– Чтобы исключить Уртабаева из партии, быть может, достаточно выявленных фактов. Чтобы его арестовать, нужно ещё кое-что выяснить.
– Связь с Афганистаном, сообщничество с Кристалловым – это для тебя ещё недостаточные факты?
– Связь с Афганистаном до конца не раскрыта. Куандык может врать. Единственный свидетель – твой Ходжияров. А насчёт Кристаллова, предупреждение о том, что автор записки расскажет обо всем Синицыну, не свидетельствует ещё о далеко идущем сообщничестве. К тому же без заключения экспертизы почерка нельзя со всей уверенностью утверждать, что записка бесспорно принадлежит Уртабаеву.
– Значит, по-твоему, мы его неправильно исключили?…
Хлопнула дверь. Синицын поднялся.
В комнату вошла Полозова.
– Я вам не помешала?
– Ничего. А что у вас, опять новости? Случилось что-нибудь с американцами?
– Новая фаланга? – поинтересовался Комаренко.
– Нет. Ничего особенного не случилось. Сегодня вечером инженер Кларк поделился со мной впервые своими подозрениями. Не вдаваясь, насколько они обоснованы, я считала своей обязанностью поставить вас об этом в известность. Тем более, что он сам говорил мне о них несомненно с этой целью.
– Ну, ну, давайте. Это интересно, – оживился Комаренко.
– Помните, когда американцам стали подбрасывать записки с угрозами, все спрашивали, каким образом записки попадают к ним в комнаты. Они тоже ломали себе головы, и Кларк пришёл к предположению, что, может быть, кто-нибудь из посещающих их людей оставляет незаметно эти письма.
– Замечательно! Это самое простое и дельное предположение, – вставил Комаренко.
– Так вот, он стал вспоминать, кто именно навещал их в этот день. И пришёл к заключению, что оба раза заходил к ним Уртабаев.
– Что? Опять Уртабаев? – Синицыя отодвинул табуретку и стал расхаживать по комнате.
– Вы помните, товарищ Синицын, разговор в столовой, когда Кларк и Мурри показали вам впервые полученные записки? Помните, вы тогда сказали, что таджик не нарисовал бы черепа, это европейская символика?
– Помню.
– Кларк заметил, как Уртабаев, присутствовавший при этом разговоре, будто бы очень рьяно поддерживал ваше предположение, что таджик ни в коем случае не мог быть автором записки.
– Ну, а дальше?
– Дальше история с фалангами показала неопровержимо, что автором записок является именно таджик. Европеец не мог бы придумать такого трюка. Кларк отмечает как лишнее подтверждение и тот факт, что в момент покушения сам Уртабаев отсутствовал, словно хотел, как говорит Кларк, заранее создать себе алиби. Он отмечает, как странное совпадение, и то, что с того момента, как у Уртабаева начались личные неприятности, – дело с экскаваторами и другие, – угрожающие записки и покушения прекратились как по мановению руки, словно автор их, занятый другим делом, лишён был возможности продолжать свою игру. Вот и всё. Инженер Кларк долгое время не решался сообщить никому о своих подозрениях, зная, что Уртабаев коммунист. Он решил это сделать только сейчас, узнав об исключении Уртабаева из партии. Я передаю дословно то, что мне сказал Кларк. Мне лично, право, не верится, чтобы всё это было возможно. Мне кажется, что это скорее какое-то досадное совпадение…
– Спасибо, товарищ Полозова. Вы поступили очень правильно, тем более, что вы являетесь вместе с Нусреддиновым, насколько мне известно, большими друзьями Уртабаева, уверенными в его невиновности.
– Я выполнила свою обязанность. Это не мешает мне оставаться при своём мнении: я продолжаю считать, что в деле Уртабаева произошла какая-то трагическая ошибка, которую я не в состоянии разъяснить, но которая, я надеюсь, вскроется.
– Ваше личное мнение, к сожалению, не вносит ничего нового. Что же касается товарища Нусреддинова, то он поступил бы правильнее, если б не вдавался в критику решений партийного комитета и не втягивал бы в это дело комсомольцев.
– Товарищ Нусреддинов и я вовсе не представляем мнения комсомольского комитета, а только наше личное мнение. Я думаю, каждый комсомолец и партиец, если он предполагает, что по отношению к одному из заслуженных партийцев была допущена ошибка, не только вправе, но даже обязан приложить все усилия, чтобы помочь раскрыть и исправить ошибку. Это не имеет ничего общего с втягиванием комсомольского актива в дискуссию по поводу решений парткома.
– Можете быть уверены, я первый буду приветствовать всякого, кто нам докажет, что мы ошиблись в оценке Уртабаева.
– Я в этом не сомневаюсь.
– К сожалению, никто не в состоянии этого доказать. Всё дело ограничивается ненужными разговорами о личных симпатиях и убеждениях. Эти обывательские разговоры надо прекратить.
– Хорошо, вы больше их не услышите.
– Вот это правильно! – Синицын проводил Полозову до дверей. – Ну, как, ты всё ещё не собираешься арестовывать Уртабаева? – обратился он к Комаренко.
– Разреши мне поступать по моему усмотрению. Я за это отвечаю.
– Боюсь, что берёшь на себя слишком большую ответственность. Хотелось бы знать, по крайней мере, на основании чего всё это делаешь? Тоже личное убеждение или что-нибудь более существенное?
– Что-то тут, понимаешь ли, до конца ещё не раскрыто.
– Боюсь, что в поисках таинственных политических заговоров можешь упустить нити, которые сами лезут в твои руки. Это с вашим братом бывает. Поверь мне, я дольше тебя работаю в этих краях, и кое-какой опыт у меня есть: не бывает такого случая, чтобы в одной и той же местности работали параллельно две организации, из которых одна занималась бы специально вредительством и террористическими актами, а другая держала связь с басмачеством и Афганистаном. Такого не бывает.
– Да, я тоже так думаю.
– Поймав один кончик нитки, неизбежно разматываешь весь клубок.
– Если не оборвёшь этого кончика. Всё дело – правильно ухватить.
– А по-твоему, Уртабаев не является такой ниткой?
– По-моему, нет.
– Мудришь. Имей в виду: если Уртабаев останется на свободе, а на американцев повторится покушение, я буду считать своей обязанностью довести мои соображения до сведения ППОГПУ в Ташкенте.
– Это твоё право. Можешь это сделать, не дожидаясь. Ну, дай бог всякому!
Комаренко сел на коня и шагом пересёк площадь, окружённую бараками. Городок спал, закутанный в ночь, как в бурку, мутно мигая редкими освещенными окнами. Окна издали мерцали, как звёзды. Через стёкла окон, как в стекло телескопа, проезжающий мимо видел обособленные мирки чужой ночной жизни. Вот, придвинувшись близко к окну, таджик в зелёной тюбетейке читает книгу. Вот, нагнувшись над столом, рябой прораб в непослушном пенсне чертит схему на голубой графлёной бумаге. Вот усатый детина, прижав к столу стриженую полураздетую женщину в сползающей с плеч сорочке, покрывает поцелуями её лицо и шею.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172