Я знаю: то, что над вами сейчас проделывают и что единственно может привести вас к выздоровлению, вы воспримете как чью-то тупую месть, как величайшее личное несчастье, точно так же как больной, не отдающий себе отчёта в своей болезни, воспринимает временную изоляцию как поползновение на его личную свободу.
– Вы, кажется, собираетесь мне рекомендовать тюрьму как лучший из санаториев?
– Вас пугает слово, которое ассоциируется у вас с целым рядом представлений, не свойственных ему при нашем режиме. Тюрьма в старом, не нашем понятии, это позор, не смывающийся никогда или смывающийся только деньгами, это потеря работы и невозможность получить новую, это жизнь на полях общества. Заключение у нас не связано ни с тем, ни с другим, ни с третьим. Перемените название, замените слово тюрьма словом изолятор, и представления, пугающие, вас, отпадут…
– Вы решили надо мной поиздеваться?
– Нисколько. Вы знаете, что я сам недавно оттуда вышел. Путь, который вас ожидает, у меня уже позади. Извините за сравнение, но вы мне напоминаете одного купца, отправившегося в плавание на Восток. Проснувшись, он обнаружил, что пароход тонет. К счастью, мимо проходил другой пароход, который и взял пассажиров с тонущего на свой борт. Когда дошла очередь до купца, он сначала справился: «А куда идёт ваш пароход?» – «На запад! – прокричали ему с нетерпением. – И перелезайте скорее, если не хотите утонуть». – «Нет-с, благодарю-с. Мне не по пути-с. Я в другом направлении», – сказал купец и остался на тонущем пароходе.
Вам тоже не по пути с нами, товарищ Немировский, и вы, очевидно, предпочитаете идти ко дну, чем изменить курс своего плавания. Всё, что вы здесь говорили, глубоко неверно. Пять лет назад я думал приблизительно так же, и это было ещё простительно. Я слышал вокруг себя речи и лозунги, но не видел фактов, которые были бы способны меня убедить. Меня возмущала расточительная неэкономность революции: я видел, как сегодня бессмысленно разрушают то, что завтра надо будет отстраивать заново. Я видел, как правильные и хорошие идеи превращались на практике в карикатуру благодаря неумелости рук, принявшихся за их осуществление. Мне претил этот социализм по-азиатски. Я говорил себе, что этой стране нужно сначала дать культуру рядовой западной страны и потом уже затевать с ней разговор о социализме.
Я слишком поздно убедился в своей неправоте. Я ставил на голову то, что они с места поставили правильно на ноги. То, что я называл культурным уровнем и считал необходимой предпосылкой будущего, более высокого социального строя, требовало, наоборот, как необходимой предпосылки этого более высокого социального строя и было его непосредственным следствием., А этот социальный строй в свою очередь могли осуществить только те неумелые руки, неуклюжесть которых заставляла меня презрительно относиться к каждой их затее. Я убедился, что называл неэкономностью и бесполезными затратами революции лишь её накладные расходы, неизбежные в таком громадном предприятии. Критикуя революцию, я критиковал её с позиций мелкого фабриканта булавок, измеряющего меркой своей грошовой экономии «неэкономный размах» какого-нибудь короля стали.
Чтобы понять всё это, я должен был выйти на несколько лет из потока расточительной новой действительности, осмыслить её в стороне, в обстановке искусственной тишины и одиночества. Конечно, сама изоляция не переубеждает. Нужна человеческая помощь. Эту помощь я нашёл, и вы её найдёте там, где меньше всего ожидаете, – у людей, само название которых вам кажется сейчас ненавистным и страшным потому, что от частого повторения оно стало для нас мифом, и наше пошленькое воображение снабдило его всеми аксессуарами Грангиньоля, Я говорю о ГПУ. Я встретил там людей, которые отнеслись ко мне не как враг относится к врагу, а скорее, как врач относится к душевнобольному: с большим терпением и большой внимательностью. Они могли бы не терять на меня столько времени, а дать просто в утреннем кофе цианистый калий, как неизлечимому. Вместо того они спорили со мной подолгу, разбивая шаг за шагом мои шаткие возражения. После таких бесед я выходил разбитым наголову собирать в одиночестве разгромленную армию моих аргументов, считал выбывшие из строя, составлял новые батальоны из тех, которые казались мне ещё невредимыми и боеспособными, перестраивал весь фронт и шёл на следующую беседу, как идут на бой, чтобы потерпеть очередное безнадёжное поражение. «Они» не нуждались в хитрой подтасовке. На «них» работала вся огромная страна, поставляя аргументы в удесятерённом количестве. Каждая новая домна, каждый новый «-строй», вступающий в строй, били по моей деморализованной армии, как безошибочные дальнобойные орудия.
«Они» дали мне возможность продолжать мои научные изыскания в прекрасно оборудованном чертёжном зале, где я разрабатывал проекты очередных строительств. Я не был за бортом жизни, я чувствовал себя связанным со всей страной, я принимал участие в её напряжённом труде. Когда однажды утром мне сказали, что я могу уйти на одну из красных точек, вспыхнувших электрическим светом на карте моей страны за годы моего отсутствия, я не должен был ни переключаться, ни присваивать себе этих пяти пропущенных лет, – я просто из лаборатории вышел на леса строительства. Я не считаю, что потерял что-либо от моей изоляции. Я потерял каких-либо два года на ненужную защиту заранее проигранных позиций, а выиграл целую эпоху.
– И пост главного инженера… – злобно ухмыльнулся Немировский.
– Да, и возможность принимать участие в одном из важных и ответственных строительств.
– Я выслушал вас терпеливо, не перебивая. Если вы развели всю эту лирику с единственной целью морально оправдать себя передо мною за то, что отправляете меня в тюрьму, то вы напрасно трудились и напрягали своё красноречие. Я отлично понимаю: моё дело, для вас – это вопрос дальнейшей карьеры. Вы только, кажется, не даёте себе отчёта в одном: что ваше строительство – это гроб и вас посадили сюда нарочно, чтобы вы свернули себе шею. Через три-четыре месяца всем станет ясно, что план не будет выполнен даже на пятьдесят процентов, – это физически невозможно при том наследстве, которой вы получили от своих предшественников. Тогда вас выгонят вон, как Четверякова, а что ещё вероятнее, пристряпают вам новое дело. Имейте в виду: во всех секторах строительства дела настолько запущены, отчётность настолько запутана, растраты настолько велики, что выпутаться вам из этого дела, если вздумают во всём разобраться, никакой лирикой не удастся. А вы сами, я думаю, понимаете, – с вашим прошлым нарваться сейчас, на первой же работе, на уголовное дело – это, мягко выражаясь, крышка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172
– Вы, кажется, собираетесь мне рекомендовать тюрьму как лучший из санаториев?
– Вас пугает слово, которое ассоциируется у вас с целым рядом представлений, не свойственных ему при нашем режиме. Тюрьма в старом, не нашем понятии, это позор, не смывающийся никогда или смывающийся только деньгами, это потеря работы и невозможность получить новую, это жизнь на полях общества. Заключение у нас не связано ни с тем, ни с другим, ни с третьим. Перемените название, замените слово тюрьма словом изолятор, и представления, пугающие, вас, отпадут…
– Вы решили надо мной поиздеваться?
– Нисколько. Вы знаете, что я сам недавно оттуда вышел. Путь, который вас ожидает, у меня уже позади. Извините за сравнение, но вы мне напоминаете одного купца, отправившегося в плавание на Восток. Проснувшись, он обнаружил, что пароход тонет. К счастью, мимо проходил другой пароход, который и взял пассажиров с тонущего на свой борт. Когда дошла очередь до купца, он сначала справился: «А куда идёт ваш пароход?» – «На запад! – прокричали ему с нетерпением. – И перелезайте скорее, если не хотите утонуть». – «Нет-с, благодарю-с. Мне не по пути-с. Я в другом направлении», – сказал купец и остался на тонущем пароходе.
Вам тоже не по пути с нами, товарищ Немировский, и вы, очевидно, предпочитаете идти ко дну, чем изменить курс своего плавания. Всё, что вы здесь говорили, глубоко неверно. Пять лет назад я думал приблизительно так же, и это было ещё простительно. Я слышал вокруг себя речи и лозунги, но не видел фактов, которые были бы способны меня убедить. Меня возмущала расточительная неэкономность революции: я видел, как сегодня бессмысленно разрушают то, что завтра надо будет отстраивать заново. Я видел, как правильные и хорошие идеи превращались на практике в карикатуру благодаря неумелости рук, принявшихся за их осуществление. Мне претил этот социализм по-азиатски. Я говорил себе, что этой стране нужно сначала дать культуру рядовой западной страны и потом уже затевать с ней разговор о социализме.
Я слишком поздно убедился в своей неправоте. Я ставил на голову то, что они с места поставили правильно на ноги. То, что я называл культурным уровнем и считал необходимой предпосылкой будущего, более высокого социального строя, требовало, наоборот, как необходимой предпосылки этого более высокого социального строя и было его непосредственным следствием., А этот социальный строй в свою очередь могли осуществить только те неумелые руки, неуклюжесть которых заставляла меня презрительно относиться к каждой их затее. Я убедился, что называл неэкономностью и бесполезными затратами революции лишь её накладные расходы, неизбежные в таком громадном предприятии. Критикуя революцию, я критиковал её с позиций мелкого фабриканта булавок, измеряющего меркой своей грошовой экономии «неэкономный размах» какого-нибудь короля стали.
Чтобы понять всё это, я должен был выйти на несколько лет из потока расточительной новой действительности, осмыслить её в стороне, в обстановке искусственной тишины и одиночества. Конечно, сама изоляция не переубеждает. Нужна человеческая помощь. Эту помощь я нашёл, и вы её найдёте там, где меньше всего ожидаете, – у людей, само название которых вам кажется сейчас ненавистным и страшным потому, что от частого повторения оно стало для нас мифом, и наше пошленькое воображение снабдило его всеми аксессуарами Грангиньоля, Я говорю о ГПУ. Я встретил там людей, которые отнеслись ко мне не как враг относится к врагу, а скорее, как врач относится к душевнобольному: с большим терпением и большой внимательностью. Они могли бы не терять на меня столько времени, а дать просто в утреннем кофе цианистый калий, как неизлечимому. Вместо того они спорили со мной подолгу, разбивая шаг за шагом мои шаткие возражения. После таких бесед я выходил разбитым наголову собирать в одиночестве разгромленную армию моих аргументов, считал выбывшие из строя, составлял новые батальоны из тех, которые казались мне ещё невредимыми и боеспособными, перестраивал весь фронт и шёл на следующую беседу, как идут на бой, чтобы потерпеть очередное безнадёжное поражение. «Они» не нуждались в хитрой подтасовке. На «них» работала вся огромная страна, поставляя аргументы в удесятерённом количестве. Каждая новая домна, каждый новый «-строй», вступающий в строй, били по моей деморализованной армии, как безошибочные дальнобойные орудия.
«Они» дали мне возможность продолжать мои научные изыскания в прекрасно оборудованном чертёжном зале, где я разрабатывал проекты очередных строительств. Я не был за бортом жизни, я чувствовал себя связанным со всей страной, я принимал участие в её напряжённом труде. Когда однажды утром мне сказали, что я могу уйти на одну из красных точек, вспыхнувших электрическим светом на карте моей страны за годы моего отсутствия, я не должен был ни переключаться, ни присваивать себе этих пяти пропущенных лет, – я просто из лаборатории вышел на леса строительства. Я не считаю, что потерял что-либо от моей изоляции. Я потерял каких-либо два года на ненужную защиту заранее проигранных позиций, а выиграл целую эпоху.
– И пост главного инженера… – злобно ухмыльнулся Немировский.
– Да, и возможность принимать участие в одном из важных и ответственных строительств.
– Я выслушал вас терпеливо, не перебивая. Если вы развели всю эту лирику с единственной целью морально оправдать себя передо мною за то, что отправляете меня в тюрьму, то вы напрасно трудились и напрягали своё красноречие. Я отлично понимаю: моё дело, для вас – это вопрос дальнейшей карьеры. Вы только, кажется, не даёте себе отчёта в одном: что ваше строительство – это гроб и вас посадили сюда нарочно, чтобы вы свернули себе шею. Через три-четыре месяца всем станет ясно, что план не будет выполнен даже на пятьдесят процентов, – это физически невозможно при том наследстве, которой вы получили от своих предшественников. Тогда вас выгонят вон, как Четверякова, а что ещё вероятнее, пристряпают вам новое дело. Имейте в виду: во всех секторах строительства дела настолько запущены, отчётность настолько запутана, растраты настолько велики, что выпутаться вам из этого дела, если вздумают во всём разобраться, никакой лирикой не удастся. А вы сами, я думаю, понимаете, – с вашим прошлым нарваться сейчас, на первой же работе, на уголовное дело – это, мягко выражаясь, крышка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172