Эта вещь — ваша Церковь, преподобный Райс. Мое самое драгоценное творение. Бессмертие, предложенное мне Принцем, было основано на извращении ее духа. Он унаследовал бы мое дело — и извратил его, то есть, по сути, разрушил; он превратил бы Истинную Веру в новое язычество, заботящееся лишь о поддержании собственного могущества. А этого я допустить не мог, не говоря уж о том, чтобы в этом участвовать. В конце концов, мое тщеславие слишком велико, моя гордыня чересчур всеохватна, чтобы смиренно принять бессмертие на таких условиях. Это было бы равнозначно тому, чтобы я позволил себе умереть ради того, чтобы выжило нечто, присущее мне, но второстепенное, чтобы не сказать ничтожное. Так что, сами понимаете, это предложение лишь окончательно настроило меня против него, — тихо закончил он.
Таррант вновь отвернулся и отошел от поручней; возможно, он решил, что после такого признания лучше всего уйти. Но уже когда он уходил от Дэмьена практически беззвучным шагом, священник окликнул его:
— Еще два вопроса, Джеральд.
Таррант в изумлении повернулся:
— Что такое?
— Вы сказали, что подарили миру одну долгоживущую вещь. Но ведь на самом деле не одну, а две. Церковь Единого Бога… и лошадей. — Дэмьен вяло улыбнулся. — И есть люди, которые с пеной у рта будут доказывать, что второе в долгосрочной перспективе важнее первого.
— Язычники, — пренебрежительно отмахнулся Охотник.
Но Дэмьену показалось, что он тоже не сдержал улыбки, да и вообще простился со священником в несколько менее мрачном настроении, чем то, что владело им на протяжении последних долгих и трудных ночей.
« Ты еще можешь на что-то надеяться, Охотник «.
На север. Туда, где небо ярче, а море теплее.
В сущий кошмар.
Принц умер — и вместе с ним исчезла вся система Установлений, обеспечившая вторжение ракхов надежной Иллюзией. А теперь Иллюзии не стало. И теперь участники вторжения, утратившие обманчивое человекоподобие, предстали в своем подлинном виде: грубые захватчики, ужаснувшие страну кровавым истреблением населения.
Но теперь все перевернулось с ног на голову.
В каждой деревне, возле которой бросало якорь их судно, в каждом городе, в каждом протекторате свирепствовал дух беспощадного возмездия. Самые» везучие» из ракхов просто погибали со вспоротым животом или перерезанным горлом, когда на них накидывались толпы жаждущих крови людей. Им некуда было бежать, им негде было спрятаться. Принц, умерев, более не оказывал им колдовскую помощь; Катасах, не зная об их бедствиях, не присылал подкреплений. Люди быстро распознали их слабости, и ракхи, сперва наводившие ужас на небольшие человеческие поселения, теперь сами бежали от своих недавних (а теперь объединившихся и восставших с оружием в руках) жертв, охваченных яростью и жаждой мщения. И на протяжении всего этого времени Калеста питался страданием, Калеста вдохновлял и подстрекал на новые зверства, Калеста торжествовал: жуткая резня разразилась в самом благословенном из владений Святой Церкви.
Сущий кошмар.
Тела ракхов в Эспеции — ракхов, выставленных живыми под лучи беспощадного солнца. Головы ракхов на частоколе возле въезда в Транквилу. Когти ракхов, используемые как украшения в Шалоне. И повсюду страдания ракхов, муки ракхов… но не только это. Все еще более ужасно, еще более чудовищно. Опьяненные ненавистью и охваченные жаждой мести, человеческие толпы переступили через незримую грань, отделяющую справедливое возмездие от слепого уничтожения. В Инфините замучили до смерти человеческое дитя, оказавшееся чувствительным к свету. В Вердазе заподозренного в колдовстве взрослого поджидала точно такая же участь. Каждый мужчина превратился в подозреваемого, каждая женщина — в объект агрессии. Ходили слухи о межвидовых совокуплениях, приведших к появлению на свет совершенно немыслимого потомства: детей, выглядящих самыми настоящими людьми, но верных в душе ракханской традиции. Теперь любого ребенка всего лишь за мимолетное сходство с ракхами, проступающее в играх, отрывали от родителей и казнили у них на глазах. Другие становились сиротами только из-за того, что на их родителей падала тень подозрения, что они принимали участие в каких-нибудь запретных забавах. И все это, как утверждали убийцы, происходило затем, чтобы избавить мир от жестокости, чтобы сделать благословенный Богом край воистину благословенным.
«Никому не спасти эту страну», — объявил Кэррил. Оглушенный зрелищем, свидетелем чего ему довелось стать, Дэмьен был готов поверить в это. Здесь оказались поколеблены сами устои, на которых зиждется человеческое общество, и уже в скором времени все это должно было разрастись до таких размеров, что ничего не смогут изменить в лучшую сторону и последующие поколения. А осознают ли сами жители здешних мест, что с ними происходит? Или, может быть, хотя бы догадываются? Но если кто-нибудь и догадывается, то выраженные вслух сомнения наверняка проводят по ведомству вражеской пропаганды. Понятно, что любого священника, которому вздумалось бы обратиться к пастве с проповедью терпимости и смирения, просто-напросто разорвали бы на куски. Поэтому, должно быть, никто и не осмеливается увещевать толпу.
В протекторате Кирстаад, где ракхи вырезали местное население целыми деревнями, ответный удар был особенно основателен и сопровождался наиболее страшными эксцессами. Некогда гордый замок протектора сожгли дотла, и лишь камни стен остались немыми свидетелями разыгравшейся там бойни. Кости и скелеты валялись повсюду, у многих были отсечены кисти рук, ступни или целые конечности; должно быть, несчастных нарочно сделали калеками и оставили умирать в огне. Один из балконов, выходящий на море, был устлан толстым слоем битого стекла, как будто здесь нарочно и методично подвергли разрушению нечто прекрасное. Дэмьен вспомнил, как Йенсени описывала хрустальный сад своей матери, и погрустил об этой утрате.
Тело Йенсени они привезли с собой; Таррант своим могуществом оберег его от распада. Им хотелось похоронить девочку у нее на родине. Но Дэмьен не захотел оставить ее здесь, посреди нескончаемого зла. Поэтому они отъехали от замка примерно на милю по побережью, нашли место, осененное тенистыми деревьями, с густой травой на земле, и где, на памяти у людей, до сих пор еще ни разу не проливалась чья-нибудь кровь. Здесь они ее и оставили с обломком хрусталя из материнского сада в одной руке и с отцовским перстнем на пальце другой. Дэмьен вслух прочитал над могилой молитву, хотя никто из небольшого судового экипажа не был его единоверцем, — тем больше оснований дать им почувствовать, что Бог добр и что Он непременно позаботится об усопшей девочке. По сравнению со всеми здешними ужасами это было, конечно, ничтожной малостью, но уж это-то он обязан был сделать в любом случае.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89
Таррант вновь отвернулся и отошел от поручней; возможно, он решил, что после такого признания лучше всего уйти. Но уже когда он уходил от Дэмьена практически беззвучным шагом, священник окликнул его:
— Еще два вопроса, Джеральд.
Таррант в изумлении повернулся:
— Что такое?
— Вы сказали, что подарили миру одну долгоживущую вещь. Но ведь на самом деле не одну, а две. Церковь Единого Бога… и лошадей. — Дэмьен вяло улыбнулся. — И есть люди, которые с пеной у рта будут доказывать, что второе в долгосрочной перспективе важнее первого.
— Язычники, — пренебрежительно отмахнулся Охотник.
Но Дэмьену показалось, что он тоже не сдержал улыбки, да и вообще простился со священником в несколько менее мрачном настроении, чем то, что владело им на протяжении последних долгих и трудных ночей.
« Ты еще можешь на что-то надеяться, Охотник «.
На север. Туда, где небо ярче, а море теплее.
В сущий кошмар.
Принц умер — и вместе с ним исчезла вся система Установлений, обеспечившая вторжение ракхов надежной Иллюзией. А теперь Иллюзии не стало. И теперь участники вторжения, утратившие обманчивое человекоподобие, предстали в своем подлинном виде: грубые захватчики, ужаснувшие страну кровавым истреблением населения.
Но теперь все перевернулось с ног на голову.
В каждой деревне, возле которой бросало якорь их судно, в каждом городе, в каждом протекторате свирепствовал дух беспощадного возмездия. Самые» везучие» из ракхов просто погибали со вспоротым животом или перерезанным горлом, когда на них накидывались толпы жаждущих крови людей. Им некуда было бежать, им негде было спрятаться. Принц, умерев, более не оказывал им колдовскую помощь; Катасах, не зная об их бедствиях, не присылал подкреплений. Люди быстро распознали их слабости, и ракхи, сперва наводившие ужас на небольшие человеческие поселения, теперь сами бежали от своих недавних (а теперь объединившихся и восставших с оружием в руках) жертв, охваченных яростью и жаждой мщения. И на протяжении всего этого времени Калеста питался страданием, Калеста вдохновлял и подстрекал на новые зверства, Калеста торжествовал: жуткая резня разразилась в самом благословенном из владений Святой Церкви.
Сущий кошмар.
Тела ракхов в Эспеции — ракхов, выставленных живыми под лучи беспощадного солнца. Головы ракхов на частоколе возле въезда в Транквилу. Когти ракхов, используемые как украшения в Шалоне. И повсюду страдания ракхов, муки ракхов… но не только это. Все еще более ужасно, еще более чудовищно. Опьяненные ненавистью и охваченные жаждой мести, человеческие толпы переступили через незримую грань, отделяющую справедливое возмездие от слепого уничтожения. В Инфините замучили до смерти человеческое дитя, оказавшееся чувствительным к свету. В Вердазе заподозренного в колдовстве взрослого поджидала точно такая же участь. Каждый мужчина превратился в подозреваемого, каждая женщина — в объект агрессии. Ходили слухи о межвидовых совокуплениях, приведших к появлению на свет совершенно немыслимого потомства: детей, выглядящих самыми настоящими людьми, но верных в душе ракханской традиции. Теперь любого ребенка всего лишь за мимолетное сходство с ракхами, проступающее в играх, отрывали от родителей и казнили у них на глазах. Другие становились сиротами только из-за того, что на их родителей падала тень подозрения, что они принимали участие в каких-нибудь запретных забавах. И все это, как утверждали убийцы, происходило затем, чтобы избавить мир от жестокости, чтобы сделать благословенный Богом край воистину благословенным.
«Никому не спасти эту страну», — объявил Кэррил. Оглушенный зрелищем, свидетелем чего ему довелось стать, Дэмьен был готов поверить в это. Здесь оказались поколеблены сами устои, на которых зиждется человеческое общество, и уже в скором времени все это должно было разрастись до таких размеров, что ничего не смогут изменить в лучшую сторону и последующие поколения. А осознают ли сами жители здешних мест, что с ними происходит? Или, может быть, хотя бы догадываются? Но если кто-нибудь и догадывается, то выраженные вслух сомнения наверняка проводят по ведомству вражеской пропаганды. Понятно, что любого священника, которому вздумалось бы обратиться к пастве с проповедью терпимости и смирения, просто-напросто разорвали бы на куски. Поэтому, должно быть, никто и не осмеливается увещевать толпу.
В протекторате Кирстаад, где ракхи вырезали местное население целыми деревнями, ответный удар был особенно основателен и сопровождался наиболее страшными эксцессами. Некогда гордый замок протектора сожгли дотла, и лишь камни стен остались немыми свидетелями разыгравшейся там бойни. Кости и скелеты валялись повсюду, у многих были отсечены кисти рук, ступни или целые конечности; должно быть, несчастных нарочно сделали калеками и оставили умирать в огне. Один из балконов, выходящий на море, был устлан толстым слоем битого стекла, как будто здесь нарочно и методично подвергли разрушению нечто прекрасное. Дэмьен вспомнил, как Йенсени описывала хрустальный сад своей матери, и погрустил об этой утрате.
Тело Йенсени они привезли с собой; Таррант своим могуществом оберег его от распада. Им хотелось похоронить девочку у нее на родине. Но Дэмьен не захотел оставить ее здесь, посреди нескончаемого зла. Поэтому они отъехали от замка примерно на милю по побережью, нашли место, осененное тенистыми деревьями, с густой травой на земле, и где, на памяти у людей, до сих пор еще ни разу не проливалась чья-нибудь кровь. Здесь они ее и оставили с обломком хрусталя из материнского сада в одной руке и с отцовским перстнем на пальце другой. Дэмьен вслух прочитал над могилой молитву, хотя никто из небольшого судового экипажа не был его единоверцем, — тем больше оснований дать им почувствовать, что Бог добр и что Он непременно позаботится об усопшей девочке. По сравнению со всеми здешними ужасами это было, конечно, ничтожной малостью, но уж это-то он обязан был сделать в любом случае.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89