Наконец время, назначенное Халиком, пришло. Пуск воды в большой канал должен был состояться завтра. Ночью на обрызганном пеной коне в кишлак прискакал гонец. Не соблюдая обычных предосторожностей, он прошёл прямо в хону к Шохобдину. От гонца пахло конским потом и пылью. Из-под его халата вызывающе выпирала плохо спрятанная кобура маузера. Он с порога крикнул оторопевшему Шохобдину, что ишан Халик с джигитами перешёл Пяндж и приказал всем выступать, не дожидаясь рассвета. Передав распоряжение, он повернулся и прыгнул в темень. Через минуту по ночной дороге зацокал его отрывистый галоп.
Шохобдин прочёл ночной намаз и отправил обоих сыновей скликать соратников. Сборный пункт: через час на разъезде троп, у большого карагача. Отправив сыновей, Шохобдин стал одеваться, натянул новые сапоги, надел новый ватный халат, перехватив его туго платком. Раскрыл сундук, достал оттуда белую шёлковую чалму, прикрывавшую спрятанные в сундуке два нагана, и, в первый раз после многих лет, начал старательно обматывать чалмой голову.
У входа послышались чьи-то шаги. Шохобдин быстро захлопнул сундук и пошёл к двери. В дверях стоял Хайдар.
Глава десятая
– Товарищ Уртабаев! Вас тут спрашивают. Человек один. Говорит, приезжий.
– Сейчас приду.
Уртабаев поставил ногу на ступеньку железной лестницы и ещё раз окинул взглядом головное сооружение. Остатки опалубки сняты. Дугообразные щиты, похожие на гигантские забрала, поднимаются и опускаются без скрежета, сообразно поворотам штурвальных колёс. Когда в пролёты между бетонной колоннадой хлынет вода, секторные щиты, падая вниз, как кривые лезвия гильотин, отрежут от реки горловину канала.
Уртабаев поднялся по лесенке наверх и полез на отвал. Бетонное сооружение высотою с шестиэтажный дом, втиснутое в устье канала и обрезанное вровень с берегами, казалось отсюда небольшой отточенной моделью. По плоской асфальтированной крыше, мостом соединяющей оба берега, ехала с той стороны канала вереница бричек, гружённых всяким хламом: строительство прихорашивалось, свёртывало ненужный инвентарь и, убирая строительный мусор, готовилось к приёму гостей. Завтра должен был состояться торжественный взрыв перемычки.
Уртабаев медленно сошёл вниз. Он впервые с сожалением подумал, что это строительство, стоившее ему стольких трудов, неприятностей и, бессонных ночей, приходит к концу. Близость предстоящего расставания внезапно показалась горькой. Он подумал, что, кроме этой большой семьи, у него нет, как у других, ни любимой женщины, ни родных, никого, чья смерть способна была бы погрузить его в настоящее отчаяние. Со дня самоубийства Валентины он чувствовал себя иммунизированным от слишком сильной боли. Худшее, что могло случиться, уже случилось. Сознание устойчивого спокойствия временами переходило в тоску. Он ощущал себя человеком, у которого оперативным путём устранили какую-то жизненно-необходимую железу. Чувство сожаления при мысли о скором расставании со строительством шелохнулось в нём рефлексом простой человеческой боли, неожиданно, как первый шаг выздоравливающего.
Он сошёл вниз и отыскал глазами окликнувшего его прораба.
– Кто меня спрашивал?
– Вот этот старик в белой чалме. Говорит, специально приехал.
Уртабаев пошёл навстречу седобородому старичку в выцветшем голубом халате и остановился, не веря глазам.
– Папашка!
Они обнялись, прижимаясь крепко щеками. Уртабаев ласково трепал старика по голубой спине.
– Живём, старина? Вот хорошо! Как это ты меня разыскал? Навестить решил на старости лет? Удачно выбрал время, прямо к празднику. Пойдём, угощу тебя чаем.
Он обнял, как сына, достающего ему ровно до подмышек старика и повёл в городок.
В комнате Уртабаева стоял стол, два стула, кровать. Старик, неодобрительно оглядев с порога обстановку, приткнулся на полу у стены.
– Стульев не признаёшь? – улыбнулся Уртабаев. – Какой был, такой и остался. Европейская цивилизация зубы о тебя поломала. Ну, что ж, так и быть. Угощу тебя по-азиатски.
Он снял со стены коврик, расстелил на полу, принёс чайник, две лепёшки, немного сухого урюка и, присев на другом краю ковра, придвинул угощение старику.
– На, пей! Чай зелёный. Давай и я с тобой выпью. Съестного у меня ничего нет. Есть, кажется, где-то колбаса, но свиная – всё равно кушать не будешь. Принесу тебе потом обед из столовой. Ну, рассказывай как живёшь, как сюда попал?
Старик вытер руками бороду, отпил глоток и, отломив кусок лепёшки, долго разжёвывал его уцелевшими зубами.
– Помирать скоро буду, – сказал он, наконец проглотив мякиш. – Ездил перед смертью поклониться святым местам. На обратном пути заехал на сына поглядеть. Слыхал – ты большой человек, с начальниками живёшь. Думаю, авось отца-старика не прогонит.
– Всё юродствуешь? Где ж это ты святые места поотыскивал? Разве ещё остались? Небось прокладывали новые дороги, все твои могилки утрамбовали.
– Много святых мазаров осквернили, – сокрушённо покачал головой старик. – Место даже трудно найти. Был я около города Гиссар, мазару одному хотел поклониться. Очень святой мазар был. С землёй сравняли. Юрт кругом понаставили. Голые девки в куцых изорах и голые мужики, в святом месте развалившись, на солнце греются. Были б одни русские, не такой срам перед богом, а то и мусульмане в куцых штанах ходят, обносят всё, чем их бог одарил, девкам напоказ. Тьфу!
– Это ты, верно, в дом отдыха попал, – расхохотался Уртабаев. – Видишь и святое место на что-нибудь пригодилось: людям после работы отдых даст. А ты ещё недоволен!
– Пошёл я поклониться святой горе, – продолжал старик, пропуская мимо ушей непристойную реплику сына. – Добрые люди разыскать помогли, а то и места не узнать. Внизу машины на четырёх лапах ходят, гору грызут, дымом плюют, по-собачьему лают. Заплакал я горькими слёзами, накрыл голову полой халата и убежал… Алла Акбар!
– Оказывается, ты и на нашем Ката-Таге успел уже побывать! Посмотреть на тебя, можно подумать, и километра не пройдёшь – хиленький стал. А тебя вон куда носит!
– Спрашиваю верующих людей: «Коку ж это мешал святой мазар на горе?» И говорят мне верующие: «Мусульманин один, Уртабаев Саид, родом из Чубека, машины сюда привёл и велел им гору грызть. День и ночь грызут, а он стоит руки в боки, папиросу курит, да всё приказывает, чтобы рыли поглубже». И спрашивают меня люди: «Ты, говоришь, странник сам из Чубека? Должен его знать». А я отвернулся и солгал – да простит меня всевышний! «Нет, – говорю, – не знал я в Чубеке такого мусульманина, который бы святые места осквернять не постыдился».
– Что же ты, папаша, приехал возвращать меня в мусульманскую веру? Брось ты это дело! Чайку лучше попей, остынет.
– Да… не думал я, что доживу до такого срама.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172