Вот и пошло дело. Добровольцы пришли ко мне в постройком: «Созывай митинг! Я их фактически послал куда следует. Пошли и созвали помимо постройкома. Мол, оппортунистическое руководство заодно с постройкомом хотят оттянуть на целый месяц окончание строительства, срывают сроки, установленные партией и правительством, душат рабочую инициативу, и всякая такая мура. Надо, мол, самим рабочим, наперекор гнилому руководству, взять дело в свои руки и к сроку довести строительство до конца.
– Кто ж этим заворачивает? – поинтересовался Морозов.
– Заправляет Тарелкин, а примкнула к этому делу, ясно, вся шпана, все бузотёры с головного участка. Громче всех кричат те, которые ни в какие добровольцы идти и не собирались. Его вот, – он показал на Кларка, – в начальники выдвигают.
– Ну, и чем же эта волынка кончилась?
– Ничем не кончилась. Кое-как уломал. Надо, чтобы он сам, – Гальцев опять указал на Кларка, – завтра же с ними поговорил. А то выходит, будто у нас руководство участка противопоставляется треугольнику, да ещё перед рабочими свои споры выволакивает. Куда это годится?
Кларк сидел бледный и нервно барабанил по столу.
– Товарищ Морозов, – сказал он, когда в комнате водворилась неприятная тишина. – Я прошу вас мне верить. Никому из рабочих я содержание нашего разговора не передавал и подобное, что говорит этот товарищ, не говорил.
– Как не говорил? Ко мне ребята приходили в постройком, сами передавали.
– Вам это не могли говорить! Вы врёте.
– Вот так фунт! Что же, мне ушам своим не верить? Говорит: всё руководство – оппортунисты, а особливо, говорит, начальник. Не иначе, как сам в начальники метит.
– Товарищ Морозов, прикажите этому товарищу сейчас выходить отсюда вон, иначе я отсюда выйду!
– Товарищ Гальцев, лишаю вас слова. Никто без моего разрешения больше слова не имеет. Спокойствие, товарищи!
Кларк встал и, взяв со стола кепку, вышел из комнаты.
– Вот вам новая история! – недовольно пробурчал Морозов. – Товарищ Полозова, идите-ка, введите его в оглобли.
Полозова послушно встала и вышла за Кларком.
– Тебе, Гальцев, за оскорбление американского инженера запишем выговор, а независимо от этого пойдёшь и попросишь у него извинения.
– Товарищ Морозов, – ей-богу! – ну что он мне в глаза врёт: «не говорил». Вся буза ведь из-за него. Демагогией перед рабочими занимается, а я пойду перед ним извиняться.
– Пойдёшь. Раз товарищ Кларк уверяет, что не говорил, – значит, не говорил.
– А откуда же рабочие знают?
– На участке уши и языки длинные. А оскорблять иностранных инженеров никто тебе не разрешал и не разрешит. Понятно?
– У тебя, Гальцев, вообще, кажется, язык плохо подвешен, – строго поддержал Синицын. – Сколько уже у тебя выговоров? Если думаешь, что выговоры можно коллекционировать, как почтовые марки, то не забывай: до полной коллекции тебе недостаёт не так уж много.
Гальцев виновато почесал затылок и ничего не ответил.
Полозова нагнала Кларка внизу у террасы.
– Кларк!
– Да?
– Это я. Можно мне с вами минутку поговорить? – спросила она по-английски.
– Пожалуйста.
– Давайте пройдёмся вот по этой дорожке.
– Я вас слушаю, Мэри… – Он посмотрел на неё искоса, она очень похудела и изменилась. Это не была уже прежняя девушка, немножко сухая и высокомерная. Это была женщина, много перестрадавшая, взволнованная, не сохранившая и следа прежней самоуверенности.
При звуке своего имени Полозова смутилась. Она заговорила быстро, не глядя на Кларка:
– Я вам хотела сказать прежде всего, что вы не правы…
– Это я знаю. Не было ещё такого случая, когда бы я был прав.
– Это тоже неверно. Давайте не ворошить старого. Я хочу вам сказать, что ни я, ни Морозов и никто из присутствующих, за исключением разве Гальцева, не думает ни минуты, что вы действительно говорили это рабочим.
– Почему же тогда товарищ Морозов позволяет меня оскорблять?
– Вовсе не позволяет, он лишил Гальцева слова.
– Надо было велеть ему выйти вон.
– Извините меня, но вы не имеете никакого права диктовать начальнику строительства, как ему вести собрание. Хорошая защита – на оскорбление отвечать оскорблением! Если вам нужно было удовлетворение, вы его получили. Может быть, не согласно вашим обычаям, но согласно обычаям, принятым у нас. Думаю, вы не требуете, чтобы для вашего удовольствия вводили бы здесь кодекс буржуазного приличия.
– По отношению к мелкому буржуа нужно соблюдать буржуазные правила приличия.
– Не острите. Никто вас здесь не считает мелким буржуа.
– Никто?
Полозова притворилась, что не расслышала вопроса.
– Морозов говорил мне ещё сегодня, рассказывая об утреннем конфликте, что вы большевизируетесь не по дням, а по часам. Только он правильно заметил, что не совсем с того конца. Подвергать опасности свою жизнь для скорейшего окончания строительства, это – очень красиво, но это ещё не по-большевистски, поскольку нет в этом прямой необходимости. Рыцарское благородство не есть ещё большевизм. Большевизм – это…
– Знаете что, Мэри? Не кажется ли вам, что эта русская мания читать на каждом шагу наставления может свести с ума даже человека, искренне желающего многому здесь научиться? Уверяю вас, за всё время моего детства, пока я бегал в куцых штанишках, я не наслушался стольких наставлений, сколько за один год моего пребывания здесь.
Полозова рассмеялась.
– Что же делать, когда вас надо учить и учить. А главное, никак не выколотишь из вас этого упрямства и фальшивого честолюбия. Вы понимаете прекрасно, что поступили неправильно, а признаться в этом перед другими не позволяет амбиция. У нас… Да вы опять скажете, что это – наставления.
– Это просто неверно. Я охотно признаю свою неправоту, если в ней убеждаюсь.
– Ну, зачем врать? Скажите сами, признали ли вы хоть раз, что были неправы?
– Признал.
– Например?
– По отношению к вам, Мэри, был неправ.
– Джим!
– Если можете мне это простить просто и без наставлений, то давайте больше об этом не говорить. Здесь стоит моя машина, поедемте ко мне? Завтра утром отвезу вас обратно на работу.
– И больше об этом не говорить?
– И больше не говорить.
– Ну хорошо. А перед Морозовым за сегодняшнюю историю извинитесь?
– Извинюсь. Но завтра. До завтра ведь ничего не случится.
Он взял её за плечо и подвёл к машине.
…В пустой квартире Кларка сиротливо попискивало забытое радио. Кларк выключил приёмник и завозился у стола. Полозова заметила, как он быстро сунул что-то в ящик и накрыл газетой.
– Раздевайтесь, я вскипячу чай.
Он вышел в сени. Слышно было, как в его неумелых руках страдальчески кряхтит примус. Полозова мгновение поколебалась. Потом, покраснев, бесшумно приоткрыла ящик и отодвинула газету. Под газетой лежало английское издание «Вопросы ленинизма» и русский учебник диамата для рабфаков.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172
– Кто ж этим заворачивает? – поинтересовался Морозов.
– Заправляет Тарелкин, а примкнула к этому делу, ясно, вся шпана, все бузотёры с головного участка. Громче всех кричат те, которые ни в какие добровольцы идти и не собирались. Его вот, – он показал на Кларка, – в начальники выдвигают.
– Ну, и чем же эта волынка кончилась?
– Ничем не кончилась. Кое-как уломал. Надо, чтобы он сам, – Гальцев опять указал на Кларка, – завтра же с ними поговорил. А то выходит, будто у нас руководство участка противопоставляется треугольнику, да ещё перед рабочими свои споры выволакивает. Куда это годится?
Кларк сидел бледный и нервно барабанил по столу.
– Товарищ Морозов, – сказал он, когда в комнате водворилась неприятная тишина. – Я прошу вас мне верить. Никому из рабочих я содержание нашего разговора не передавал и подобное, что говорит этот товарищ, не говорил.
– Как не говорил? Ко мне ребята приходили в постройком, сами передавали.
– Вам это не могли говорить! Вы врёте.
– Вот так фунт! Что же, мне ушам своим не верить? Говорит: всё руководство – оппортунисты, а особливо, говорит, начальник. Не иначе, как сам в начальники метит.
– Товарищ Морозов, прикажите этому товарищу сейчас выходить отсюда вон, иначе я отсюда выйду!
– Товарищ Гальцев, лишаю вас слова. Никто без моего разрешения больше слова не имеет. Спокойствие, товарищи!
Кларк встал и, взяв со стола кепку, вышел из комнаты.
– Вот вам новая история! – недовольно пробурчал Морозов. – Товарищ Полозова, идите-ка, введите его в оглобли.
Полозова послушно встала и вышла за Кларком.
– Тебе, Гальцев, за оскорбление американского инженера запишем выговор, а независимо от этого пойдёшь и попросишь у него извинения.
– Товарищ Морозов, – ей-богу! – ну что он мне в глаза врёт: «не говорил». Вся буза ведь из-за него. Демагогией перед рабочими занимается, а я пойду перед ним извиняться.
– Пойдёшь. Раз товарищ Кларк уверяет, что не говорил, – значит, не говорил.
– А откуда же рабочие знают?
– На участке уши и языки длинные. А оскорблять иностранных инженеров никто тебе не разрешал и не разрешит. Понятно?
– У тебя, Гальцев, вообще, кажется, язык плохо подвешен, – строго поддержал Синицын. – Сколько уже у тебя выговоров? Если думаешь, что выговоры можно коллекционировать, как почтовые марки, то не забывай: до полной коллекции тебе недостаёт не так уж много.
Гальцев виновато почесал затылок и ничего не ответил.
Полозова нагнала Кларка внизу у террасы.
– Кларк!
– Да?
– Это я. Можно мне с вами минутку поговорить? – спросила она по-английски.
– Пожалуйста.
– Давайте пройдёмся вот по этой дорожке.
– Я вас слушаю, Мэри… – Он посмотрел на неё искоса, она очень похудела и изменилась. Это не была уже прежняя девушка, немножко сухая и высокомерная. Это была женщина, много перестрадавшая, взволнованная, не сохранившая и следа прежней самоуверенности.
При звуке своего имени Полозова смутилась. Она заговорила быстро, не глядя на Кларка:
– Я вам хотела сказать прежде всего, что вы не правы…
– Это я знаю. Не было ещё такого случая, когда бы я был прав.
– Это тоже неверно. Давайте не ворошить старого. Я хочу вам сказать, что ни я, ни Морозов и никто из присутствующих, за исключением разве Гальцева, не думает ни минуты, что вы действительно говорили это рабочим.
– Почему же тогда товарищ Морозов позволяет меня оскорблять?
– Вовсе не позволяет, он лишил Гальцева слова.
– Надо было велеть ему выйти вон.
– Извините меня, но вы не имеете никакого права диктовать начальнику строительства, как ему вести собрание. Хорошая защита – на оскорбление отвечать оскорблением! Если вам нужно было удовлетворение, вы его получили. Может быть, не согласно вашим обычаям, но согласно обычаям, принятым у нас. Думаю, вы не требуете, чтобы для вашего удовольствия вводили бы здесь кодекс буржуазного приличия.
– По отношению к мелкому буржуа нужно соблюдать буржуазные правила приличия.
– Не острите. Никто вас здесь не считает мелким буржуа.
– Никто?
Полозова притворилась, что не расслышала вопроса.
– Морозов говорил мне ещё сегодня, рассказывая об утреннем конфликте, что вы большевизируетесь не по дням, а по часам. Только он правильно заметил, что не совсем с того конца. Подвергать опасности свою жизнь для скорейшего окончания строительства, это – очень красиво, но это ещё не по-большевистски, поскольку нет в этом прямой необходимости. Рыцарское благородство не есть ещё большевизм. Большевизм – это…
– Знаете что, Мэри? Не кажется ли вам, что эта русская мания читать на каждом шагу наставления может свести с ума даже человека, искренне желающего многому здесь научиться? Уверяю вас, за всё время моего детства, пока я бегал в куцых штанишках, я не наслушался стольких наставлений, сколько за один год моего пребывания здесь.
Полозова рассмеялась.
– Что же делать, когда вас надо учить и учить. А главное, никак не выколотишь из вас этого упрямства и фальшивого честолюбия. Вы понимаете прекрасно, что поступили неправильно, а признаться в этом перед другими не позволяет амбиция. У нас… Да вы опять скажете, что это – наставления.
– Это просто неверно. Я охотно признаю свою неправоту, если в ней убеждаюсь.
– Ну, зачем врать? Скажите сами, признали ли вы хоть раз, что были неправы?
– Признал.
– Например?
– По отношению к вам, Мэри, был неправ.
– Джим!
– Если можете мне это простить просто и без наставлений, то давайте больше об этом не говорить. Здесь стоит моя машина, поедемте ко мне? Завтра утром отвезу вас обратно на работу.
– И больше об этом не говорить?
– И больше не говорить.
– Ну хорошо. А перед Морозовым за сегодняшнюю историю извинитесь?
– Извинюсь. Но завтра. До завтра ведь ничего не случится.
Он взял её за плечо и подвёл к машине.
…В пустой квартире Кларка сиротливо попискивало забытое радио. Кларк выключил приёмник и завозился у стола. Полозова заметила, как он быстро сунул что-то в ящик и накрыл газетой.
– Раздевайтесь, я вскипячу чай.
Он вышел в сени. Слышно было, как в его неумелых руках страдальчески кряхтит примус. Полозова мгновение поколебалась. Потом, покраснев, бесшумно приоткрыла ящик и отодвинула газету. Под газетой лежало английское издание «Вопросы ленинизма» и русский учебник диамата для рабфаков.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172