Ветер и внезапно разыгравшееся течение разорвали единый строй судов. Турецкий берег тонул в кромешной мгле, и офицеры, как ни всматривались, не могли определить ни одного ориентира. Понтоны, медленно пересекая Дунай, шли в чёрную неизвестность.
Первым врезался в отмель понтон с сорока пятью стрелками Остапова: нос упёрся в песок, течение развернуло корму, и понтон накренился, черпая воду. Подняв револьвер над головой, капитан первым прыгнул за борт. – За мной! Оружие беречь!
Он ожидал залпа, оклика, но берег молчал. Остапов брёл по пояс в воде, сабля путалась в ногах. Позади с шумом и плеском шли стрелки. Так и выбрались на берег, не зная, где свои, где чужие.
За узкой полоской песка начинался крутой и высокий глинистый обрыв. Распределив солдат, капитан направил дозоры вверх и вниз по берегу, а сам с основной группой стал подниматься на откос. Солдаты лезли упрямо, втыкая штыки в глину, подставляя друг другу плечи, цепляясь за корни и неровности. С трудом выбравшись наверх, залегли, вглядываясь в темноту.
– Ни хрена не видать. Все подтянулись?
– Так точно, ваше благородие.
Ниже гулко ударил выстрел, и тотчас же все вершины доселе затаённо молчавшего вражеского берега отозвались разрозненной ружейной пальбой. Это была стрельба наугад, по ещё не видимому, но ожидаемому противнику.
– Ах, вот вы где, мать вашу! – закричал Остапов, вырвав из ножен саблю. – Вперёд, ребята, за мной!.. Не стрелять! В штыки их, в штыки!..
Первый выстрел, переполошивший турок и создавший впоследствии особые трудности для стрелков капитана Фока, был, по сути, случайным. Высадившиеся почти одновременно с Остаповым пластуны, пользуясь темнотой, берегом проникли в устье пересохшего ручья Текир-Дере и вышли к турецкому пикету. Турки окликнули, но казачий есаул, шедший впереди, спокойно ответил по-черкесски:
– Свои. С той стороны возвращаемся.
Турки подпустили их и тут же были взяты в кинжалы. Уцелел до времени один, у караулки, успел подать сигнал, и береговые склоны ответили огнём. В устье Текир-Дере начинался ад: турки занимали высоты и, обнаружив врага, начали бить часто и беспорядочно. Пластуны сразу оказались прижатыми к откосам.
Сюда, в эту узкую, простреливаемую со всех сторон низину, прибило паромы Фока. Вода кипела от пуль, стояла сплошная винтовочная трескотня.
– Стрелки, за мной! – перекрывая грохот, крикнул Фок. – Барабанщик, атаку!
Он бежал по мелководью, со странным, впервые возникшим чувством благодарности слыша дружный солдатский топот за спиной. Раненые падали в воду, но подбирать их не было ни времени, ни возможностей. Дело решали секунды, и Фок, правильно оценив это, решительно вёл свои «механизмы, при винтовке состоящие», как он порою называл своих солдат, на штурм обрывов, ощетиненных огнём.
Чуть ниже высаживался Ящинский. Едва ступив на берег, рванул из ножен саблю:
– Вперёд, бра…
И, взмахнув руками, упал навзничь. Солдаты бросились к нему, но штабс-капитан был уже мёртв: пуля попала в висок.
– Отпелись… – горько и растерянно сказал кто-то.
Унтер, державший на коленях пробитую голову командира, бережно опустил её на песок и встал.
– Чего столпились? Вперёд! Бей их, сволочей, ребята! В штыки, за мной!
Солдаты приступом взяли обрыв и с боем прорвались к стрелкам. Унтер нашёл Фока, вытянулся, приткнув к ноге винтовку с окровавленным штыком:
– Разрешите доложить, унтер-офицер восьмой роты Малютка. Командира убило…
– Ложись и докладывай толком.
– Так вы же стоите, ваше благородие.
– Потому и стою, что благородие. Значит, погиб Ящинский?
– Так точно. В висок.
– Сколько с тобой?
– Семнадцать.
– Видишь внизу караулку? Бери своих и штурмуй. Как тебя? Малютка? Возьмёшь караулку, произведу во взрослые. Барабанщик, атаку ящинцам!
Бессистемная стрельба шла уже по всему берегу. Взвыли турецкие сигнальные рожки, вспыхнули смоляные шесты, оповещая ближайшие гарнизоны о русском десанте. Послышался сильный шум и в Вардине, где была расположена вражеская артиллерия. Турки спешно собирали таборы, намереваясь ударами с трех сторон уничтожить немногочисленный русский отряд.
Но пока ещё царила полная сумятица: как выяснилось позднее, пластуны сумели-таки просочиться за линию турецких охранений и перерезали телеграфную связь. Пользуясь неразберихой, темнотой и суматохой, Остапов без единого выстрела занял виноградники, развернул своих стрелков в жидкую цепь фронтом к Свиштову и отчаянной штыковой атакой встретил первые турецкие подкрепления, спешно брошенные в устье Текир-Дере.
– Не стрелять! – хрипло орал он, отбиваясь саблей сразу от двух турок. – Не стрелять, сукины дети, только штыками! Ломи их, в аллаха мать…
В это время семнадцать человек, уцелевших с понтона Ящинского, бежали к караулке молча. Турки поначалу то ли не заметили их, то ли приняли за своих, а когда поняли и опомнились, было уже поздно. Единственный залп, который успели они сделать, был торопливым и неприцельным; ящинцы так же молча, без «ура» приблизились на штыковой удар, и только тогда унтер Малютка на последнем выдохе выкрикнул, как на учении:
– Коли!..
Семнадцать штыков с разбегу вонзились в человеческие тела, тут же чётко и умело были выдернуты и снова вонзились, но уже вразнобой и уже не все семнадцать. Началась рукопашная, приходилось и отбивать выпад противника, и подставлять винтовку под удар ятагана. Но этот молчаливый стремительный штурм так ошеломил турок, что, вяло посопротивлявшись, шесть десятков аскеров в панике бежали к водяной мельнице.
Чуть светало. В предрассветном тумане уже прорисовывались кромки турецких высот, тёмные силуэты понтонов на реке и вершины возле села Вардин, занятые турецкими батареями. Оттуда прогремел первый выстрел, снаряд с воем пронёсся над стрелками Фока и разорвался в Дунае, подняв высокий фонтан.
Вся река была сплошь усеяна понтонами. Пустые поспешно отгребали назад, к своему берегу, перегруженные с трудом преодолевали стремительное течение. Теперь, когда с каждой минутой становилось светлее, турки обрушили на неповоротливые суда частый ружейный огонь. Продырявленные пулями понтоны быстро набирали воду, команды не успевали её вычерпывать; все чаще то один, то другой понтон, переполнившись, шёл на дно.
Взятие караулки обеспечило правый фланг капитана Фока, но его теснили и с фронта, и с левого фланга. Он то и дело бросал своих солдат в короткие контратаки и отходил снова, охраняя место основной переправы и боясь оказаться вдруг отрезанным от берега. Несмотря на рассвет, он упорно не ложился: высокая его фигура все время маячила впереди стрелков. После бесконечных и всегда яростных рукопашных схваток мучительно ломило правое плечо; он страдал, морщился, перехватывал саблю в левую руку, пытался растереть занемевшие мышцы, но времени не было.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106