А то, чего нет, приходится покупать.
– Или поднаряживать. Цена поднаряженного верблюда – пятнадцать рублей зимой и двенадцать летом.
– Умножьте названную вами цифру на ту тысячу триста верблюдов, коих мы должны иметь при отряде по вашим же расчётам. Где мы возьмём такие деньги?
– Я готов купить верблюдов на собственные средства! – громче, чем следовало, сказал Скобелев.
– Армия – не монастырь, и существует не на пожертвования, а на казённый счёт, – Ломакин продолжал говорить прежним тоном, не обратив внимания на внезапную вспышку Михаила Дмитриевича. – Ваше предложение оскорбительно для русской армии, несмотря на вашу искреннюю пылкость, Михаил Дмитриевич. Кроме того…
– Кроме того, что мы попросту сдохнем в песках, Николай Павлович!
– Михаил Дмитриевич… – укоризненяо покачал головой генерал Мурашов.
– Кроме того, вы предлагаете самовольно изменить солдатский рацион, – невозмутимо продолжал Ломакин. – Сие тоже есть нарушение распоряжений вышестоящих инстанций, а посему должно быть отброшено раз и навсегда. Солдат вполне обеспечен…
– С точки зрения зажравшихся в тылах интендантов!
– Господа, господа, – вмешался Пётр Николаевич. – Ваша пикировка резко превысила допустимую температуру делового разговора. С вашего позволения, Михаил Дмитриевич, я передам ваши соображения Его Высочеству. Кстати, пора бы и пообедать.
На этом тогда и закончилась первая встреча подполковника Скобелева с полковником Ломакиным. Мурашов вовремя напомнил Михаилу Дмитриевичу о его хозяйских обязанностях, и обед прошёл вполне благопристойно. Скобелев провозглашал тосты в полном соответствии со сложившимися на Кавказской войне обычаями, и генерал наконец-то вздохнул с некоторым облегчением.
Однако радовался он преждевременно, поскольку трещинка в отношениях полковника-командира и подполковника-волонтёра тогда всего лишь обозначилась. Однако все, что ни свершается, – к лучшему, как всегда считал Пётр Николаевич, полагая, что подобный стиль знакомства предостережёт Скобелева от опрометчивых шагов в совместном тяжёлом предприятии.
2
Следует отметить, что генерал Мурашов, отважно проведя боевую молодость, как-то утихомирился на мирной бесхлопотной должности. Искренне влюбляясь в людей, для него привлекательных, он не очень разбирался в характерах, для него непривлекательных, а потому и неинтересных. Его куда больше манили люди мистически загадочные, нежели обыкновенные, хотя полковника Ломакина к последним относить было бы и неверно, и опрометчиво. Иными словами, Пётр Николаевич был далеко не глуп, но, увы, простоват и бесхитростен, за что, собственно, его и любил Наместник Государя-Императора на Кавказе Его Высочество Михаил Николаевич.
Дело в том, что Николай Павлович Ломакин, достаточно наломавшись, намахавшись и накомандовавшись в бесконечных кавказских стычках, освоил для себя некую маску грубоватого рубаки. Маска впечатляла не только генералов от паркета, но даже и весьма бывалых рубак. Однако если далёкие от пальбы и шашки внимали грубоватому воину с известным почтением, то боевых офицеров подчас приходилось в некотором роде ошарашивать откровенной неприязнью. Как правило, многие терялись или сердились, зная странное и в общем-то необъяснимое благорасположение самого Наместника к полковнику Ломакину.
А благорасположение объяснялось одной фразой, сказанной, кстати, лично генералу Мурашову после первого же свидания Его Высочества с доселе малоприметным полковником:
– Почему-то я с детства предпочитал Антониев Цезарям. Прямолинейность по крайней мере честна.
Пётр Николаевич тут же согласился, но навсегда позабыл об этом, в известной мере, ключевом замечании. И потому, что особой памятливостью не отличался, и потому, что сроду не читал Шекспира, и потому, что пребывал в сферах слегка мистического окраса. Как бы там ни было, а подчёркнуто неприветливое отношение полковника Ломакина к подполковнику Скобелеву, продемонстрированное на первом же свидании, генерал-адъютантом Мурашовым расшифровано не было, почему он только недоуменно вздыхал да разводил руками.
Вскоре полковник Ломакин попросил Михаила Дмитриевича посетить только что созданный штаб будущего отряда. Не столько для того, чтобы поближе познакомиться с подполковником, непонятно почему согласившемся на странный для офицера его ранга волонтёрский статус, сколько чтобы ещё раз ошарашить:
– Его Высочество разделяет моё неприятие замены штатных палаток на предложенные вами кибитки, отчего и соизволил перенести начало нашей операции на апрель. Надеюсь, в апреле ваши войлочные кибитки нам не понадобятся. То же самое касается и предложенного вами усиленного солдатского питания, поскольку холода уже отойдут, а жара ещё не подоспеет.
На самом-то деле Наместник получил от Кауфмана депешу с просьбой несколько отсрочить выступление отряда, исходя из реальных соображений: он подтягивал свои широко разбросанные отряды к границам Хивы и вполне обоснованно полагал, что выступление может оказаться преждевременным. Но Скобелев об этом, естественно, не знал, а потому и посчитал себя несколько уязвлённым, но удержался от каких бы то ни было уточнений.
Впрочем, он отметил, что полковник Ломакин никогда не позволяет себе не только шуток дурного тона, но даже иронии в его адрес при офицерах, уже назначенных в отряд. Ни при подполковнике Поярове, ни при майоре Навроцком, ни даже при юном подпоручике Гродикове. Наоборот, при них он держался более чем корректно, словно подчёркивая особую миссию подполковника Скобелева, не внесённого в официальный реестр офицерского состава как бы из особых на то соображений высшего начальства. Однако не это послужило основной причиной, почему Михаил Дмитриевич не покинул отряд с той же лёгкостью, с какой вступил в него.
– Предчувствие, – много позже объяснит он, усмехнувшись, – предчувствие, что именно он, Николай Павлович Ломакин, станет альфой и омегой всей военной карьеры моей.
Странно, но именно так оно и случилось.
3
В начале апреля началась переброска отряда с Кавказского побережья на полуостров Мангышлак. Собранный из осколков частей отряд был не многочисленным: три роты пехоты, два артиллерийских орудия, одна ракетная батарея да две сотни казаков, которые, правда, ещё не прибыли к месту переправы. Всего смогли выделить две тысячи сто сорок человек, включая штабных офицеров, тыловиков и коноводов, но не из нежелания использовать кавказских вояк вдали от привычных мест, а по настоятельной просьбе Скобелева, переданной генералом Мурашовым Наместнику лично. Михаил Дмитриевич уповал на неожиданность и быстроту, а по степному бездорожью большой отряд наверняка бы растянулся на много вёрст, потеряв как во внезапности, так и в стремительности.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106
– Или поднаряживать. Цена поднаряженного верблюда – пятнадцать рублей зимой и двенадцать летом.
– Умножьте названную вами цифру на ту тысячу триста верблюдов, коих мы должны иметь при отряде по вашим же расчётам. Где мы возьмём такие деньги?
– Я готов купить верблюдов на собственные средства! – громче, чем следовало, сказал Скобелев.
– Армия – не монастырь, и существует не на пожертвования, а на казённый счёт, – Ломакин продолжал говорить прежним тоном, не обратив внимания на внезапную вспышку Михаила Дмитриевича. – Ваше предложение оскорбительно для русской армии, несмотря на вашу искреннюю пылкость, Михаил Дмитриевич. Кроме того…
– Кроме того, что мы попросту сдохнем в песках, Николай Павлович!
– Михаил Дмитриевич… – укоризненяо покачал головой генерал Мурашов.
– Кроме того, вы предлагаете самовольно изменить солдатский рацион, – невозмутимо продолжал Ломакин. – Сие тоже есть нарушение распоряжений вышестоящих инстанций, а посему должно быть отброшено раз и навсегда. Солдат вполне обеспечен…
– С точки зрения зажравшихся в тылах интендантов!
– Господа, господа, – вмешался Пётр Николаевич. – Ваша пикировка резко превысила допустимую температуру делового разговора. С вашего позволения, Михаил Дмитриевич, я передам ваши соображения Его Высочеству. Кстати, пора бы и пообедать.
На этом тогда и закончилась первая встреча подполковника Скобелева с полковником Ломакиным. Мурашов вовремя напомнил Михаилу Дмитриевичу о его хозяйских обязанностях, и обед прошёл вполне благопристойно. Скобелев провозглашал тосты в полном соответствии со сложившимися на Кавказской войне обычаями, и генерал наконец-то вздохнул с некоторым облегчением.
Однако радовался он преждевременно, поскольку трещинка в отношениях полковника-командира и подполковника-волонтёра тогда всего лишь обозначилась. Однако все, что ни свершается, – к лучшему, как всегда считал Пётр Николаевич, полагая, что подобный стиль знакомства предостережёт Скобелева от опрометчивых шагов в совместном тяжёлом предприятии.
2
Следует отметить, что генерал Мурашов, отважно проведя боевую молодость, как-то утихомирился на мирной бесхлопотной должности. Искренне влюбляясь в людей, для него привлекательных, он не очень разбирался в характерах, для него непривлекательных, а потому и неинтересных. Его куда больше манили люди мистически загадочные, нежели обыкновенные, хотя полковника Ломакина к последним относить было бы и неверно, и опрометчиво. Иными словами, Пётр Николаевич был далеко не глуп, но, увы, простоват и бесхитростен, за что, собственно, его и любил Наместник Государя-Императора на Кавказе Его Высочество Михаил Николаевич.
Дело в том, что Николай Павлович Ломакин, достаточно наломавшись, намахавшись и накомандовавшись в бесконечных кавказских стычках, освоил для себя некую маску грубоватого рубаки. Маска впечатляла не только генералов от паркета, но даже и весьма бывалых рубак. Однако если далёкие от пальбы и шашки внимали грубоватому воину с известным почтением, то боевых офицеров подчас приходилось в некотором роде ошарашивать откровенной неприязнью. Как правило, многие терялись или сердились, зная странное и в общем-то необъяснимое благорасположение самого Наместника к полковнику Ломакину.
А благорасположение объяснялось одной фразой, сказанной, кстати, лично генералу Мурашову после первого же свидания Его Высочества с доселе малоприметным полковником:
– Почему-то я с детства предпочитал Антониев Цезарям. Прямолинейность по крайней мере честна.
Пётр Николаевич тут же согласился, но навсегда позабыл об этом, в известной мере, ключевом замечании. И потому, что особой памятливостью не отличался, и потому, что сроду не читал Шекспира, и потому, что пребывал в сферах слегка мистического окраса. Как бы там ни было, а подчёркнуто неприветливое отношение полковника Ломакина к подполковнику Скобелеву, продемонстрированное на первом же свидании, генерал-адъютантом Мурашовым расшифровано не было, почему он только недоуменно вздыхал да разводил руками.
Вскоре полковник Ломакин попросил Михаила Дмитриевича посетить только что созданный штаб будущего отряда. Не столько для того, чтобы поближе познакомиться с подполковником, непонятно почему согласившемся на странный для офицера его ранга волонтёрский статус, сколько чтобы ещё раз ошарашить:
– Его Высочество разделяет моё неприятие замены штатных палаток на предложенные вами кибитки, отчего и соизволил перенести начало нашей операции на апрель. Надеюсь, в апреле ваши войлочные кибитки нам не понадобятся. То же самое касается и предложенного вами усиленного солдатского питания, поскольку холода уже отойдут, а жара ещё не подоспеет.
На самом-то деле Наместник получил от Кауфмана депешу с просьбой несколько отсрочить выступление отряда, исходя из реальных соображений: он подтягивал свои широко разбросанные отряды к границам Хивы и вполне обоснованно полагал, что выступление может оказаться преждевременным. Но Скобелев об этом, естественно, не знал, а потому и посчитал себя несколько уязвлённым, но удержался от каких бы то ни было уточнений.
Впрочем, он отметил, что полковник Ломакин никогда не позволяет себе не только шуток дурного тона, но даже иронии в его адрес при офицерах, уже назначенных в отряд. Ни при подполковнике Поярове, ни при майоре Навроцком, ни даже при юном подпоручике Гродикове. Наоборот, при них он держался более чем корректно, словно подчёркивая особую миссию подполковника Скобелева, не внесённого в официальный реестр офицерского состава как бы из особых на то соображений высшего начальства. Однако не это послужило основной причиной, почему Михаил Дмитриевич не покинул отряд с той же лёгкостью, с какой вступил в него.
– Предчувствие, – много позже объяснит он, усмехнувшись, – предчувствие, что именно он, Николай Павлович Ломакин, станет альфой и омегой всей военной карьеры моей.
Странно, но именно так оно и случилось.
3
В начале апреля началась переброска отряда с Кавказского побережья на полуостров Мангышлак. Собранный из осколков частей отряд был не многочисленным: три роты пехоты, два артиллерийских орудия, одна ракетная батарея да две сотни казаков, которые, правда, ещё не прибыли к месту переправы. Всего смогли выделить две тысячи сто сорок человек, включая штабных офицеров, тыловиков и коноводов, но не из нежелания использовать кавказских вояк вдали от привычных мест, а по настоятельной просьбе Скобелева, переданной генералом Мурашовым Наместнику лично. Михаил Дмитриевич уповал на неожиданность и быстроту, а по степному бездорожью большой отряд наверняка бы растянулся на много вёрст, потеряв как во внезапности, так и в стремительности.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106