Да ни перед кем, говорю, просто так я надела, шутки ради...
Ага, шутки ради... А чего же ты закричала, увидев меня в зеркале? И куда
это ты пропала сегодня ни свет ни заря? Даже не можешь рассвета дождаться
- так тебе не терпится скорее уйти шляться! Да разве для тебя эта белая
фата, для таких шлюх, как ты! И вдруг как кинется на меня, сорвал фату,
разодрал ее в клочья и давай меня самыми грязными cловами обзывать.
Прекрати, говорю, эти мерзости. Как не стыдно тебе, пожилому человеку?!
Ах, мерзости, кричит, да? А про те мерзости, что вы с Тони болтали, уже
забыла? Или за дурака меня принимаешь? Может, прокрутить пленку да
напомнить? И тебя, говорит, следовало бы отправить к Тони, только не жди
от меня такой милости. Ты у меня годами будешь мучиться. Можешь сказать
тому, с кем вы разные там планы строите, что не видать ему моих денег.
Завтра же, кричит, аннулирую завещание, а тебя представлю какому-нибудь
сутенеру, ошивающемуся у рынка, может, хоть часть верну из того, что
потрачено на тебя. А главное, заставлю тебя торговать собой прямо на
тротуаре, потому что это и есть твое настоящее ремесло. Завтра же прогоню
тебя туда и каждый день буду приходить смотреть, как ты и по виду все
больше становишься похожей на шлюху, какой ты, по существу, всегда и была.
Не раз вспомнишь о пожилом человеке, когда начнешь переходить от грузчика
к мяснику. И еще кучу всяких гадостей наговорил, пока я не вышла из
терпения. А тут уж выложила все: что он, негодяй и форменная старая
развалина, по ночам тешится тем, что заставляет меня голой танцевать перед
ним, а ведь я не деревяшка и не могу жить одними танцами. Настоящий,
говорю, ты выжатый лимон, и хоть не одного, а пятерых убей, лучше от этого
не станешь... Он вскочил, схватил стул - я прямо испугалась, что он
разобьет мне голову, и тут, видно мне подвернулась пепельница... и...
- И ты разбила ему голову, - заканчиваю я, так как пауза становится
слишком тягостной. - Найди мне перчатки Димова или лучше всего резиновые,
если есть.
Мери поднимает глаза, полные недоумения, она, кажется, все еще не
может прийти в себя, потом бросается в соседнюю комнату за перчатками.
- И тряпку какую-нибудь или полотенце! - кричу ей вслед.
Она приносит резиновые перчатки оранжевого цвета, в каких женщины
обычно моют посуду, и зеленую косынку. Я иду к покойнику и, натянув
перчатки, бысто обыскиваю его. Из всего найденного оставляю у себя только
красную записную книжечку. Записная книжка убитого вещь опасная, поскольку
она может служить неопровержимой уликой, но эта хранит столько данных и
имен, что я никак не могу бросить ее на произвол судьбы.
Потом заменяю брелок и прячу скорпиона в свой карман.
Найденным в жилетном кармашке Димова секретным ключом отпираю его
кабинет и здесь тоже произвожу обыск, но без особых результатов, так как
многое из того, что я нахожу, мне уже знакомо.
Поднимаю валявшуюся на полу в холле пепельницу и возвращаюсь в
комнату с зеркалом. В сущности, мне бы следовало просто-напросто уйти,
предоставив женщину ее судьбе, но я не в силах так поступить.
- Утром, когда ты вернулась, тебя кто-нибудь видел? - спрашиваю.
- Портье меня видел.
- Это не очень хорошо. А потом ты выходила?
- Никуда не выходила.
- А к тебе или к Димову приходил кто-нибудь?
- Никто.
- Соседи, инкассаторы - никто?
- Ни души.
А ты звонила кому-нибудь по телефону или сюда кто звонил?
- Только ты.
- Ладно, - говорю я. - В таком случае запомни хорошенько эту версию
и, если тебя начнут спрашивать, тверди одно и тоже: сегодня утром ты
обвенчалась с Младеновым. Это легко доказать. Потом ты пришла сюда -
забрать кое-что из своих вещей, к обеду вернулась к Младенову и больше
сегодня от него не выходила. Ясно, да?
Она кивает с искрой надежды в усталых, испуганных глазах.
- А сейчас сложи в чемоданчик кое-какие самые необходимые вещи.
Мери открывает спальню и начинает рыться в гардеробе.
- Но ведь мне все это необходимо...
- "Все это" никуда не денется. Нам важно инсценировать переселение к
Младенову. Возьми одно платье и немного белья и сунь все вон в тот
чемоданчик.
Пока Мери снаряжает чемодан, я обхожу комнаты и тщательно протираю
тряпкой выключатели и дверные ручки, к которым мы прикасались. Потом беру
пепельницу, заворачиваю ее в остатки злополучной фаты, чтоб причина и
следствие были вместе, и тоже запихиваю в чемодан.
- Значит, пошли, - говорю. Больше ты ни до чего не дотрагивайся. Я
сам буду открывать двери и гасить свет. И моли бога, чтоб нам кого-нибудь
не встретить, по крайней мере тут, поблизости. Когда придем к Младенову, я
все ему объясню, а ты вымой как следует пепельницу и сожги фату всю без
остатка. Потом ложись и обо всем забудь.
Я беру чемоданчик и иду, сопровождаемый женщиной. Свет выключен
везде, кроме холла и прихожей. Квартира заперта, и я стаскиваю резиновые
перчатки с чувством облегчения, испытываемого хирургом после только что
законченной тяжелой операции, и прячу их в карман.
- Пошли, - повторяю я. - И старайся не стучать своими высокими
каблуками.
Ухожу от Младенова довольно поздно, это моя вторая бессонная ночь, но
я не могу лечь, не исполнив своей третьей - и последней - задачи. Придется
все же заглянуть домой да взять "ягуара". Ночь тихая, если пропускать мимо
ушей гул моторов, все еще доносящийся со стороны бульваров. Ночь свежая,
если не обращать внимания на запах бензина, которым пропитаны воздух и
стены зданий. Ночь принадлежит мне, если не считать того, что я не имею
возможности погрузиться в сон.
Огибаю угловой ортопедический магазин с одиноко светящейся во мраке
витриной, предлагающей прохожим свои скрипучие пыльные протезы. Но когда я
бросаю взгляд в сторону своего дома, я испытываю такое мучительное
ощущение, словно кто-то грубыми пальцами стиснул мне внутренности.
"Ягуар" исчез.
8
Откинувшись в бледно-розовом кресле, я таращу глаза на висящую
напротив картину, стараясь не закрывать их, так как знаю, что тут же усну.
Передо мной ренуаровская "Купальщица", репродукция конечно. Я подозреваю,
что Франсуаз выбрала ее только потому, что своим розовым цветом она
соответствует общему тону интерьера. Купальщица, как это обычно бывает на
картинах, не купается, а только делает вид, что вытирает свои крупные
красноватые телеса. Фигура написана по-ренуаровски расплывчато и туманно,
но мне она представляется еще более туманной, каким-то смутно-розовым
пятном на благородном сером фоне обоев.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66
Ага, шутки ради... А чего же ты закричала, увидев меня в зеркале? И куда
это ты пропала сегодня ни свет ни заря? Даже не можешь рассвета дождаться
- так тебе не терпится скорее уйти шляться! Да разве для тебя эта белая
фата, для таких шлюх, как ты! И вдруг как кинется на меня, сорвал фату,
разодрал ее в клочья и давай меня самыми грязными cловами обзывать.
Прекрати, говорю, эти мерзости. Как не стыдно тебе, пожилому человеку?!
Ах, мерзости, кричит, да? А про те мерзости, что вы с Тони болтали, уже
забыла? Или за дурака меня принимаешь? Может, прокрутить пленку да
напомнить? И тебя, говорит, следовало бы отправить к Тони, только не жди
от меня такой милости. Ты у меня годами будешь мучиться. Можешь сказать
тому, с кем вы разные там планы строите, что не видать ему моих денег.
Завтра же, кричит, аннулирую завещание, а тебя представлю какому-нибудь
сутенеру, ошивающемуся у рынка, может, хоть часть верну из того, что
потрачено на тебя. А главное, заставлю тебя торговать собой прямо на
тротуаре, потому что это и есть твое настоящее ремесло. Завтра же прогоню
тебя туда и каждый день буду приходить смотреть, как ты и по виду все
больше становишься похожей на шлюху, какой ты, по существу, всегда и была.
Не раз вспомнишь о пожилом человеке, когда начнешь переходить от грузчика
к мяснику. И еще кучу всяких гадостей наговорил, пока я не вышла из
терпения. А тут уж выложила все: что он, негодяй и форменная старая
развалина, по ночам тешится тем, что заставляет меня голой танцевать перед
ним, а ведь я не деревяшка и не могу жить одними танцами. Настоящий,
говорю, ты выжатый лимон, и хоть не одного, а пятерых убей, лучше от этого
не станешь... Он вскочил, схватил стул - я прямо испугалась, что он
разобьет мне голову, и тут, видно мне подвернулась пепельница... и...
- И ты разбила ему голову, - заканчиваю я, так как пауза становится
слишком тягостной. - Найди мне перчатки Димова или лучше всего резиновые,
если есть.
Мери поднимает глаза, полные недоумения, она, кажется, все еще не
может прийти в себя, потом бросается в соседнюю комнату за перчатками.
- И тряпку какую-нибудь или полотенце! - кричу ей вслед.
Она приносит резиновые перчатки оранжевого цвета, в каких женщины
обычно моют посуду, и зеленую косынку. Я иду к покойнику и, натянув
перчатки, бысто обыскиваю его. Из всего найденного оставляю у себя только
красную записную книжечку. Записная книжка убитого вещь опасная, поскольку
она может служить неопровержимой уликой, но эта хранит столько данных и
имен, что я никак не могу бросить ее на произвол судьбы.
Потом заменяю брелок и прячу скорпиона в свой карман.
Найденным в жилетном кармашке Димова секретным ключом отпираю его
кабинет и здесь тоже произвожу обыск, но без особых результатов, так как
многое из того, что я нахожу, мне уже знакомо.
Поднимаю валявшуюся на полу в холле пепельницу и возвращаюсь в
комнату с зеркалом. В сущности, мне бы следовало просто-напросто уйти,
предоставив женщину ее судьбе, но я не в силах так поступить.
- Утром, когда ты вернулась, тебя кто-нибудь видел? - спрашиваю.
- Портье меня видел.
- Это не очень хорошо. А потом ты выходила?
- Никуда не выходила.
- А к тебе или к Димову приходил кто-нибудь?
- Никто.
- Соседи, инкассаторы - никто?
- Ни души.
А ты звонила кому-нибудь по телефону или сюда кто звонил?
- Только ты.
- Ладно, - говорю я. - В таком случае запомни хорошенько эту версию
и, если тебя начнут спрашивать, тверди одно и тоже: сегодня утром ты
обвенчалась с Младеновым. Это легко доказать. Потом ты пришла сюда -
забрать кое-что из своих вещей, к обеду вернулась к Младенову и больше
сегодня от него не выходила. Ясно, да?
Она кивает с искрой надежды в усталых, испуганных глазах.
- А сейчас сложи в чемоданчик кое-какие самые необходимые вещи.
Мери открывает спальню и начинает рыться в гардеробе.
- Но ведь мне все это необходимо...
- "Все это" никуда не денется. Нам важно инсценировать переселение к
Младенову. Возьми одно платье и немного белья и сунь все вон в тот
чемоданчик.
Пока Мери снаряжает чемодан, я обхожу комнаты и тщательно протираю
тряпкой выключатели и дверные ручки, к которым мы прикасались. Потом беру
пепельницу, заворачиваю ее в остатки злополучной фаты, чтоб причина и
следствие были вместе, и тоже запихиваю в чемодан.
- Значит, пошли, - говорю. Больше ты ни до чего не дотрагивайся. Я
сам буду открывать двери и гасить свет. И моли бога, чтоб нам кого-нибудь
не встретить, по крайней мере тут, поблизости. Когда придем к Младенову, я
все ему объясню, а ты вымой как следует пепельницу и сожги фату всю без
остатка. Потом ложись и обо всем забудь.
Я беру чемоданчик и иду, сопровождаемый женщиной. Свет выключен
везде, кроме холла и прихожей. Квартира заперта, и я стаскиваю резиновые
перчатки с чувством облегчения, испытываемого хирургом после только что
законченной тяжелой операции, и прячу их в карман.
- Пошли, - повторяю я. - И старайся не стучать своими высокими
каблуками.
Ухожу от Младенова довольно поздно, это моя вторая бессонная ночь, но
я не могу лечь, не исполнив своей третьей - и последней - задачи. Придется
все же заглянуть домой да взять "ягуара". Ночь тихая, если пропускать мимо
ушей гул моторов, все еще доносящийся со стороны бульваров. Ночь свежая,
если не обращать внимания на запах бензина, которым пропитаны воздух и
стены зданий. Ночь принадлежит мне, если не считать того, что я не имею
возможности погрузиться в сон.
Огибаю угловой ортопедический магазин с одиноко светящейся во мраке
витриной, предлагающей прохожим свои скрипучие пыльные протезы. Но когда я
бросаю взгляд в сторону своего дома, я испытываю такое мучительное
ощущение, словно кто-то грубыми пальцами стиснул мне внутренности.
"Ягуар" исчез.
8
Откинувшись в бледно-розовом кресле, я таращу глаза на висящую
напротив картину, стараясь не закрывать их, так как знаю, что тут же усну.
Передо мной ренуаровская "Купальщица", репродукция конечно. Я подозреваю,
что Франсуаз выбрала ее только потому, что своим розовым цветом она
соответствует общему тону интерьера. Купальщица, как это обычно бывает на
картинах, не купается, а только делает вид, что вытирает свои крупные
красноватые телеса. Фигура написана по-ренуаровски расплывчато и туманно,
но мне она представляется еще более туманной, каким-то смутно-розовым
пятном на благородном сером фоне обоев.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66