Людмила еле передвигала ноги. Она брела, спотыкаясь, как во сне. Земсков объявил привал. Валерка достал из кармана банку консервов и кусок хлеба. Разделив еду на три части, он быстро съел свою долю, растянулся под деревом и тут же уснул. Земскова тоже неудержимо клонило ко сну. Ему не мешала даже мокрая одежда. Глаза слипались, голова тянулась к земле. Уже в полудремоте он услышал вопрос Людмилы:
— Что значит курджипс?
— Курджипс? Это — речушка, в которой мы недавно вымокли.
— А! Я думала — совсем другое.
— Что?
— Спи, Андрюша. Я покараулю.
Как было сказать, что она приняла название реки за ласковое слово, на каком-то чужом и милом языке.
Усилием воли Земсков отогнал сонливость, но она все же была где-то близко, готовая в любой момент снова его опутать. Он прислонился спиной к дереву:
— Попробуй поспать полчасика, Людмила.
— Не могу.
— Тогда пошли.
И снова они шагали по лесной дороге, все время в гору, минуя котловины, опушки и просеки.
Ночь медленно отступала. Небо над дорогой посветлело. В лесу проснулись птицы. Они высвистывали, пиликали, щёлкали на разные голоса, радуясь наступлению дня. Чем светлее становилось, тем громче пели птицы. Людмила насчитала больше десяти различных птичьих голосов. Теперь впереди шёл Косотруб, за ним Людмила, а Земсков — последним. Лесная дорога вывела на широкий просёлочный тракт. Здесь уже были следы повозок и автомобильных шин.
— Хорошо бы попалась попутная машина, — сказал Косотруб.
— Навряд ли, — Земсков присмотрелся к следам протектора. — Прошла одна машина «ЗИС-5» часа два назад. Наверно, с того хутора.
— А откуда ты знаешь, что именно «зис» и два часа назад? — Людмила остановилась, обернувшись к Земскову. Только теперь он увидел, как она устала. Тёмные, глубокие полукруги охватывали её глаза, губы запеклись, растрёпанные волосы висели грязными космами, прилипая ко лбу и к вискам. Сейчас Людмила вовсе не выглядела красивой, но Земскову она показалась куда милее, чем в те дни, когда девушка производила переполох во всем дивизионе и покоряла всех своей жизнерадостной и броской красотой.
«Её самоуверенный тон, вольные словечки, строптивость и резкость, нагловатая, излишне свободная манера поведения в мужском обществе — все это — внешнее, наносное, — думал Земсков, — а в действительности она — сердечная, простая, надёжная душа. Именно надёжная!»
Он так и не ответил, каким образом определить по следу время прохождения машины и её марку. Разъяснения пришлось давать Косотрубу. Земсков уже давно научил моряка элементарной азбуке дороги.
— Смотри здесь, Людмила!
— Сюда, а не здесь, — устало поправила девушка.
— Не все равно? Учительница нашлась! Надо знать ширину колеи каждой машины. Вот здесь — сто шестьдесят семь сантиметров, а ширина шины — семнадцать сантиметров. Ясно? Значит, «зис». Теперь время. След протектора целый, на нем роса. Роса — мы видели — выпала часа полтора назад, когда пересекали овражек. Оттуда — полчаса хода. Всего — два.
— Ну, и что из этого?
— Как что? Если б машина прошла по росе, не было бы капелек. Так? А прошла бы много раньше, ветерком загладило бы рисунок по пыли. Дошло?
Попутные машины так и не догнали их, но скоро донеслось гудение моторов.
— Через десять минут — шоссе, — уверенно определил Косотруб.
Они сошли с дороги и осторожно продвигались лесом. Кто его знает, чьи машины идут сейчас по шоссе? Земсков пожалел о брошенной гражданской одежде. Но опасения оказались напрасными. На шоссе они увидели «газики» и «зисы». Гудронированная автострада лежала жирной маслянистой лентой под утренними лучами. День обещал быть жарким.
— Ну, вот и пришли! — весело сказал Земсков.
— Пришли! — кивнула головой Людмила. Она едва держалась на ногах от усталости, и все же ей было немножко жалко, что кончился этот трудный и опасный путь.
— А ты говорила — не дойдём!
Людмила прекрасно помнила, при каких обстоятельствах были сказаны эти слова. «Неужели ему жалко, что он поцеловал меня? — она покраснела от этой мысли. — Напоминает. Странный он человек. Гордый. Другой бы на его месте давно понял и, пожалуй, не пропустил бы то, что само идёт в руки. А он? Может быть, именно за это я так его люблю».
Не прошло и пяти минут, как их подобрала попутная машина. В кузове четырехтонного «доджа» сидели солдаты-артиллеристы с эмблемами противотанкового истребительного полка на рукавах гимнастёрок. К грузовику была прицеплена 76-миллиметровая пушка. Земсков первым делом спросил, на каком рубеже идут бои. Оказалось, что за ночь немцы продвинулись мало, но наши войска уже отошли к Апшеронской. До неё оставалось не более двадцати километров.
Косотруб немедленно завёл новые знакомства. Поражая слушателей лихими морскими словечками, он шутил и смеялся, как всегда, будто не пришлось ему этой ночью пройти по лесам без малого сорок километров.
Земсков развернул карту и погрузился в её изучение, а Людмила уснула на ворохе серых шинелей, сломленная тяжкой усталостью и волнениями последних суток.
В станице Апшеронской Косотруб сразу же заметил знакомые машины морского дивизиона. Он радостно застучал кулаком по кабине. Земсков спрыгнул с высокого кузова ещё на ходу. Ему не терпелось скорее в часть. Валерка попрощался с новыми знакомыми, причём, конечно, было сказано неизменное: «гора с горой не сходится…», — и тоже соскочил на землю. Людмила сошла последней. Её спасители тут же забыли о ней, как только миновала последняя тень опасности.
Первое, что узнал Земсков в дивизионе, было известие о ранении комиссара. Ещё у Белой, по дороге на огневую позицию, «виллис», в котором ехали Арсеньев и Яновский, обстреляли автоматчики. Шофёр и вестовой командира полка погибли. Арсеньев сам сел за руль и с трудом доехал на повреждённой машине до штаба дивизиона.
Комиссар лежал в задней комнате дома, где разместился штаб. Пуля пробила ему правое плечо навылет, чуть пониже ключицы. Утром сознание вернулось к нему. Преодолевая боль, Яновский давал последние указания комиссарам батарей. Он говорил тихо, но отчётливо, отдыхая после каждой фразы. Рядом стояли врач — майор из медсанбата и бледный Арсеньев. Только сейчас он почувствовал, насколько необходим ему Яновский. При всей своей гордости Арсеньев понимал, что, не будь Яновского, не было бы «корабля в степи», который шёл вперёд, когда большинство частей отступало, и выходил победителем из самых неравных схваток.
— Ты помолчи, Владимир Яковлевич, — просил Арсеньев, — все будет сделано. Не беспокойся.
В комнату вошёл Рощин. Он тихо сказал командиру дивизиона:
— Генерал договорился. Санитарный самолёт вылетел. Скоро будет здесь.
Юра Горич укладывал медикаменты в чемоданчик.
— Кого же пошлём с комиссаром?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124
— Что значит курджипс?
— Курджипс? Это — речушка, в которой мы недавно вымокли.
— А! Я думала — совсем другое.
— Что?
— Спи, Андрюша. Я покараулю.
Как было сказать, что она приняла название реки за ласковое слово, на каком-то чужом и милом языке.
Усилием воли Земсков отогнал сонливость, но она все же была где-то близко, готовая в любой момент снова его опутать. Он прислонился спиной к дереву:
— Попробуй поспать полчасика, Людмила.
— Не могу.
— Тогда пошли.
И снова они шагали по лесной дороге, все время в гору, минуя котловины, опушки и просеки.
Ночь медленно отступала. Небо над дорогой посветлело. В лесу проснулись птицы. Они высвистывали, пиликали, щёлкали на разные голоса, радуясь наступлению дня. Чем светлее становилось, тем громче пели птицы. Людмила насчитала больше десяти различных птичьих голосов. Теперь впереди шёл Косотруб, за ним Людмила, а Земсков — последним. Лесная дорога вывела на широкий просёлочный тракт. Здесь уже были следы повозок и автомобильных шин.
— Хорошо бы попалась попутная машина, — сказал Косотруб.
— Навряд ли, — Земсков присмотрелся к следам протектора. — Прошла одна машина «ЗИС-5» часа два назад. Наверно, с того хутора.
— А откуда ты знаешь, что именно «зис» и два часа назад? — Людмила остановилась, обернувшись к Земскову. Только теперь он увидел, как она устала. Тёмные, глубокие полукруги охватывали её глаза, губы запеклись, растрёпанные волосы висели грязными космами, прилипая ко лбу и к вискам. Сейчас Людмила вовсе не выглядела красивой, но Земскову она показалась куда милее, чем в те дни, когда девушка производила переполох во всем дивизионе и покоряла всех своей жизнерадостной и броской красотой.
«Её самоуверенный тон, вольные словечки, строптивость и резкость, нагловатая, излишне свободная манера поведения в мужском обществе — все это — внешнее, наносное, — думал Земсков, — а в действительности она — сердечная, простая, надёжная душа. Именно надёжная!»
Он так и не ответил, каким образом определить по следу время прохождения машины и её марку. Разъяснения пришлось давать Косотрубу. Земсков уже давно научил моряка элементарной азбуке дороги.
— Смотри здесь, Людмила!
— Сюда, а не здесь, — устало поправила девушка.
— Не все равно? Учительница нашлась! Надо знать ширину колеи каждой машины. Вот здесь — сто шестьдесят семь сантиметров, а ширина шины — семнадцать сантиметров. Ясно? Значит, «зис». Теперь время. След протектора целый, на нем роса. Роса — мы видели — выпала часа полтора назад, когда пересекали овражек. Оттуда — полчаса хода. Всего — два.
— Ну, и что из этого?
— Как что? Если б машина прошла по росе, не было бы капелек. Так? А прошла бы много раньше, ветерком загладило бы рисунок по пыли. Дошло?
Попутные машины так и не догнали их, но скоро донеслось гудение моторов.
— Через десять минут — шоссе, — уверенно определил Косотруб.
Они сошли с дороги и осторожно продвигались лесом. Кто его знает, чьи машины идут сейчас по шоссе? Земсков пожалел о брошенной гражданской одежде. Но опасения оказались напрасными. На шоссе они увидели «газики» и «зисы». Гудронированная автострада лежала жирной маслянистой лентой под утренними лучами. День обещал быть жарким.
— Ну, вот и пришли! — весело сказал Земсков.
— Пришли! — кивнула головой Людмила. Она едва держалась на ногах от усталости, и все же ей было немножко жалко, что кончился этот трудный и опасный путь.
— А ты говорила — не дойдём!
Людмила прекрасно помнила, при каких обстоятельствах были сказаны эти слова. «Неужели ему жалко, что он поцеловал меня? — она покраснела от этой мысли. — Напоминает. Странный он человек. Гордый. Другой бы на его месте давно понял и, пожалуй, не пропустил бы то, что само идёт в руки. А он? Может быть, именно за это я так его люблю».
Не прошло и пяти минут, как их подобрала попутная машина. В кузове четырехтонного «доджа» сидели солдаты-артиллеристы с эмблемами противотанкового истребительного полка на рукавах гимнастёрок. К грузовику была прицеплена 76-миллиметровая пушка. Земсков первым делом спросил, на каком рубеже идут бои. Оказалось, что за ночь немцы продвинулись мало, но наши войска уже отошли к Апшеронской. До неё оставалось не более двадцати километров.
Косотруб немедленно завёл новые знакомства. Поражая слушателей лихими морскими словечками, он шутил и смеялся, как всегда, будто не пришлось ему этой ночью пройти по лесам без малого сорок километров.
Земсков развернул карту и погрузился в её изучение, а Людмила уснула на ворохе серых шинелей, сломленная тяжкой усталостью и волнениями последних суток.
В станице Апшеронской Косотруб сразу же заметил знакомые машины морского дивизиона. Он радостно застучал кулаком по кабине. Земсков спрыгнул с высокого кузова ещё на ходу. Ему не терпелось скорее в часть. Валерка попрощался с новыми знакомыми, причём, конечно, было сказано неизменное: «гора с горой не сходится…», — и тоже соскочил на землю. Людмила сошла последней. Её спасители тут же забыли о ней, как только миновала последняя тень опасности.
Первое, что узнал Земсков в дивизионе, было известие о ранении комиссара. Ещё у Белой, по дороге на огневую позицию, «виллис», в котором ехали Арсеньев и Яновский, обстреляли автоматчики. Шофёр и вестовой командира полка погибли. Арсеньев сам сел за руль и с трудом доехал на повреждённой машине до штаба дивизиона.
Комиссар лежал в задней комнате дома, где разместился штаб. Пуля пробила ему правое плечо навылет, чуть пониже ключицы. Утром сознание вернулось к нему. Преодолевая боль, Яновский давал последние указания комиссарам батарей. Он говорил тихо, но отчётливо, отдыхая после каждой фразы. Рядом стояли врач — майор из медсанбата и бледный Арсеньев. Только сейчас он почувствовал, насколько необходим ему Яновский. При всей своей гордости Арсеньев понимал, что, не будь Яновского, не было бы «корабля в степи», который шёл вперёд, когда большинство частей отступало, и выходил победителем из самых неравных схваток.
— Ты помолчи, Владимир Яковлевич, — просил Арсеньев, — все будет сделано. Не беспокойся.
В комнату вошёл Рощин. Он тихо сказал командиру дивизиона:
— Генерал договорился. Санитарный самолёт вылетел. Скоро будет здесь.
Юра Горич укладывал медикаменты в чемоданчик.
— Кого же пошлём с комиссаром?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124