Федор перебегал, прыгая через трупы. Свалился в редут, когда там только-только отбили очередную атаку.
– Шестая, – вздохнул пожилой фельдфебель. – Из докторов будете, что ли?
– Нет, я с поручением. Где командир?
– Ваше благородие, с поручением тут! – крикнул фельдфебель.
Подошёл капитан в заляпанном кровью и грязью мундире.
Осунувшееся лицо было в глине, виднелись лишь проваленные, безмерно уставшие глаза.
– Капитан Гордеев. Что принесли – помощь или обещания?
– Приказано отступать, как только генерал Крылов перейдёт в атаку.
– Отступать, значит. – Гордеев спиной сполз по глинистой стене бруствера в красную от крови лужу. – Мои солдаты были в Плевне, и, представляете, двое даже сумели вернуться. Нет, он действительно демон, так и скажите ему.
– Сами скажете, капитан.
Гордеев отрицательно покачал головой. Потом усмехнулся:
– Что такое честь, думали когда-нибудь?
– Честь неотделима от родины, капитан.
– Честь родины – нести свободу народам, а не завоёвывать их, но я не о том. Извините, мысли путаются, трое суток не спал. Умереть, не выспавшись – это смешно, не правда ли?
– Странно вы шутите.
– Странно? Страна у нас странная, вот и шутим мы странно. У нас – восторженная история, вы не находите? Не по сути своей восторженная, а по способу запоминания. И во всех нас таится этот подспудный восторг памяти, а кто подтверждает этот восторг, тот – вождь, трибун, идол, за которым мы готовы идти, очертя голову. Помирать – так с музыкой. Как вчера помирали.
– Вы о Скобелеве говорите?
– Я о восторге говорю. Сегодня его Скобелевым зовут, завтра другой придёт – суть не в этом. Суть в том, что коли есть идея в войне, то восторг наш природный сразу как бы на фундамент опирается. И тогда нам никто не страшен, никто и ничто… Кажется, бой завязался? Уши мне заложило… – Гордеев встал. – Все правильно, атака. Забирайте солдат, знамёна и… Прощайте.
– А вы?
– Генералу скажите, что капитан Гордеев остался там, докуда дошёл. Вот прямо так и скажете. Слушай приказ, солдаты! Всем покинуть редут и спасти боевые знамёна. Живо, ребята, живо, пока турки не опомнились!..
Уже в логу, пропуская мимо себя солдат, тащивших раненых и два батальонных знамени, Мокроусов оглянулся. И вздрогнул.
На бруствере редута Кованлык открыто, в полный рост стоял капитан Гордеев, скрестив на груди руки – с правой на темляке свисала сабля. Он смотрел вперёд, на Плевну, откуда со штыками наперевес бежали турки…
Третий штурм Плевны стоил России тринадцати, а Румынии – трех тысяч жизней. Русская армия прекратила бессмысленные попытки сокрушить Османа-пашу и стала переходить к правильной осаде, постепенно стягивая кольцо. Руководить блокадой было предписано герою Севастопольской обороны генералу Тотлебену. В кровавой истории Плевны наступил новый этап.
Немногим позднее государственный секретарь Половцев записал в своём дневнике:
«Слава Скобелева растёт ежедневно. Когда он едет по лагерю, все солдаты выбегают из палаток с криками „Ура!“, что до сей поры делали для одного Государя. Скобелев – умен, решителен и безнравственен – таковыми были кесари и Наполеон. Белый китель и белая лошадь дразнят турок и восхищают солдат. Николай Николаевич старший его ненавидит, и в последнее Плевненское дело письменно запретил посылать ему подкрепления, а получи он их и удержи редуты, так и Плевна была бы нашей…»

Глава восьмая
1
Вокруг грозных Плевненских укреплений неотвратимо стягивалось кольцо блокады. Войска закапывались в землю, строили позиции для артиллерии, прокладывали дороги и – ждали. Ждали, когда Осман-паша либо покинет город, либо сдастся на милость, поскольку не сможет прокормить свой гарнизон. Основной путь его снабжения – шоссе на Софию – уже трещал по всем швам под ударами собранных в единый кулак русских кавалерийских частей.
Шестнадцатая пехотная дивизия, начальником которой после Третьего штурма Плевны был назначен Михаил Дмитриевич Скобелев, получила самостоятельный участок. Осень 1877 года выдалась, как на грех, ранней, холодной и дождливой. Прозорливое интендантство, поспешившее вычеркнуть из списков поставок зимнее обмундирование, пыталось кое-как наверстать упущенное, а солдаты и офицеры тем временем мокли под проливным дождём и стыли на пронизывающем ветру. По всей армии прокатилась волна простуд и заболеваний, однако Скобелеву удалось избежать этого повального бедствия. Как только начался сезон дождей, он специальным приказом обязал офицеров сократить до минимума количество постов и укоротить смены часовым.
– За здоровье людей отвечаешь ты, Алексей Николаевич, – сказал он Куропаткину.
– Сапоги разваливаются, какое уж тут здоровье, – вздохнул Алексей Николаевич.
– В лапти переобуй, – не задумываясь, посоветовал Скобелев.
– Лапти, Михаил Дмитриевич, ещё сплести надо. И, между прочим, из лыка.
– Из лыка, говоришь? Тогда собери мастеров, я сам с ними потолкую.
Уже через день мастера – в большинстве пожилые, степенные – собрались в большой землянке. Тихо переговаривались, не очень понимая, для чего, собственно, их собрали. И молча вытянулись, когда вошёл начальник дивизии.
– Здорово, мастера! – Скобелев водрузил на стол разбитый донельзя солдатский сапог. – Вот задача: обуть эту развалюху в лапти, а лыка нет. Как быть, решайте сами.
– А чего же тут решать? – удивились мастера. – Эка важность, что лыка нет. Коли нет, так и не надо, мы и из соломы сплетём. Не хуже лыковых будут.
Уже через неделю часовые месили окопную грязь в огромных соломенных лаптях, надетых поверх сапог. Но Михаилу Дмитриевичу и этого показалось мало. Тщательно обследовав все части дивизии, поговорив с офицерами и потолковав с солдатами, 13 октября он написал приказ:
«Лагерь наш слишком скучный. Желательно было бы, чтобы чаще горели костры, пели бы песни; назначать по очереди перед вечернею зарёю в центре позиции играть хору музыки. Разрешается петь и поздно вечером. Во всех ротах обратить серьёзное внимание на образование хороших песельников: поход без песни – грусть-тоска!»
Однако как Скобелев ни старался вникнуть в нужды и настроения солдат вверенной ему дивизии, сколько ни писал своих по-суворовски озорных приказов, все равно что-то оставалось в тени, недоступное его требовательному взгляду. Он любил нагрянуть внезапно, но и эта, ставшая уже поговоркой скобелевская внезапность удавалась далеко не всегда: генерал был на виду. И открыть ему глаза суждено было уже не военному, а служащему только по собственному желанию бывшему студенту, ныне Георгиевскому кавалеру и его личному порученцу Федору Мокроусову.
Война изменилась, а с нею изменились и обязанности порученца. Теперь Федору не приходилось скакать, загоняя лошадей, с боевыми приказами, разводить части по позициям и передавать устные распоряжения.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106