– Прекрасно, голубчик, прекрасно. Пусть трое говорят, что у Фламунды, а четвёртый – что возле Никополя.
Во Фламунде, небольшой береговой деревушке, целыми днями раскатывали экипажи, скакали конные, суетились штабные офицеры, бегали пешие ординарцы и посыльные. Центром их движения был хорошо видимый с противоположного берега дом зажиточного крестьянина, усиленно охраняемый цепью часовых и казачьими разъездами. Во дворе постоянно толпились офицеры, изредка мелькали генералы, а раз в день непременнейшим образом появлялся личный адъютант и сын главнокомандующего Николай Николаевич младший. Все входили в приметный дом, выходили из него, бешено куда-то скакали, и никто не обращал внимания на скромный домишко в сырой низине, невидимый с турецких высот. Сюда никогда не мчались нарочные и не подкатывали фельдъегерские тройки, здесь не видно было часовых и караулов, но ни один человек не мог спуститься в низину. Из кустов тотчас же молча вырастали кубанские пластуны, и любопытный в лучшем случае поспешно удалялся после длительных проверок и расспросов.
В этот неказистый домишко днём 13 июня Николай Николаевич младший в три приёма провёл начальника артиллерии князя Массальского, помощника начальника штаба генерала Левицкого, начальника инженерного обеспечения Деппа и генерала Драгомирова. Михаила Ивановича великий князь вёл последним и с особыми предосторожностями, встретив генеральский экипаж на дороге и проведя старого генерала совсем уж нехоженым путём. Подвёл ко входу, пропустил в дом, плотно прикрыв за ним двери, сел на крыльцо, прислонившись к дверям спиной, и положил перед собой два револьвера.
– Эй! – негромко позвал он.
Кусты напротив раздались, и в просвете возникло лицо дежурного офицера.
– Предупреди посты: стреляю в каждого, кто приблизится к дверям.
– Слушаюсь, Ваше Высочество.
И кусты вновь сомкнулись, не вздрогнув ни одним листком.
В единственной комнате дома приглашённых ждали главнокомандующий и его начальник штаба.
– Вы догадываетесь, господа, что выбор Его Высочеством уже сделан, – как всегда негромко сказал Непокойчицкий. – Благодаря тщательно продуманной дезориентации противник введён в полнейшее заблуждение относительно места и времени переправы главных сил. Так вот, докладываю вам, что переправа состоится в ночь на пятнадцатое июня возле Зимницы силами дивизии Михаила Ивановича. Всем даются сутки на подготовку.
– Об этом решении, кроме нас, не знает ни одна живая душа, – сказал сидевший у стола Николай Николаевич старший. – Даже Государю доложат лишь завтра утром.
– Переправа и захват плацдарма на том берегу силами одной дивизии? – удивлённо спросил князь Массальский. – Ваше Высочество, это дерзко, это отважно, но…
– Неожиданность, – важно сказал великий князь главнокомандующий. – Полная неожиданность – наше оружие.
– Мы долго обсуждали этот вопрос, – пояснил Непокойчицкий. – И сошлись во мнении, что большие силы наверняка привлекут внимание противника.
– Беречь патроны, – вдруг значительно сказал главнокомандующий. – Государь специально и очень своевременно указал нам на это. И я особо напоминаю: беречь патроны. С доставкой их будут трудности, и каждый выстрел стоит денег. Запретите нижним чинам стрелять без команды.
– Безусловно, Ваше Высочество. Ваша дивизия, Михаил Иванович, будет усилена стрелковой бригадой генерала Цвецинского, двумя сотнями пластунов, гвардейцами Его Величества, сапёрами, а впоследствии и батареями четырнадцатой артиллерийской бригады. – Непокойчицкий мягко переводил разговор в деловое русло. – Порядок переправы, я думаю, обсудим позже, Ваше Высочество?
– Наметьте в общих чертах, генералы разберутся сами.
Пока в высших сферах решалась судьба операции, войска, предназначенные для того, чтобы своей кровью открыть ворота русской армии, подтягивались к Зимнице, и к вечеру 13 июня Волынский пехотный полк уже расположился на последнем биваке. Все чувствовали, что предстоит серьёзное и тяжёлое дело, не слышно было песен, и даже разговоры смолкли. Ужин был короче и тише, чем всегда, а после ужина тут же сыграли отбой. Нижние чины, как положено, залегли под шинели, сунув ранцы под голову, но немногие уснули в эту тихую летнюю ночь. И хоть не было ещё никакого приказа, но солдатская молва быстро и точно донесла: МЫ. И кто-то молча лежал, с головой укрывшись шинелью и вспоминая родных, кто-то беззвучно молился или столь же беззвучно плакал. Но ещё никто никогда, ни в какие времена не считал солдатских слез.
Считали патроны.
И офицерам не хотелось быть в одиночестве в этот вечер: сидели у огня, что горел в лощине. Над костром висел солдатский котелок, в котором что-то деловито помешивал капитан Фок. Рядом молча расположились капитаны Брянов и Остапов, поручики Григоришвили, Ящинский и прапорщик Лукьянов.
– Пунш перед боем заповедан нам дедами, – сказал Фок. – Исполним же, что заповедано.
– Молиться надо, а не пунши распивать, – вздохнув, строго заметил Остапов.
– Зачем молиться? Зачем о грустном думать? – улыбнулся Григоришвили. – Надо о жизни думать, а не о смерти.
– Думать вредно, – усмехнулся Фок. – Все неприятности родом из дум. Вы согласны с этим, Ящинский? Или у вас, как всегда, есть собственная теория?
– Я давно оставил все теории дома, капитан. Вам угодно знать адрес?
– Кажется, генерал вернулся! – Лукьянов вскочил. – Я сбегаю, господа? Вдруг узнаю что-нибудь.
– Сбегайте, прапорщик. – Остапов дождался, пока юноша уйдёт, и выругался. – Всем хорошо слыхать? Вот на этом языке и разговаривайте при мальчишке, философы, мать вашу. Нашли время и место для своих теорий.
– Что это вы рассердились, Остапов? – миролюбиво спросил Григоришвили.
– Говорунов не люблю. Развелось их, как мух на помойке, и жужжат, и жужжат! А мы – офицеры, господа. Наше дело…
– Наше дело – топать смело, – усмехнулся Фок. – Это ведь тоже теория, Остапов. Но поскольку вы, кроме устава, в жизни своей не раскрыли ни одной книжки, я извиняю ваше невежество. Вы счастливейший из смертных, капитан, вы сразу попадёте в рай, минуя чистилище, ибо вас уже зачислили в охрану райских кущ на том свете.
– Да будет вам, право, – с неудовольствием заметил Брянов. – Пить так пить, а нет – так разойдёмся.
– Зачем у вина спорить? – сказал Григоришвили. – У вина радоваться надо.
– Ну, начнём радоваться, – Фок разлил пунш по кружкам. – Я не люблю тостов, но сейчас позволю себе эту пошлость. Мы только что царапались друг с другом по той простой причине, что души наши неспокойны. Их ожидает тяжкое испытание, а быть может, и расставание с бренным телом. И я хотел бы, чтобы души наши остались при нас, ну, а если случится неприятность, чтоб упорхнули они в вечность легко и весело.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106