Обычно Скобелев обращался к офицерам запросто, на «ты», любил такое обращение, но сейчас чувствовал некоторое неудобство.
– Временно поручите унтеру – и в лазарет.
Фок вновь отрицательно покачал головой. Он стоял перед генералом, расставив ноги, чтобы не упасть. Левую руку ему кое-как перевязали солдаты, но от потери крови и нечеловеческой усталости его до сей поры бил озноб.
– В лазарет нужно всех. А всех нельзя, значит, будем ждать смены.
– Всех нельзя, а вам надо.
– А они что, механизмы? – Фок насильственно усмехнулся. – Извините, ваше превосходительство, мы тут устали немного. Хорошо бы щёлочи моим механизмам, при оружии состоящим.
– Чего?
– Водки, ваше превосходительство, водки. Либо всем – полную смену, либо – двойную винную порцию.
– Хлебните, – Скобелев достал из кармана фляжку.
Фок облизнул пересохшие губы.
– Благодарю, ваше превосходительство, только на всех нас вашего коньяку не хватит.
– А вы – солдат, капитан, – тихо сказал Скобелев. – Первый резерв вам на смену отправлю.
– Не торопитесь обещать, – Фок снова через силу усмехнулся. – Вы ещё у Григоришвили не были, Остапова не видали.
– Вы правы, – сказал генерал. – Надеюсь на встречу в будущем. Не провожайте.
– Благодарю, – буркнул Фок и, не дожидаясь ухода генерала, сел на землю.
Скобелев шёл вдоль позиций, с огромным уважением думая о железном упорстве стрелков и о суровой, несгибаемой воле их командира. Стало совсем светло, пули то и дело щёлкали рядом, но он не обращал на них внимания. А вскоре перестал думать и о Фоке, часто останавливаясь и внимательно вглядываясь в очертания занятых турками высот. Там уже приметили генеральскую фигуру в белом, уже целились в неё: Скобелев вскоре почувствовал это по густоте обстрела. Сердце щемило от близости пролетавших пуль, но он давно уже строго-настрого приказал себе не кланяться им. Усталые стрелки с удивлением провожали взглядами его высокую, не сгибающуюся под огнём фигуру, и пожилой унтер сказал:
– Нет, братцы, не видать этому генералу ратной смерти. Заговорённый он, ей-богу, заговорённый!..
И перекрестился.
Ещё на спуске в низину Текир-Дере Скобелев заметил пожар: горела мельница, с таким трудом захваченная отрядом Григоришвили. Сам поручик сидел под кустами позади своей жидкой, растянутой цепи. Перед ним стояло конское ведро, к которому он то и дело припадал, как лошадь, сквозь зубы втягивая воду. За ночь на ввалившихся щеках его выросла чёрная щетина, и поручик выглядел сейчас сущим абреком. При виде генерала он попытался встать, но Скобелев остановил его и сел рядом.
– Горишь? – спросил он, имея в виду полыхавшее жаром лицо офицера.
– Турок недобитый поджёг! – с гневом сказал Григоришвили. – Сам поджёг, сам и сгорел, дурной человек!
– Кто тебя заменить может?
– Зачем заменять? Что на берегу лежать, что здесь лежать. Унтер хороший был, ваше превосходительство, очень хороший. Жаль, фамилию не спросил.
– Кто левее тебя?
– Пластуны и гвардейцы – видите виноградники? А дальше – стрелки капитана Остапова.
– До резервов продержишься?
– Я всю ночь не стрелял, ваше превосходительство, все штыком да штыком. Теперь огнём велел, сил мало.
– Правильно, – сказал Скобелев, вставая. – Ну, держись, поручик. При первой возможности выведем из боя.
– Брянов погиб, Ящинский погиб, а мы с Фоком живы, – словно не слыша генерала, сказал Григоришвили. – Перед боем пунш варили. А унтера фамилию не спросил. Почему не спросил, ослиная голова?
Он сокрушённо помотал перевязанной лоскутом солдатской рубахи головой и наклонился к ведру.
– Дать сопровождающих, ваше превосходительство? – гулко спросил он оттуда, цедя сквозь зубы мутную воду. – У меня двое целёхоньких есть. Ни разу за всю ночь не ранены, вот чудо-то, ваше превосходительство!
Скобелев от сопровождения отказался и, бегло осмотрев удобные позиции Григоришвили, вышел на стык его отряда с пластунами. Поговорив с кубанцами, двинулся дальше, но вскоре остановился, вглядываясь и вслушиваясь.
Чуть впереди пластунских позиций в глубь вражеской территории уходила широкая промоина. Турок нигде не было видно, и огнём эту промоину они не прикрывали. Подумав, генерал тихо спустился и, зажав в руке револьвер, медленно двинулся по дну глубокого каньона. Его вела не только присущая ему озорная любознательность. Этот глухой овраг с почти отвесными стенами шёл от берега в глубину, разрезая турецкую оборону, и, судя по тишине и безлюдью, не был должным образом оценён противником. Смутная идея уже шевельнулась в голове, но для её осуществления надо было точно знать, куда приведёт каньон и не сделают ли турки выход из него. Скобелев сознательно рисковал, мельком подумав, что должен во что бы то ни стало успеть застрелиться, если нарвётся на аскеров.
Каньон тянулся версты две, но ни турок, ни башибузуков не было видно. Затем промоина стала мельчать, разветвляться, явно приближаясь к истоку. Удвоив осторожность, Скобелев продолжал идти, а когда дошёл до конца, вполз на ближайшую возвышенность, укрылся в кустах и огляделся.
Саженях в трехстах впереди проходила дорога. По ней спешно двигались турецкие разрозненные части, то и дело скакали всадники, и Скобелев понял, что это – рокада, опираясь на которую противник манипулирует своими резервами в непосредственной близости от позиций. Он тут же припомнил карту и догадался, что дорога эта ведёт на Тырново и что именно по ней могут двинуться из глубины основные турецкие подкрепления. Идея, которая смутно представлялась ему как задача тактическая, приобрела вдруг стратегическое значение: теперь все решала быстрота.
Он скатился в обрыв и, уже ни о чем не заботясь, побежал назад. Пот застилал глаза, сердце колотило в ребра, не хватало воздуха, но он, уже внутренне ликуя, не давал себе передышки. Он уже понял это сражение, он нащупал самое уязвимое место противника, он уже знал, как надо действовать, чтобы поставить последнюю точку в первом бою на правой стороне Дуная.
Возле своих позиций его чуть не обстреляли пластуны. Наскоро объяснив есаулу, что тому необходимо быстро занять расселину, генерал напрямик через Текир-Дере вышел к Драгомирову.
– Безупречно, – сказал Михаил Иванович, когда Скобелев торопливо пересказал ему свою идею. – Я прикажу Петрушевскому демонстрировать на Свиштов, пока вы не закончите марш и не перережете тырновскую дорогу. Собирайте бригаду Цвецинского и – с Богом! Только… – Драгомиров озабоченно помолчал. – Выдержат ли фланги возможную атаку турок? Сколько там рот?
– Там давно нет никаких рот, Михаил Иванович, – сказал Скобелев. – Там раненые солдаты под командованием раненых офицеров.
– Боевые артели, – с академическим спокойствием отметил Драгомиров.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106
– Временно поручите унтеру – и в лазарет.
Фок вновь отрицательно покачал головой. Он стоял перед генералом, расставив ноги, чтобы не упасть. Левую руку ему кое-как перевязали солдаты, но от потери крови и нечеловеческой усталости его до сей поры бил озноб.
– В лазарет нужно всех. А всех нельзя, значит, будем ждать смены.
– Всех нельзя, а вам надо.
– А они что, механизмы? – Фок насильственно усмехнулся. – Извините, ваше превосходительство, мы тут устали немного. Хорошо бы щёлочи моим механизмам, при оружии состоящим.
– Чего?
– Водки, ваше превосходительство, водки. Либо всем – полную смену, либо – двойную винную порцию.
– Хлебните, – Скобелев достал из кармана фляжку.
Фок облизнул пересохшие губы.
– Благодарю, ваше превосходительство, только на всех нас вашего коньяку не хватит.
– А вы – солдат, капитан, – тихо сказал Скобелев. – Первый резерв вам на смену отправлю.
– Не торопитесь обещать, – Фок снова через силу усмехнулся. – Вы ещё у Григоришвили не были, Остапова не видали.
– Вы правы, – сказал генерал. – Надеюсь на встречу в будущем. Не провожайте.
– Благодарю, – буркнул Фок и, не дожидаясь ухода генерала, сел на землю.
Скобелев шёл вдоль позиций, с огромным уважением думая о железном упорстве стрелков и о суровой, несгибаемой воле их командира. Стало совсем светло, пули то и дело щёлкали рядом, но он не обращал на них внимания. А вскоре перестал думать и о Фоке, часто останавливаясь и внимательно вглядываясь в очертания занятых турками высот. Там уже приметили генеральскую фигуру в белом, уже целились в неё: Скобелев вскоре почувствовал это по густоте обстрела. Сердце щемило от близости пролетавших пуль, но он давно уже строго-настрого приказал себе не кланяться им. Усталые стрелки с удивлением провожали взглядами его высокую, не сгибающуюся под огнём фигуру, и пожилой унтер сказал:
– Нет, братцы, не видать этому генералу ратной смерти. Заговорённый он, ей-богу, заговорённый!..
И перекрестился.
Ещё на спуске в низину Текир-Дере Скобелев заметил пожар: горела мельница, с таким трудом захваченная отрядом Григоришвили. Сам поручик сидел под кустами позади своей жидкой, растянутой цепи. Перед ним стояло конское ведро, к которому он то и дело припадал, как лошадь, сквозь зубы втягивая воду. За ночь на ввалившихся щеках его выросла чёрная щетина, и поручик выглядел сейчас сущим абреком. При виде генерала он попытался встать, но Скобелев остановил его и сел рядом.
– Горишь? – спросил он, имея в виду полыхавшее жаром лицо офицера.
– Турок недобитый поджёг! – с гневом сказал Григоришвили. – Сам поджёг, сам и сгорел, дурной человек!
– Кто тебя заменить может?
– Зачем заменять? Что на берегу лежать, что здесь лежать. Унтер хороший был, ваше превосходительство, очень хороший. Жаль, фамилию не спросил.
– Кто левее тебя?
– Пластуны и гвардейцы – видите виноградники? А дальше – стрелки капитана Остапова.
– До резервов продержишься?
– Я всю ночь не стрелял, ваше превосходительство, все штыком да штыком. Теперь огнём велел, сил мало.
– Правильно, – сказал Скобелев, вставая. – Ну, держись, поручик. При первой возможности выведем из боя.
– Брянов погиб, Ящинский погиб, а мы с Фоком живы, – словно не слыша генерала, сказал Григоришвили. – Перед боем пунш варили. А унтера фамилию не спросил. Почему не спросил, ослиная голова?
Он сокрушённо помотал перевязанной лоскутом солдатской рубахи головой и наклонился к ведру.
– Дать сопровождающих, ваше превосходительство? – гулко спросил он оттуда, цедя сквозь зубы мутную воду. – У меня двое целёхоньких есть. Ни разу за всю ночь не ранены, вот чудо-то, ваше превосходительство!
Скобелев от сопровождения отказался и, бегло осмотрев удобные позиции Григоришвили, вышел на стык его отряда с пластунами. Поговорив с кубанцами, двинулся дальше, но вскоре остановился, вглядываясь и вслушиваясь.
Чуть впереди пластунских позиций в глубь вражеской территории уходила широкая промоина. Турок нигде не было видно, и огнём эту промоину они не прикрывали. Подумав, генерал тихо спустился и, зажав в руке револьвер, медленно двинулся по дну глубокого каньона. Его вела не только присущая ему озорная любознательность. Этот глухой овраг с почти отвесными стенами шёл от берега в глубину, разрезая турецкую оборону, и, судя по тишине и безлюдью, не был должным образом оценён противником. Смутная идея уже шевельнулась в голове, но для её осуществления надо было точно знать, куда приведёт каньон и не сделают ли турки выход из него. Скобелев сознательно рисковал, мельком подумав, что должен во что бы то ни стало успеть застрелиться, если нарвётся на аскеров.
Каньон тянулся версты две, но ни турок, ни башибузуков не было видно. Затем промоина стала мельчать, разветвляться, явно приближаясь к истоку. Удвоив осторожность, Скобелев продолжал идти, а когда дошёл до конца, вполз на ближайшую возвышенность, укрылся в кустах и огляделся.
Саженях в трехстах впереди проходила дорога. По ней спешно двигались турецкие разрозненные части, то и дело скакали всадники, и Скобелев понял, что это – рокада, опираясь на которую противник манипулирует своими резервами в непосредственной близости от позиций. Он тут же припомнил карту и догадался, что дорога эта ведёт на Тырново и что именно по ней могут двинуться из глубины основные турецкие подкрепления. Идея, которая смутно представлялась ему как задача тактическая, приобрела вдруг стратегическое значение: теперь все решала быстрота.
Он скатился в обрыв и, уже ни о чем не заботясь, побежал назад. Пот застилал глаза, сердце колотило в ребра, не хватало воздуха, но он, уже внутренне ликуя, не давал себе передышки. Он уже понял это сражение, он нащупал самое уязвимое место противника, он уже знал, как надо действовать, чтобы поставить последнюю точку в первом бою на правой стороне Дуная.
Возле своих позиций его чуть не обстреляли пластуны. Наскоро объяснив есаулу, что тому необходимо быстро занять расселину, генерал напрямик через Текир-Дере вышел к Драгомирову.
– Безупречно, – сказал Михаил Иванович, когда Скобелев торопливо пересказал ему свою идею. – Я прикажу Петрушевскому демонстрировать на Свиштов, пока вы не закончите марш и не перережете тырновскую дорогу. Собирайте бригаду Цвецинского и – с Богом! Только… – Драгомиров озабоченно помолчал. – Выдержат ли фланги возможную атаку турок? Сколько там рот?
– Там давно нет никаких рот, Михаил Иванович, – сказал Скобелев. – Там раненые солдаты под командованием раненых офицеров.
– Боевые артели, – с академическим спокойствием отметил Драгомиров.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106