— Отлично, но, как я уже сказал вам, тон музыку делает.
— Это правда…
— Если бы вы слышали ее взволнованный голос, если бы вы видели ее полные слез глаза, румянец на ее щеках, вы, конечно, убедились бы так же, как и я…
— В чем же, генерал?
— Ах, Боже мой! Да в том, что она вас любит! Вот наконец роковое слово произнесено.
Шарль Лебо страшно побледнел и нервно затрясся всем телом.
— Что с вами? Вам дурно? Или это от радости? Вы посинели.
— Нет, это ничего, генерал, — отвечал Шарль прерывающимся голосом, осушая залпом стакан воды.
— Что было с вами, друг мой?
— Ничего, ровно ничего; я чуть было не умер.
— Чуть было не умерли?
— Да, генерал, вы нанесли мне страшный удар; сердце у меня так забилось, что я до сих пор еще не могу оправиться.
— Простите меня, я не имел дурного намерения.
— Я не обвиняю вас; я вполне верю в ваше расположение ко мне.
— Еще раз повторяю: я думал обрадовать вас, а вместо этого так огорчил… Вы, следовательно, любите другую?
— Я еще никогда не говорил о любви ни одной женщине.
— Но эта девушка вас любит, я уверен в этом, я понял это с первых ее слов; как вы могли остаться равнодушным?
— Я вовсе не равнодушен; может быть, несмотря на все мои усилия…
— Вы любите ее?
— Если бы так, то к чему может привести такая любовь?
— К вашему счастью, друг мой.
— Подобное счастье невозможно; я мечтал, создавал безумные планы, но осознал, хотя, к несчастью, поздно, что для меня нет надежды.
— Почему же, друг мой?
— По тысяче причин, генерал.
— Скажите хоть одну, серьезную.
— Это нетрудно; вместо счастья, которое вы сулите мне, я вижу в будущем только одно вечное несчастье.
— Вы заблуждаетесь.
— Я заблуждался слишком долго, но теперь стал умнее
и покорился; я родился под роковой звездой; я всегда страдал, всегда был несчастлив и теперь притерпелся.
— Это не причина, друг мой.
— Что я могу вам сказать? Я сам себя не понимаю. Что я такое? Охотник, праздношатающийся, одним словом, Сурикэ. Неужели вы думаете, что, если бы я попросил у графа руки его воспитанницы, он отнесся бы серьезно к моему предложению? Он засмеялся бы мне в лицо, а может быть, просто приказал бы своим лакеям выгнать меня.
— Вы ошибаетесь, друг мой; если бы граф, мой родственник, отказал вам в руке своей воспитанницы, — впрочем, предполагать это нет причины, так как вы не высказывались перед ним, — то он, во всяком случае, говорил бы с вами как человек лучшего общества с себе равным; я уверен, он не лишил бы вас своего расположения.
— Вы так думаете?
— Вполне уверен. Вы принадлежите к лучшему обществу, молоды, красивы, получили хорошее образование и умны от природы; что же желать еще? Ваша честность и добросовестность вошли в пословицу в колонии; какая семья не отдала бы вам с радостью своей дочери?
— Благодарю вас, генерал, за слишком лестное мнение обо мне; но вы смотрите только со своей точки зрения, вы забываете во мне охотника и видите только адвоката; не все разделяют ваш взгляд; лучше мне успокоиться; несчастье и я, мы старые знакомые.
— В ваших словах есть некоторая доля логики и правды, но я дал себе слово устроить ваше счастье; представляется случай услужить вам, я не премину им воспользоваться.
— Генерал, прошу вас…
— Дайте мне договорить; после вы можете высказать мне свои замечания, и мы обсудим их вместе.
— Хорошо, извольте говорить.
— Граф Меренвиль не только мой родственник, но вместе с тем друг.
— Не спорю, но…
— Вы уже прерываете меня? — сказал Монкальм, улыбаясь.
— Правда, извините меня.
— Не касаясь в разговоре ни вас, ни мадемуазель де Прэль, я постараюсь узнать образ мыслей моего двоюродного брата; граф человек вполне честный и весьма опытный; он самым деликатным образом выспросит свою воспитанницу; как бы она ни скрывала своих чувств, он угадает их; тогда, без сомнения, он поступит, как должен поступить честный человек; это нетрудно, не правда ли?
— Конечно, нет.
— Предоставьте мне устроить все.
— Так, как вы сказали, генерал…
— Конечно, главное, чтобы молодой девушке не было никаких неприятностей из-за всего этого.
— Да, именно так.
— В таком случае, вы принимаете?
— Если так, то предоставьте мне действовать, а когда придет время, тогда благодарите.
— Что бы ни случилось, генерал, я буду вам благодарен.
— Хорошо, мы поговорим об этом, когда мой план удастся…
— Да услышит вас Господь, генерал!
— Он услышит вас; кстати, в числе писем, полученных мною сегодня, есть объемистое письмо на ваше имя, из Франции, из Парижа; я вам передам его сию минуту. Уже поздно, не собираетесь ли вы спать? Я очень устал, и мне недурно будет уснуть на несколько часов.
— Действительно, отдых вам необходим после такого утомительного дня.
— Вы не последуете моему примеру?
— Нет еще, генерал, я не могу быть спокоен, не обойдя еще раз крепость; это старая охотничья привычка; от этого я только буду крепче спать.
Генерал тонко улыбнулся: по его мнению, этот обход был только предлогом, выдуманным молодым человеком, чтобы несколько успокоиться.
— Может быть, вы правы, — сказал он. — Мы уснем спокойнее, зная, что кругом все обстоит благополучно; ступайте же, вернувшись, вы найдете письмо у себя на столике.
— Благодарю вас, спокойной ночи.
— Я, вероятно, просплю без просыпу до утра, глаза у меня слипаются; лишь бы меня не подняли ночью.
— Этого, кажется, не будет.
— Дай Бог! Прощайте же, желаю вам приятной прогулки.
— Спите хорошо, генерал.
Они дружески пожали друг другу руки. Генерал пошел к себе в спальню, а Шарль Лебо, взяв оружие и осмотрев его, вышел из форта; через пять минут он уже достиг девственного леса.
Уединение действует на душу человека, оно дает ему среди тишины таинственные советы.
После испытанного потрясения Шарлю Лебо необходимо было освежиться и привести в порядок свои мысли, в которых царствовал полнейший хаос; генерал не ошибся, он понял, что молодой человек выдумал обход, чтобы двух— или трехчасовой прогулкой успокоить свои нервы после разговора, во время которого волнение чуть не кончилось разрывом сердца.
Ночь была великолепная; сверкающие звезды усыпали темно-синее небо; синевато-белые лучи молодого месяца заливали пейзаж; вокруг молодого человека царствовала полная тишина; все спало.
Шарль Лебо чувствовал, что спокойствие возвращается к нему и мало-помалу заступает место хаоса, наполнявшего его душу; самообладание возвращалось к нему, и вместе с тем возвращалось хладнокровие, оставлявшее его только в случаях исключительных, вроде происшедшего с ним в этот вечер.
Теперь, когда рассудок занял место страсти, не допускавшей рассуждений, молодой человек совершенно иначе взглянул на свое положение. Теперь он сознавал, что Монкальмом руководят самые лучшие побуждения и что он говорил, как добрый человек и искренний друг;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115