», и первые караульные команды вступали на мост…
3
Победное «Ура!» донеслось и до Плевны, где его восторженно подхватили скобелевские войска. Сам генерал в это время работал со штабом, отдавая не только боевые приказы, но и распоряжения по поддержанию порядка в городе. Только что к нему прискакал отец, получивший приказание главнокомандующего принять под свою опеку пленных и трофейное имущество. Одновременно великий князь, уже знавший, что Скобелев-младший вступил в Плевну, сказал:
– Коли вступил первым, так и быть ему там губернатором.
В голосе Николая Николаевича звучало откровенное раздражение, вызванное стремительной самостоятельностью Михаила Дмитриевича, но старый рубака по простодушию не заметил этого, а приказ передал с удовольствием.
– Растёшь, Михаил, – не без гордости добавил он. – Получается, что я у тебя в подчинении. Дожил, как говорится.
Однако Михаил Дмитриевич не склонен был разделять отцовского торжества. Он сразу понял, что Его Высочество-главнокомандующий этим почётным назначением обрекает его на пассивное пребывание в тылу. А за окнами продолжали воодушевлено кричать «ура», и это очень раздражало.
– Мокроусов, узнай, с чего они там орут. А заодно найди Млынова.
– Не орут, а воинский победный восторг выражают, – строго поправил отец, когда порученец вышел. – Османке хребет сломали, а ты – орут!
– Османке, – проворчал сын. – Нам бы таких «Османок» хоть парочку.
Вошёл непривычно оживлённый Млынов. Ещё с порога крикнул:
– Ура, Михаил Дмитриевич!
– Ура, – подтвердил генерал. – Пока они там «ура» кричат и ликуют, разыщи-ка ты мне, Млынов, у местных купцов добрых полушубков. На крайний случай, овчин: полушубки сами пошьем.
– Сколько?
– Столько, чтобы дивизию одеть: интендантство солдат без подштанников на зиму оставило. Заранее скажи, что оплачу деньгами, а то попрячут. Ступай.
Млынов ушёл, ни о чем более не спрашивая, поскольку все уже сообразил. А старший Скобелев, насторожившись, перестал безмятежно улыбаться.
– Это ж какими деньгами ты за всю дивизию оплатишь? В карты, что ли, выиграл? Так ты в них отродясь не выигрывал, насколько мой карман помнит.
– Князь Имеретинский обещал средства изыскать, – как можно естественнее сказал Скобелев, склоняясь над бумагами, чтобы спрятать усмешку.
– Имеретинский? – с сомнением переспросил старик. – Ну, это другое дело, ежели Имеретинский.
– Нарочный от генерала Ганецкого, – доложил Мокроусов, появляясь в дверях. Юный корнет, розовый от воодушевления и скачки, влетел в комнату. Звякнув шпорами, доложил, что генерал Ганецкий просит тотчас же прибыть к Осману-паше генерала Скобелева.
– Какого именно Скобелева? – простовато спросил Михаил Дмитриевич.
Ему вдруг по-мальчишески захотелось, чтобы отец присутствовал при этой встрече. Потому-то и прикинулся непонимающим и даже немного растерянным. И – угадал.
– Обоих, ваши превосходительства! – не задумываясь, гаркнул корнет, поскольку не получил от Струкова ясных указаний.
Оба Скобелева прискакали к шоссейной караулке, когда разоружение уже закончилось. Турецкие офицеры строили угрюмых, подчинившихся своей участи аскеров под наблюдением русских конвойных команд. Ганецкий уехал с докладом к главнокомандующему, и всем распоряжался Струков. Он радостно приветствовал Михаила Дмитриевича, с некоторым удивлением – его отца, и приказал Нешед-бею доложить об их прибытии Осману-паше.
– Он вас представит, а меня извините, ваши превосходительства. Дел по горло.
– Аскеров накормить надо, Александр Петрович, – сказал Михаил Дмитриевич.
– Хлеб вот-вот подвезут, я распорядился. А с мясом до утра обождать придётся.
Вернулся Нешед-бей и с поклоном пригласил генералов в караулку. Оба Скобелева последовали за ним; в первой комнате уже не было офицеров, а размещались тяжело раненные: здесь работал Хасиб-бей и двое русских врачей. Адъютант распахнул дверь во вторую комнату, и генералы вошли в неё.
Осман-паша сидел на прежнем месте, но встал с помощью подскочившего адъютанта. С недоумением посмотрев на седого генерала, сначала почтительно поклонился ему, а затем протянул руку Скобелеву-младшему и что-то сказал, улыбнувшись.
– Его превосходительство говорит, что пожимает сейчас руку будущему русскому фельдмаршалу, – перевёл Нешед-бей.
– Передайте паше, что я искренне завидую ему. Он оказал своей родине неоценимую услугу.
Когда адъютант перевёл, Скобелев представил отца. Осман-паша ещё раз почтительно поклонился, но продолжал смотреть только на молодого генерала.
– Судьбе угодно было, чтобы я отдал свою саблю генералу Ганецкому, но было бы куда справедливее, если бы я вручил её вам, Ак-паша, – наконец сказал он. – Вы дважды заставили меня подумать о поражении, а значит, и дважды победили, – он вежливо улыбнулся старику. – Я с почтительнейшим удовольствием поздравляю вас, генерал, с великим сыном.
– Ничего, – невпопад ответил Дмитрий Иванович, растерянно погладив усы. – Пил бы поменьше, так и вовсе цены бы ему не было.
Неизвестно, как перевёл эту фразу Нешед-бей, но Осман-паша тихо рассмеялся.
– Кровный скакун спотыкается чаще рабочей лошади.
Скобелева резанула эта покровительственная похвала. Он был военным не просто по призванию, а по особому складу души, где все, все решительно подчинялось восторженному азарту боя, ослепительной уверенности в победе и убеждённости в своей правоте. Он всегда уважал противника, кто бы им ни был, но при этом внутренне требовал и ответного уважения. Не к себе – для этого он был достаточно самоуверен, – а к делу, которому служил.
– Подобный афоризм я могу адресовать и вашему превосходительству.
Осман-паша продолжал улыбаться, но из этой улыбки уже уходила искренняя теплота.
– После Третьего штурма Плевны с поля боя выбрался солдат. Я навестил его в лазарете, и он рассказал, как на его глазах добивали моих раненых, паша.
– Война жестока. Кроме того, это делали башибузуки.
– Это были ваши воины, Осман-паша, – отчеканил Скобелев. – Вам известно, что у нас действуют лазареты для пленных? Вам известно, что мои солдаты под огнём вытаскивали раненых аскеров, которых вы бросили на верную гибель?
– Мне известно, что вы оказываете помощь раненому противнику, но аскер этого не знает и не узнает никогда, – сухо сказал Осман. – Аскер знает одно: с ним поступят так, как поступает он. И чтобы он не сбежал в ваши лазареты, я вынужден закрывать глаза на его жестокость. Это – закон войны, генерал.
– Это нарушение законов войны, паша. Вы не уверены в своих солдатах, а потому и повязываете их страхом за совершенные преступления. Вам не кажется, что вы заменили солдатскую честь круговой порукой бандитов?
– Мне кажется, что вы – последний генерал в истории, который ещё верит в эту самую честь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106
3
Победное «Ура!» донеслось и до Плевны, где его восторженно подхватили скобелевские войска. Сам генерал в это время работал со штабом, отдавая не только боевые приказы, но и распоряжения по поддержанию порядка в городе. Только что к нему прискакал отец, получивший приказание главнокомандующего принять под свою опеку пленных и трофейное имущество. Одновременно великий князь, уже знавший, что Скобелев-младший вступил в Плевну, сказал:
– Коли вступил первым, так и быть ему там губернатором.
В голосе Николая Николаевича звучало откровенное раздражение, вызванное стремительной самостоятельностью Михаила Дмитриевича, но старый рубака по простодушию не заметил этого, а приказ передал с удовольствием.
– Растёшь, Михаил, – не без гордости добавил он. – Получается, что я у тебя в подчинении. Дожил, как говорится.
Однако Михаил Дмитриевич не склонен был разделять отцовского торжества. Он сразу понял, что Его Высочество-главнокомандующий этим почётным назначением обрекает его на пассивное пребывание в тылу. А за окнами продолжали воодушевлено кричать «ура», и это очень раздражало.
– Мокроусов, узнай, с чего они там орут. А заодно найди Млынова.
– Не орут, а воинский победный восторг выражают, – строго поправил отец, когда порученец вышел. – Османке хребет сломали, а ты – орут!
– Османке, – проворчал сын. – Нам бы таких «Османок» хоть парочку.
Вошёл непривычно оживлённый Млынов. Ещё с порога крикнул:
– Ура, Михаил Дмитриевич!
– Ура, – подтвердил генерал. – Пока они там «ура» кричат и ликуют, разыщи-ка ты мне, Млынов, у местных купцов добрых полушубков. На крайний случай, овчин: полушубки сами пошьем.
– Сколько?
– Столько, чтобы дивизию одеть: интендантство солдат без подштанников на зиму оставило. Заранее скажи, что оплачу деньгами, а то попрячут. Ступай.
Млынов ушёл, ни о чем более не спрашивая, поскольку все уже сообразил. А старший Скобелев, насторожившись, перестал безмятежно улыбаться.
– Это ж какими деньгами ты за всю дивизию оплатишь? В карты, что ли, выиграл? Так ты в них отродясь не выигрывал, насколько мой карман помнит.
– Князь Имеретинский обещал средства изыскать, – как можно естественнее сказал Скобелев, склоняясь над бумагами, чтобы спрятать усмешку.
– Имеретинский? – с сомнением переспросил старик. – Ну, это другое дело, ежели Имеретинский.
– Нарочный от генерала Ганецкого, – доложил Мокроусов, появляясь в дверях. Юный корнет, розовый от воодушевления и скачки, влетел в комнату. Звякнув шпорами, доложил, что генерал Ганецкий просит тотчас же прибыть к Осману-паше генерала Скобелева.
– Какого именно Скобелева? – простовато спросил Михаил Дмитриевич.
Ему вдруг по-мальчишески захотелось, чтобы отец присутствовал при этой встрече. Потому-то и прикинулся непонимающим и даже немного растерянным. И – угадал.
– Обоих, ваши превосходительства! – не задумываясь, гаркнул корнет, поскольку не получил от Струкова ясных указаний.
Оба Скобелева прискакали к шоссейной караулке, когда разоружение уже закончилось. Турецкие офицеры строили угрюмых, подчинившихся своей участи аскеров под наблюдением русских конвойных команд. Ганецкий уехал с докладом к главнокомандующему, и всем распоряжался Струков. Он радостно приветствовал Михаила Дмитриевича, с некоторым удивлением – его отца, и приказал Нешед-бею доложить об их прибытии Осману-паше.
– Он вас представит, а меня извините, ваши превосходительства. Дел по горло.
– Аскеров накормить надо, Александр Петрович, – сказал Михаил Дмитриевич.
– Хлеб вот-вот подвезут, я распорядился. А с мясом до утра обождать придётся.
Вернулся Нешед-бей и с поклоном пригласил генералов в караулку. Оба Скобелева последовали за ним; в первой комнате уже не было офицеров, а размещались тяжело раненные: здесь работал Хасиб-бей и двое русских врачей. Адъютант распахнул дверь во вторую комнату, и генералы вошли в неё.
Осман-паша сидел на прежнем месте, но встал с помощью подскочившего адъютанта. С недоумением посмотрев на седого генерала, сначала почтительно поклонился ему, а затем протянул руку Скобелеву-младшему и что-то сказал, улыбнувшись.
– Его превосходительство говорит, что пожимает сейчас руку будущему русскому фельдмаршалу, – перевёл Нешед-бей.
– Передайте паше, что я искренне завидую ему. Он оказал своей родине неоценимую услугу.
Когда адъютант перевёл, Скобелев представил отца. Осман-паша ещё раз почтительно поклонился, но продолжал смотреть только на молодого генерала.
– Судьбе угодно было, чтобы я отдал свою саблю генералу Ганецкому, но было бы куда справедливее, если бы я вручил её вам, Ак-паша, – наконец сказал он. – Вы дважды заставили меня подумать о поражении, а значит, и дважды победили, – он вежливо улыбнулся старику. – Я с почтительнейшим удовольствием поздравляю вас, генерал, с великим сыном.
– Ничего, – невпопад ответил Дмитрий Иванович, растерянно погладив усы. – Пил бы поменьше, так и вовсе цены бы ему не было.
Неизвестно, как перевёл эту фразу Нешед-бей, но Осман-паша тихо рассмеялся.
– Кровный скакун спотыкается чаще рабочей лошади.
Скобелева резанула эта покровительственная похвала. Он был военным не просто по призванию, а по особому складу души, где все, все решительно подчинялось восторженному азарту боя, ослепительной уверенности в победе и убеждённости в своей правоте. Он всегда уважал противника, кто бы им ни был, но при этом внутренне требовал и ответного уважения. Не к себе – для этого он был достаточно самоуверен, – а к делу, которому служил.
– Подобный афоризм я могу адресовать и вашему превосходительству.
Осман-паша продолжал улыбаться, но из этой улыбки уже уходила искренняя теплота.
– После Третьего штурма Плевны с поля боя выбрался солдат. Я навестил его в лазарете, и он рассказал, как на его глазах добивали моих раненых, паша.
– Война жестока. Кроме того, это делали башибузуки.
– Это были ваши воины, Осман-паша, – отчеканил Скобелев. – Вам известно, что у нас действуют лазареты для пленных? Вам известно, что мои солдаты под огнём вытаскивали раненых аскеров, которых вы бросили на верную гибель?
– Мне известно, что вы оказываете помощь раненому противнику, но аскер этого не знает и не узнает никогда, – сухо сказал Осман. – Аскер знает одно: с ним поступят так, как поступает он. И чтобы он не сбежал в ваши лазареты, я вынужден закрывать глаза на его жестокость. Это – закон войны, генерал.
– Это нарушение законов войны, паша. Вы не уверены в своих солдатах, а потому и повязываете их страхом за совершенные преступления. Вам не кажется, что вы заменили солдатскую честь круговой порукой бандитов?
– Мне кажется, что вы – последний генерал в истории, который ещё верит в эту самую честь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106