И подъехал к нему сам Файза и с коня пожал ему руку обеими руками. Стали они у края дороги и о чём-то разговаривали, а о чём – я расслышать не мог. А потом подъехали остальные басмачи и пригнали двух русских, пеших и без оружия, а были они оба в нашем отряде. Привели их басмачи к Файзе, и Уртабаев сказал что-то Файзе. Файза махнул рукой, и русских отвели шагов на тридцать, под дувал, и четыре джигита выстрелили им в голову. И Уртабаев стоял и смотрел, и Файза смотрел, и я видел, что Уртабаев смотрит и смеется и говорит что-то Файзе. Я спрятал голову и подумал: ай-ай-яй!
А потом все они ушли в кишлак, а убитые остались валяться на дороге. И тогда я увидел, что нога у меня прострелена, завязал ногу крепко платком и, как только стемнело, потихоньку стал пробираться ущельем к кишлаку Дагана, чтобы известить наш отряд. Понимаешь? А у кишлака Даган засели басмачи, и схватили меня басмачи и спрашивали: чего нога у тебя прострелена? Я им рассказал, что шёл по дороге в свой колхоз, выскочили аскеры и басмачи и началась перестрелка, и мне попало в ногу. И домой я вернуться не могу, потому что по дороге стоят аскеры и могут подумать, что я раненый басмач. А они мне не поверили и потащили меня с собой и дали мне коня, и два дня таскали меня с собой по горам. На третий день я убежал и попал в кишлак Кокташ, пошёл в рик просил перевязать мне ногу. А из рика шла тогда машина в Исталинобод, и раис посадил меня в машину и велел отвезти в Исталинобод в больницу. И в больнице я пролежал два месяца.
А когда меня выписали из больницы, встретил я на улице в Исталинободе Уртабаева и очень удивился. И Уртабаев узнал меня и подошёл ко мне и сказал: «Здравствуй, Иса! Это ты нас завёл тогда в засаду под Кииком. Я сейчас велю тебя арестовать!» Я очень испугался и подумал: как я докажу, что не я завёл под Кииком отряд в засаду, а он? Он тут в большом почёте и человек учёный, а я простой дехканин, и грамоте меня не учили, – кому поверят, мне или ему? Понимаешь? И стал я его просить не арестовывать меня, а отпустить домой. Сказал я ему, что меня тогда под Кииком ранило в ногу и я убежал через бахчи с простреленной ногой и ничего не видал, – убили кого-нибудь или нет. А он подумал и сказал:»Хорошо, я не велю тебя арестовывать. Иди домой и помни, что под кишлаком Киик я уговорил Файзу сдаться в ГПУ».
Я уехал в свой колхоз, а потом соседи сказали, что на строительстве нужны рабочие копать землю, я пошёл и нанялся. Я увидел там Уртабаева, и все говорили, что он тут главный. А потом стали говорить, что на Уртабаева рассердился самый главный начальник и что его будут судить. И секретарь нашей ячейки говорил нам, что надо выявлять сообщников басмачей, потому что басмачи могут прийти из Афганистана опять и потоптать посевы. Понимаешь? И рабочие стали говорить, что видели, как к Уртабаеву ходили афганцы. Я тогда рассказал, как было дело под кишлаком Киик, и они мне сказали, что надо об этом написать, потому что Уртабаева будут судить, и надо, чтобы его судили сразу за всё. И всё, что я сказал, есть настоящая правда…
Рассказ Ходжиярова произвёл на всех большое впечатление. Вопросов было немного. Касались они преимущественно периода его двухдневного пребывания у басмачей.
Пришла очередь вопросов к Уртабаеву.
После первого вопроса Уртабаев встал и попросил разрешения ответить сразу по всем пунктам обвинения. Он раскрыл портфель, достал из него какие-то записки; долго не мог застегнуть замок: видно было, как у него дрожат руки.
– Товарищи, я постараюсь кратко и с возможной точностью восстановить те события, на которые ссылаются обвиняющие меня люди, преднамеренно извращая факты, имевшие место в действительности… Первое звено этого обвинения относится к прошлому году, ко времени, непосредственно предшествовавшему налёту басмачей из Афганистана. Свидетели, которые принимали участие в составлении заявления, говорят, будто за три дня до налёта ко мне приходили из Афганистана два дехканина, якобы под предлогом, что хотят организовать в Афганистане колхоз, на самом деле, – чтобы известить меня о готовящемся налёте. Ко мне действительно пришли из Афганистана два дехканина, работавшие в течение двух-трёх месяцев здесь, на строительстве, и потом ушедшие обратно на родину. Они принесли мне письменное заявление от дехкан кишлака Калбат, Имам-саибского хакимства, скреплённое оттисками нескольких десятков пальцев.
Он вытащил засаленную бумажку и положил её на стол.
– В этом заявлении они просят послать им инструктора, который научил бы их, как организовать колхоз. Я думаю, ничего странного в этом нет. При открытой границе с Афганистаном вести о нашем колхозном строительстве расходились и продолжают расходиться довольно широко. Афганские дехкане, – особенно те, которые побывали здесь у нас на работах, – видят преимущество нашего колхозного хозяйства над единоличным и рады бы заполучить этот «секрет». Запросите, товарищи, сколько таких ходоков приходит из Афганистана к секретарю бауманабадского райкома и просят инструкторов, трактора, семян для организации колхоза по ту сторону Пянджа. Вполне естественно, что дехкане, работавшие раньше здесь, обратились ко мне, – я единственный инженер-таджик партиец, в их представлении большое начальство, говорящее на их языке. Удивительно было бы, если б они обратились не ко мне, а к кому-нибудь другому. Мне стоило большого труда убедить их, что инструктора мы послать не можем. Я дал им инструктивную брошюру о колхозах на таджикском языке и посоветовал обратиться в бауманабадский рик, который, я уверен, помог им семенами. Обращались ли они в Бауманабад, не трудно бы, я думаю, было проверить.
– Вы же сами говорите, что в Бауманабад их обращается много. Как же вы проверите, обращались ли именно эти?
– Да, это, пожалуй, правильное замечание. Проверить это в точности будет почти невозможно.
Морозову, не спускавшему глаз с обвиняемого, показалось, что по лицу Уртабаева скользнула косая улыбка.
– Это по вопросу о прошлогодних гостях из Афганистана, – продолжал Уртабаев. – Я прошу вас, товарищи, обратить внимание на тенденциозное изменение срока этого визита. Дехкане были у меня не за три дня до налёта, а за месяц, может быть, и больше.
– А чем вы можете это доказать?
Уртабаев поднял глаза на спрашивающего, и они столкнулись с устремлёнными на него пристальными глазами Морозова. Морозов заметил две злые, насмешливые искорки.
– Есть число на этой афганской петиции? – спросил Комаренко.
– Нет, к сожалению, дехкане не имеют привычки датировать свои заявления.
– Значит, и этого нельзя проверить?
«Издевается, сволочь», – закусил губы Морозов.
Уртабаев вытер рукавом пот со лба, и глаза его опять скользнули в сторону Морозова.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172
А потом все они ушли в кишлак, а убитые остались валяться на дороге. И тогда я увидел, что нога у меня прострелена, завязал ногу крепко платком и, как только стемнело, потихоньку стал пробираться ущельем к кишлаку Дагана, чтобы известить наш отряд. Понимаешь? А у кишлака Даган засели басмачи, и схватили меня басмачи и спрашивали: чего нога у тебя прострелена? Я им рассказал, что шёл по дороге в свой колхоз, выскочили аскеры и басмачи и началась перестрелка, и мне попало в ногу. И домой я вернуться не могу, потому что по дороге стоят аскеры и могут подумать, что я раненый басмач. А они мне не поверили и потащили меня с собой и дали мне коня, и два дня таскали меня с собой по горам. На третий день я убежал и попал в кишлак Кокташ, пошёл в рик просил перевязать мне ногу. А из рика шла тогда машина в Исталинобод, и раис посадил меня в машину и велел отвезти в Исталинобод в больницу. И в больнице я пролежал два месяца.
А когда меня выписали из больницы, встретил я на улице в Исталинободе Уртабаева и очень удивился. И Уртабаев узнал меня и подошёл ко мне и сказал: «Здравствуй, Иса! Это ты нас завёл тогда в засаду под Кииком. Я сейчас велю тебя арестовать!» Я очень испугался и подумал: как я докажу, что не я завёл под Кииком отряд в засаду, а он? Он тут в большом почёте и человек учёный, а я простой дехканин, и грамоте меня не учили, – кому поверят, мне или ему? Понимаешь? И стал я его просить не арестовывать меня, а отпустить домой. Сказал я ему, что меня тогда под Кииком ранило в ногу и я убежал через бахчи с простреленной ногой и ничего не видал, – убили кого-нибудь или нет. А он подумал и сказал:»Хорошо, я не велю тебя арестовывать. Иди домой и помни, что под кишлаком Киик я уговорил Файзу сдаться в ГПУ».
Я уехал в свой колхоз, а потом соседи сказали, что на строительстве нужны рабочие копать землю, я пошёл и нанялся. Я увидел там Уртабаева, и все говорили, что он тут главный. А потом стали говорить, что на Уртабаева рассердился самый главный начальник и что его будут судить. И секретарь нашей ячейки говорил нам, что надо выявлять сообщников басмачей, потому что басмачи могут прийти из Афганистана опять и потоптать посевы. Понимаешь? И рабочие стали говорить, что видели, как к Уртабаеву ходили афганцы. Я тогда рассказал, как было дело под кишлаком Киик, и они мне сказали, что надо об этом написать, потому что Уртабаева будут судить, и надо, чтобы его судили сразу за всё. И всё, что я сказал, есть настоящая правда…
Рассказ Ходжиярова произвёл на всех большое впечатление. Вопросов было немного. Касались они преимущественно периода его двухдневного пребывания у басмачей.
Пришла очередь вопросов к Уртабаеву.
После первого вопроса Уртабаев встал и попросил разрешения ответить сразу по всем пунктам обвинения. Он раскрыл портфель, достал из него какие-то записки; долго не мог застегнуть замок: видно было, как у него дрожат руки.
– Товарищи, я постараюсь кратко и с возможной точностью восстановить те события, на которые ссылаются обвиняющие меня люди, преднамеренно извращая факты, имевшие место в действительности… Первое звено этого обвинения относится к прошлому году, ко времени, непосредственно предшествовавшему налёту басмачей из Афганистана. Свидетели, которые принимали участие в составлении заявления, говорят, будто за три дня до налёта ко мне приходили из Афганистана два дехканина, якобы под предлогом, что хотят организовать в Афганистане колхоз, на самом деле, – чтобы известить меня о готовящемся налёте. Ко мне действительно пришли из Афганистана два дехканина, работавшие в течение двух-трёх месяцев здесь, на строительстве, и потом ушедшие обратно на родину. Они принесли мне письменное заявление от дехкан кишлака Калбат, Имам-саибского хакимства, скреплённое оттисками нескольких десятков пальцев.
Он вытащил засаленную бумажку и положил её на стол.
– В этом заявлении они просят послать им инструктора, который научил бы их, как организовать колхоз. Я думаю, ничего странного в этом нет. При открытой границе с Афганистаном вести о нашем колхозном строительстве расходились и продолжают расходиться довольно широко. Афганские дехкане, – особенно те, которые побывали здесь у нас на работах, – видят преимущество нашего колхозного хозяйства над единоличным и рады бы заполучить этот «секрет». Запросите, товарищи, сколько таких ходоков приходит из Афганистана к секретарю бауманабадского райкома и просят инструкторов, трактора, семян для организации колхоза по ту сторону Пянджа. Вполне естественно, что дехкане, работавшие раньше здесь, обратились ко мне, – я единственный инженер-таджик партиец, в их представлении большое начальство, говорящее на их языке. Удивительно было бы, если б они обратились не ко мне, а к кому-нибудь другому. Мне стоило большого труда убедить их, что инструктора мы послать не можем. Я дал им инструктивную брошюру о колхозах на таджикском языке и посоветовал обратиться в бауманабадский рик, который, я уверен, помог им семенами. Обращались ли они в Бауманабад, не трудно бы, я думаю, было проверить.
– Вы же сами говорите, что в Бауманабад их обращается много. Как же вы проверите, обращались ли именно эти?
– Да, это, пожалуй, правильное замечание. Проверить это в точности будет почти невозможно.
Морозову, не спускавшему глаз с обвиняемого, показалось, что по лицу Уртабаева скользнула косая улыбка.
– Это по вопросу о прошлогодних гостях из Афганистана, – продолжал Уртабаев. – Я прошу вас, товарищи, обратить внимание на тенденциозное изменение срока этого визита. Дехкане были у меня не за три дня до налёта, а за месяц, может быть, и больше.
– А чем вы можете это доказать?
Уртабаев поднял глаза на спрашивающего, и они столкнулись с устремлёнными на него пристальными глазами Морозова. Морозов заметил две злые, насмешливые искорки.
– Есть число на этой афганской петиции? – спросил Комаренко.
– Нет, к сожалению, дехкане не имеют привычки датировать свои заявления.
– Значит, и этого нельзя проверить?
«Издевается, сволочь», – закусил губы Морозов.
Уртабаев вытер рукавом пот со лба, и глаза его опять скользнули в сторону Морозова.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172