Валерка Косотруб, тот чувствовал себя в своей тарелке, будто он так и родился с орденом Красного Знамени. Сомин поймал Валерку около камбуза и с маху поцеловал его в веснушчатую выбритую щеку. Косотруб и это принял, как должное:
— Благодарим за поздравление! И ты тоже получишь, друже! Не сомневайся. Разведка знает. Пошли бегом — шикарный ужин прозеваем!
Все свободные от караула уселись за длинные столы, вынесенные из домов. Вечер не принёс прохлады. Тяжёлая духота стояла в воздухе. Сами собой расстёгивались крючки на воротниках кителей и пуговицы гимнастёрок. Взмокший от жары, беготни и волнений Гуляев с орденом на новенькой форменке сам раздавал праздничные порции.
Яновский поднялся с кружкой в руке. Ему нелегко было начать говорить. И не только потому, что он был взволнован своей первой наградой. У комиссара не выходил из головы короткий разговор с командармом Хворостихиным.
«Немцы засели в своих норах, — говорил генерал, — нам их не выкурить оттуда. Возможно, товарищи, что армия совершит в ближайшее время отходной манёвр. Враг устремится за нами, и тогда мы обрушимся на него беспощадно!»
В этих словах чувствовалась какая-та фальшь. А по штабу армии уже полз жуткий слушок: вражеские войска внезапным ударом прорвали фронт на соседнем участке. Наши части отходят.
«Неужели опять будем отступать? — думал Яновский. — Этого не может, не должно быть. Сейчас июль 1942 года, а не осень сорок первого».
Моряки сидели за столами, расставленными буквой «П». Они ждали, что скажет комиссар.
— Друзья мои! — начал Яновский. — Наш дивизион существует немногим более полугода. Сегодня первый его праздник. — Он остановился, перевёл дыхание. — Большой праздник, но будут ещё большие! Награды, вручённые сегодня нашим орденоносцам, они заслужили не в дивизионе. Каждый из нас принёс с собой в эту часть лучшее, что у него есть, — дорогие воспоминания, верность свою нашему прошлому и верность будущему, за которое мы воюем. Снова подходит время больших сражений. Пусть в этих сражениях каждый матрос и командир берет пример с Героя Советского Союза капитан-лейтенанта Арсеньева, с моряков лидера «Ростов», с защитников Москвы. Я знаю, что многие из вас скоро наденут боевые награды, которые мы заслужим в нашем гвардейском дивизионе под флагом лидера «Ростов». Пусть покроется новой славой Флаг миноносца! За нашу Родину, товарищи!
Земсков вместе со всеми кричал «ура». Он выпил в тот вечер немало и сам удивлялся, что, несмотря на духоту, хмель не берет его. Непонятная тревога волновала лейтенанта. Ещё заливались под деревьями гармони, ещё, пыхтя, отплясывал комаринского в паре с Шубиной мичман Бодров, ещё сидел во главе стола не по-праздничному суровый капитан-лейтенант Арсеньев в наглухо застёгнутом кителе, когда Земсков потихоньку выбрался из круга. Ему хотелось побыть одному, привести в порядок свои мысли.
Пыльная дорога лежала под луной, как застывшая река, извивающаяся среди полей. Он пошёл по этой дороге, постепенно углубляясь в страну воспоминаний, куда не так уже часто заглядывает военный человек, но, заглянув, видит всю свою жизнь так чётко и верно, как вряд ли кому удаётся в мирное время.
Он вспомнил, как за год до войны поступил в артиллерийское училище, вспомнил, как уже во время войны присвоили ему звание лейтенанта. Это было в Ленинграде, охваченном кольцом блокады. Не раз выводили курсантов на боевые рубежи, но все-таки их берегли, всякий раз возвращали обратно, вот как этот гвардейский дивизион под Москвой. И все-таки почти все курсанты полегли на Пулковских высотах и у Петергофа. Земсков был ранен уже лейтенантом. Пуля попала в правый бок, но прошла очень удачно. Теперь он совсем здоров. Тогда же, лёжа на снегу, Андрей был уверен, что замёрзнет здесь, в пяти километрах от трамвайной остановки. Его спасли моряки. Такой же широкоплечий хмурый верзила, как Шацкий, взвалил лейтенанта на плечи и понёс его, пригибаясь под пулями. Земсков смутно помнил, как его на самолёте эвакуировали в тыл. Он бредил, просил позвать Зою, разговаривал с ней. В минуты просветления мысль о Зое мучила его не меньше, чем физическая боль. Как она страдает, считая его убитым! И она действительно страдала, немало, наверно, передумала, прежде чем решилась уехать на восток с другим человеком. Как можно обвинять её? Почта в Ленинград доставлялась нерегулярно. Вероятно, Зоя не получила ни одного его письма из госпиталя. А тут голод, страшная блокадная зима, иссушающая человеческие чувства, оставляющая одно лишь стремление — жить во что бы то ни стало. Война каждому принесла потери. Когда приходит известие о гибели близких людей, друзья говорят: «Это — война». А разве случай с Зоей — не такая же военная потеря?
«Почему я считал её не такой, как другие женщины?» — спрашивал себя Земсков, шагая по обочине дороги. Его мысли шли теперь назад, разворачиваясь, как киноплёнка, пущенная в обратном порядке. «В последний раз я видел Зою в сентябре, когда получил однодневный отпуск после присвоения звания. Из окна её дома на проспекте Майорова виден красавец Исаакий. Там, на площади у собора, мы встретились в день объявления войны. А скоро на красных колоннах появились раны от осколков снарядов. А что было раньше? Прогулка в Летний сад. Обнажённые античные скульптуры округло белели среди зелени. В этой наготе не было ничего оскорбительного или непристойного. „Нет на свете краше одёжи, чем бронза мускулов и свежесть кожи“, — вспомнил Андрей стихи Маяковского. Он прочёл их Зое. Она серьёзно кивнула головой. В этой девушке не было ни капли ханжества. И вообще она была именно такой, как хотелось Андрею. Может быть, поэтому они сблизились так быстро. Это было месяцем раньше, начинались белые ночи. Андрей предложил посмотреть, как разводят мосты. Они познакомились всего неделю назад, но какое-то жадное внимание толкало друг к другу девушку из конструкторского бюро завода „Электросила“ и курсанта артиллерийского училища.
Медленно поднялись над светлой Невой, как два наклонных утёса, половинки моста. Тяжёлый теплоход неслышно скользил между ними, закрывая бледное небо высоким бортом. Откуда пришёл этот ночной гость? Из Мурманска, а может быть, из Сингапура?
— Как жалко, Андрюша, что вы не моряк, — сказала девушка, — может быть не поздно пойти в моряки?
Андрей осторожно обнял её и ничего не ответил. Теплоход прошёл. Снова на другом берегу, за широкой Невой, открылись лёгкие очертания Университета, Кунсткамеры и дворца Меншикова. Андрей и Зоя прошли мимо дворцового моста и оказались на площади, охваченной широким полукольцом Генерального штаба. Зимний был у них за спиной, зеленоватый, вычурный и стройный с силуэтами тёмных статуй на фоне неба.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124
— Благодарим за поздравление! И ты тоже получишь, друже! Не сомневайся. Разведка знает. Пошли бегом — шикарный ужин прозеваем!
Все свободные от караула уселись за длинные столы, вынесенные из домов. Вечер не принёс прохлады. Тяжёлая духота стояла в воздухе. Сами собой расстёгивались крючки на воротниках кителей и пуговицы гимнастёрок. Взмокший от жары, беготни и волнений Гуляев с орденом на новенькой форменке сам раздавал праздничные порции.
Яновский поднялся с кружкой в руке. Ему нелегко было начать говорить. И не только потому, что он был взволнован своей первой наградой. У комиссара не выходил из головы короткий разговор с командармом Хворостихиным.
«Немцы засели в своих норах, — говорил генерал, — нам их не выкурить оттуда. Возможно, товарищи, что армия совершит в ближайшее время отходной манёвр. Враг устремится за нами, и тогда мы обрушимся на него беспощадно!»
В этих словах чувствовалась какая-та фальшь. А по штабу армии уже полз жуткий слушок: вражеские войска внезапным ударом прорвали фронт на соседнем участке. Наши части отходят.
«Неужели опять будем отступать? — думал Яновский. — Этого не может, не должно быть. Сейчас июль 1942 года, а не осень сорок первого».
Моряки сидели за столами, расставленными буквой «П». Они ждали, что скажет комиссар.
— Друзья мои! — начал Яновский. — Наш дивизион существует немногим более полугода. Сегодня первый его праздник. — Он остановился, перевёл дыхание. — Большой праздник, но будут ещё большие! Награды, вручённые сегодня нашим орденоносцам, они заслужили не в дивизионе. Каждый из нас принёс с собой в эту часть лучшее, что у него есть, — дорогие воспоминания, верность свою нашему прошлому и верность будущему, за которое мы воюем. Снова подходит время больших сражений. Пусть в этих сражениях каждый матрос и командир берет пример с Героя Советского Союза капитан-лейтенанта Арсеньева, с моряков лидера «Ростов», с защитников Москвы. Я знаю, что многие из вас скоро наденут боевые награды, которые мы заслужим в нашем гвардейском дивизионе под флагом лидера «Ростов». Пусть покроется новой славой Флаг миноносца! За нашу Родину, товарищи!
Земсков вместе со всеми кричал «ура». Он выпил в тот вечер немало и сам удивлялся, что, несмотря на духоту, хмель не берет его. Непонятная тревога волновала лейтенанта. Ещё заливались под деревьями гармони, ещё, пыхтя, отплясывал комаринского в паре с Шубиной мичман Бодров, ещё сидел во главе стола не по-праздничному суровый капитан-лейтенант Арсеньев в наглухо застёгнутом кителе, когда Земсков потихоньку выбрался из круга. Ему хотелось побыть одному, привести в порядок свои мысли.
Пыльная дорога лежала под луной, как застывшая река, извивающаяся среди полей. Он пошёл по этой дороге, постепенно углубляясь в страну воспоминаний, куда не так уже часто заглядывает военный человек, но, заглянув, видит всю свою жизнь так чётко и верно, как вряд ли кому удаётся в мирное время.
Он вспомнил, как за год до войны поступил в артиллерийское училище, вспомнил, как уже во время войны присвоили ему звание лейтенанта. Это было в Ленинграде, охваченном кольцом блокады. Не раз выводили курсантов на боевые рубежи, но все-таки их берегли, всякий раз возвращали обратно, вот как этот гвардейский дивизион под Москвой. И все-таки почти все курсанты полегли на Пулковских высотах и у Петергофа. Земсков был ранен уже лейтенантом. Пуля попала в правый бок, но прошла очень удачно. Теперь он совсем здоров. Тогда же, лёжа на снегу, Андрей был уверен, что замёрзнет здесь, в пяти километрах от трамвайной остановки. Его спасли моряки. Такой же широкоплечий хмурый верзила, как Шацкий, взвалил лейтенанта на плечи и понёс его, пригибаясь под пулями. Земсков смутно помнил, как его на самолёте эвакуировали в тыл. Он бредил, просил позвать Зою, разговаривал с ней. В минуты просветления мысль о Зое мучила его не меньше, чем физическая боль. Как она страдает, считая его убитым! И она действительно страдала, немало, наверно, передумала, прежде чем решилась уехать на восток с другим человеком. Как можно обвинять её? Почта в Ленинград доставлялась нерегулярно. Вероятно, Зоя не получила ни одного его письма из госпиталя. А тут голод, страшная блокадная зима, иссушающая человеческие чувства, оставляющая одно лишь стремление — жить во что бы то ни стало. Война каждому принесла потери. Когда приходит известие о гибели близких людей, друзья говорят: «Это — война». А разве случай с Зоей — не такая же военная потеря?
«Почему я считал её не такой, как другие женщины?» — спрашивал себя Земсков, шагая по обочине дороги. Его мысли шли теперь назад, разворачиваясь, как киноплёнка, пущенная в обратном порядке. «В последний раз я видел Зою в сентябре, когда получил однодневный отпуск после присвоения звания. Из окна её дома на проспекте Майорова виден красавец Исаакий. Там, на площади у собора, мы встретились в день объявления войны. А скоро на красных колоннах появились раны от осколков снарядов. А что было раньше? Прогулка в Летний сад. Обнажённые античные скульптуры округло белели среди зелени. В этой наготе не было ничего оскорбительного или непристойного. „Нет на свете краше одёжи, чем бронза мускулов и свежесть кожи“, — вспомнил Андрей стихи Маяковского. Он прочёл их Зое. Она серьёзно кивнула головой. В этой девушке не было ни капли ханжества. И вообще она была именно такой, как хотелось Андрею. Может быть, поэтому они сблизились так быстро. Это было месяцем раньше, начинались белые ночи. Андрей предложил посмотреть, как разводят мосты. Они познакомились всего неделю назад, но какое-то жадное внимание толкало друг к другу девушку из конструкторского бюро завода „Электросила“ и курсанта артиллерийского училища.
Медленно поднялись над светлой Невой, как два наклонных утёса, половинки моста. Тяжёлый теплоход неслышно скользил между ними, закрывая бледное небо высоким бортом. Откуда пришёл этот ночной гость? Из Мурманска, а может быть, из Сингапура?
— Как жалко, Андрюша, что вы не моряк, — сказала девушка, — может быть не поздно пойти в моряки?
Андрей осторожно обнял её и ничего не ответил. Теплоход прошёл. Снова на другом берегу, за широкой Невой, открылись лёгкие очертания Университета, Кунсткамеры и дворца Меншикова. Андрей и Зоя прошли мимо дворцового моста и оказались на площади, охваченной широким полукольцом Генерального штаба. Зимний был у них за спиной, зеленоватый, вычурный и стройный с силуэтами тёмных статуй на фоне неба.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124