиков. Попались очень способные ребята. Ну, и сверх того дела хватает. Правильно заметили, товарищ майор, — грязи по уши. Хорошо бы устроить всеобщую чистку, выгрести весь зимний хлам, выжечь всю дрянь, чтобы к наступлению было все по-морскому.
Яновский положил руку на плечо молодого офицера:
— Правильно действуешь, Земсков, очень правильно. А чистку от хлама мы уже начали, только не сразу все выгребешь, — он улыбнулся и добавил. — Завтра прибудет в полк дезинфекционная станция. Я договорился в армии.
Из дивизиона начальник политотдела направился прямо к командиру полка.
— Ну, какие впечатления? — спросил Арсеньев.
— У Николаева — порядок. Жаль, Шацкого нет, но он, говорят, не тяжело ранен.
— Поправится. А в других местах как?
— Сорокин слабоват — штабной работник. Трудно ему на дивизионе.
— Знаю. Лучше Пономарёва для третьего дивизиона не придумаешь.
— Так и отправить его назад в дивизион! Думаешь, Ермольченко не справится?
— С чем?
— С обязанностями ПНШ-1. Я говорил о нем с Назаренко. Очень хорошо отзывается генерал.
Арсеньев пристально смотрел на Яновского. В душе командира полка шла борьба. Он думал, начальник политотдела скажет сейчас об остающейся свободной должности начальника полковой разведки, но Яновский заговорил о завтрашней бане:
— Доктор считает — простудим людей с этим купаньем на открытом воздухе. Как ты полагаешь?
— Полагаю — глупости. Не такое переносили.
Яновский лёг спать в блиндаже Арсеньева. Ведь раньше они всегда были вместе. Погасили свет. Два малиновых огонька то вспыхивали, то гасли в углах просторного блиндажа. Арсеньев крепко затянулся и погасил окурок о сырую стену:
— Хорошие привёз папиросы. Настоящий «Казбек». Тут нам Военторг забросил ереванские. Тоже «Казбек», да не то. Все должно быть настоящим, Владимир Яковлевич. Не люблю эрзацев.
— Как тебе сказать, Сергей Петрович. Иногда ненастоящее становится настоящим. Вот в третьем дивизионе — Сорокин мне говорил — разведка была слабенькая, а теперь как будто ничего. Земсков с ними целые дни лазит по горам. Даже в расположение противника пробирались. Думаю, будет толк.
Арсеньев поморщился при упоминании имени Земскова, нащупал в темноте коробку, щёлкнул зажигалкой:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124
— Будем работать, Сергей Петрович! По нашему разговору вижу, что тебе не все нравится сейчас в полку. Постараемся сделать, чтобы все было по-твоему, по-морскому, как в нашем старом дивизионе.
Арсеньев беззвучно рассмеялся. Он знал, что значит на языке Яновского «по-твоему». Это значит — по-партийному, по-честному, так, чтобы потом перед собственной совестью не было стыдно ни за одно своё решение, ни за один поступок. А личные симпатии, самолюбие, гнев — все это нужно уметь преодолеть.
Именно так был решён вопрос о перемещениях офицеров в полку. Командир третьего дивизиона Пономарёв уже месяца два исполнял обязанности ПНШ-1 — помощника начальника штаба полка по оперативной части. В дивизионе его замещал начальник штаба — добросовестный, но малоинициативный офицер Сорокин, а начальником штаба третьего дивизиона после истории со снарядами был временно назначен Земсков.
Когда Земсков и Ропак принесли командиру полка бракованные снарядные корпуса, происшествие в первом дивизионе представилось в ином свете. Земсков доложил Арсеньеву все, что он знал по этому поводу. Теперь Будаков был заинтересован в том, чтобы поскорее замять это неприятное дело. О привлечении Земскова к ответственности, конечно, не могло быть и речи, но в должности ПНШ-2 — помощника начальника штаба полка по разведке — его не восстановили.
Затаивший злобу Будаков говорил Земскову:
— Ваша раненая нога не позволит вам лазить по горам. Посидите некоторое время на спокойной работе.
Арсеньеву он говорил другое:
— Земсков зазнается окончательно! Для него нет авторитетов, а ваш авторитет в полку он подрывает. Дисциплина падает. Мы не можем давать поблажки никому, независимо от прежних заслуг. Тогда в штабе он непозволительно говорил и со мной и с вами. Каковы бы ни были причины, офицер не имеет права так вести себя.
А Дьяков подливал воду на мельницу:
— Нет незаменимых людей! В полку — непорядок. Надо начинать сверху. Не одёрнем Земскова, так рядовые разведчики нам на голову сядут. Косотруб ведь тоже остался безнаказанным! А Ермольченко отлично справляется. Пускай остаётся.
Ермольченко действительно работал хорошо, а Арсеньев, хоть и понимал, что поступает несправедливо, не мог побороть своего уязвлённого самолюбия и отступил перед доводами Дьякова и Будакова.
Так возникло половинчатое решение — временно назначить Земскова начальником штаба дивизиона. Эта должность соответствовала его капитанскому званию. Внешне все обстояло вполне благополучно, но каждый человек в полку — от рядового бойца до самого Арсеньева — понимал нелепость такого решения. Каждому было ясно, что, как только начнётся наступление, Земсков снова окажется в разведке. Яновский не стал дожидаться приказа о наступлении. В первый же день своего пребывания в полку он успел побывать во всех подразделениях. Яновский смотрел и слушал, почти не задавая вопросов. На огневой позиции третьего дивизиона Яновский увидел Земскова. Батарея только что дала залп. Земсков официально доложил об этом. Яновский крепко потряс ему руку:
— Слыхал о твоих делах под Гойтхом. И письмо из госпиталя получил. А почему про орден не написал?
— Я и сам не знал, товарищ гвардии майор.
— Вот видишь, приходится с опозданием тебя поздравлять. Значит, дивизионом заправляешь? — Яновский ждал хотя бы намёка на жалобу, но Земсков не собирался ни на что жаловаться.
— Я думаю, мне полезно послужить в дивизионе, — просто ответил он, — правда, действия здесь очень ограничены, но все-таки многому можно научиться.
Земсков выглядел измождённым, как после тяжёлой болезни или долгих, непрерывных боев. Зоркий глаз Яновского отметил на его лице морщинки, которых раньше не было, усталое выражение глаз. Ясно было, что за последнее время Земсков пережил и передумал немало. Яновский поговорил с ним о делах дивизиона, заглянул в блиндажи:
— Грязно живёте. И народ у вас приуныл.
Вблизи разорвался снаряд, потом ещё один.
— Разрешите посмотреть, нет ли потерь? — спросил Земсков. Они вышли вдвоём из блиндажа.
— Что думаешь делать дальше? — неожиданно спросил Яновский. — Вижу, неважное у тебя самочувствие.
Земсков свернул цигарку:
— Разрешите курить, товарищ майор? Что ж делать? Служить, воевать. Самочувствие моё не может влиять на службу. Пока есть время, готовлю в дивизионе группу разведчиков. Попались очень способные ребята. Ну, и сверх того дела хватает. Правильно заметили, товарищ майор, — грязи по уши. Хорошо бы устроить всеобщую чистку, выгрести весь зимний хлам, выжечь всю дрянь, чтобы к наступлению было все по-морскому.
Яновский положил руку на плечо молодого офицера:
— Правильно действуешь, Земсков, очень правильно. А чистку от хлама мы уже начали, только не сразу все выгребешь, — он улыбнулся и добавил. — Завтра прибудет в полк дезинфекционная станция. Я договорился в армии.
Из дивизиона начальник политотдела направился прямо к командиру полка.
— Ну, какие впечатления? — спросил Арсеньев.
— У Николаева — порядок. Жаль, Шацкого нет, но он, говорят, не тяжело ранен.
— Поправится. А в других местах как?
— Сорокин слабоват — штабной работник. Трудно ему на дивизионе.
— Знаю. Лучше Пономарёва для третьего дивизиона не придумаешь.
— Так и отправить его назад в дивизион! Думаешь, Ермольченко не справится?
— С чем?
— С обязанностями ПНШ-1. Я говорил о нем с Назаренко. Очень хорошо отзывается генерал.
Арсеньев пристально смотрел на Яновского. В душе командира полка шла борьба. Он думал, начальник политотдела скажет сейчас об остающейся свободной должности начальника полковой разведки, но Яновский заговорил о завтрашней бане:
— Доктор считает — простудим людей с этим купаньем на открытом воздухе. Как ты полагаешь?
— Полагаю — глупости. Не такое переносили.
Яновский лёг спать в блиндаже Арсеньева. Ведь раньше они всегда были вместе. Погасили свет. Два малиновых огонька то вспыхивали, то гасли в углах просторного блиндажа. Арсеньев крепко затянулся и погасил окурок о сырую стену:
— Хорошие привёз папиросы. Настоящий «Казбек». Тут нам Военторг забросил ереванские. Тоже «Казбек», да не то. Все должно быть настоящим, Владимир Яковлевич. Не люблю эрзацев.
— Как тебе сказать, Сергей Петрович. Иногда ненастоящее становится настоящим. Вот в третьем дивизионе — Сорокин мне говорил — разведка была слабенькая, а теперь как будто ничего. Земсков с ними целые дни лазит по горам. Даже в расположение противника пробирались. Думаю, будет толк.
Арсеньев поморщился при упоминании имени Земскова, нащупал в темноте коробку, щёлкнул зажигалкой:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124