Это меня наводит на мысль, что и я мог бы
черкнуть несколько открыток друзьям, как делают все порядочные люди,
прибывая на новое место. Купив пять-шесть одинаковых видов Эйфелевой
башни, как наиболее типичных для Парижа, я снова сажусь за уже убранный
стол и начинаю сочинять тексты, обычные для подобных случаев: "Наконец я в
Париже", "Большой привет из Парижа" и тому подобное. Откровенно говоря,
те, кому я посылаю открытки, не такие уж близкие мне друзья, но самый
факт, что я посылаю кому-то открытки, наполняет меня ощущением, что я не
совсем одинок в этом мире.
- Ели-пили, а тебе платить? - спрашивает подошедший к столу Тони,
видимо устав дубасить кулаком по автомату.
- Пока нет, - говорю я. - Но и это может случиться.
- Что ж, бай Младенов и пообедать не пригласил тебя?
- Ничего в таком роде я не слышал.
- А деньжат много ли тебе сунул?
- Нисколько.
- Вот скряга! - возмущается Тони.
Придвинув ногой стул, он садится напротив. В тот же миг появляется
Милко и тоже подсаживается к столу.
- Оставили человека ни с чем, а сами уехали, - объясняет ему Тони. -
Вот они какие, шефы, браток. - Затем он снова обращается ко мне: - Как у
тебя с деньгами?
- Плохо.
- Жалко. Значит, не угостишь, - ухмыляется Тони.
- Угощу, пусть только устроят меня на работу. Младенов обещал.
- И в первый же день накачаешься, верно? Как мы с Милко. Только не
вообрази, что у нас денег куры не клюют... Эй, гарсон!
Гарсон, который годился бы, пожалуй, Тони в отцы, не спеша подходит к
столу.
- Перекусим немного, а? - предлагает Тони. И не дожидаясь моего
ответа, заказывает: - Три бифштекса с жареной картошкой и бутылку божоле!
Да поживей, ладно? - После этого Тони вновь берется за меня: - Ты случайно
не по журналистской части?
- Что-то в этом роде.
- Вот бы тебя назначили! Если журнал перепоручат тебе, у меня гора с
плеч. Эти люди рехнулись, не иначе! Мыслимо ли вдвоем делать целый журнал!
- А кто второй? - спрашиваю я.
- Милко, - отвечает Тони, будто Милко глухонемой.
Этому человеку с очень белым лицом и мягкими светло-каштановыми
волосами лет под тридцать, другого ничего сказать о нем не могу, так как
глаза его все время опущены, да и голоса его я пока не слышал.
- Разве других сотрудников у вас нет?
- Какие там сотрудники! Есть один от радиостанции "Свободная Европа"
- политические обзоры нам готовит, и еще выживший из ума сапожник; этот
кропает стихи про великую Болгарию. Вот и весь наш состав...
Пожилой гарсон накрывает стол бумажными салфетками, приносит вино и
бокалы, потом раскладывает бифштексы в пластмассовые тарелки. Вообще
заведение не из шикарных.
Какое-то время едим молча. Тони на правах угощающего разливает вино,
а в конце обеда заказывает вторую бутылку. Затем следут кофе с коньяком.
- Тут, браток, все денежки достаются начальству, а нашему брату
перепадают какие-то гроши, - возвращается к исходной мысли Тони, закуривая
сигарету.
Я тоже закуриваю, но не "синюю". Здесь, похоже, все курят "синие".
- В Париже, чтоб загребать деньги, ты должен быть либо шефом, либо
чем-то вроде Мери Ламур, - продолжает Тони, у которого от выпитого
развязался язык.
- Она ведь актриса?
- Актриса! Чепуха! Вертела задом в кабаре, пока не пристала к нашему
Димову, а теперь знай выкачивает из него денежки. Актриса, как бы не так!
- Зря ты так говоришь, - тихо замечает Милко.
У него глухой, сипловатый голос. И нечему тут удивляться, если
учесть, что он пользуется им так редко.
- Почему зря? Может, я вру? - огрызается Тони.
- Зря ты так говоришь, - стоит на своем Милко, делая ударение на
слове "ты".
- Видали его! Почему бы это? Что она мне, кузина или тетка?
Милко молчит. Затем подходит к табачному киоску, разменивает деньги и
идет к лотерейному автомату.
- Помешался он на этих машинках, - доверительно объясняет Тони. - А
вообще-то он парень неплохой. Пойдем пройдемся, все равно делать нечего,
а? Протухнуть можно в этом кафе.
К пяти часам, побывав в нескольких заведениях на Больших Бульварах,
мы усаживаемся на террасе "Кардинала". На улице сыро и серо. Ветер волочит
но небу темные, как дым, тучи. Мимо столиков густо валит толпа. Движение у
перекрестка Ришелье-Друа застопорилось, и, как ни старается полицейский,
размахивая, словно ветряная мельница, руками в белых нарукавниках, все
напрасно.
- Обалдеть можно от этой вечной сутолоки и скуки, - говорит Тони,
поправляя пожелтевшими от табака пальцами свои длинные волосы. - Словом
перемолвиться не с кем. Милко разговорчив, как рыба. Женщины только
утомляют меня да к тому же выуживают деньги. Хочешь, могу тебе уступить
какую-нибудь. Есть тут у меня одна блондиночка - вот с такой грудью!
Официантка в Либрсервис у Елисейских полей. Если тебе по вкусу, могу
перебросить...
Тони слегка побледнел от выпитого. Оттого, что он без конца
поправляет волосы своими прокуренными пальцами, голова у него взъерошена.
Он уже выложил все, что было у него на душе, и сейчас лишь повторяет
сказанное.
- Два рома, - приказывает Тони кельнеру.
- Я предпочел бы кофе, - осмеливаюсь возразить я.
- Будет и кофе, - успокаивает Тони. - Успеем. От жажды не помрешь,
раз со мной. Я не жмот, как другие.
Он и в самом деле не жмот - во всех случаях платит щедро, хотя и
жалуется на безденежье. Вообще, как видно, парень он неплохой, если не
считать того, что много пьет и не в меру болтлив. Я уже знаю, что он в
поисках приключений бежал из Болгарии в пятидесятом году, едва окончив
гимназию, "и вот тебе приключения!". Мне доверено также - "только между
нами, строго между нами", - что порой он готов вернуться обратно - до того
тошно ему становится, но побаивается, как бы его не упекли за решетку.
- Погляди на это столпотворение, - говорит Тони, указывая на сутолоку
вокруг. - Каждый норовит что-то урвать для себя и дать подножку другому...
Потом смотрит на меня остекленелым взглядом и продолжает безо всякой
связи:
- Будь я помоложе, попытался бы стать сутенером. Это все же лучше,
чем самому...
- Лучше не быть ни тем ни другим, - осторожно возражаю я.
- Верно, но что поделаешь. Мы не настолько богаты, чтоб заботиться о
честности. Потому и пишем, что велят, и делаем, что от нас требуют, -
авось перепадет какой франк... Порой хочется стукнуть кулаком и уйти, да
не нравится мне таскать на горбу ящики с грузом. Я уже отведал. Хватит с
меня.
Кельнер приносит ром и прерывает эпизод из биографии Тони, с которой
я уже основательно знаком. Я сильно под градусом, поэтому отпиваю из рюмки
понемногу, лишь ради приличия и смотрю на часы на руке Тони.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66
черкнуть несколько открыток друзьям, как делают все порядочные люди,
прибывая на новое место. Купив пять-шесть одинаковых видов Эйфелевой
башни, как наиболее типичных для Парижа, я снова сажусь за уже убранный
стол и начинаю сочинять тексты, обычные для подобных случаев: "Наконец я в
Париже", "Большой привет из Парижа" и тому подобное. Откровенно говоря,
те, кому я посылаю открытки, не такие уж близкие мне друзья, но самый
факт, что я посылаю кому-то открытки, наполняет меня ощущением, что я не
совсем одинок в этом мире.
- Ели-пили, а тебе платить? - спрашивает подошедший к столу Тони,
видимо устав дубасить кулаком по автомату.
- Пока нет, - говорю я. - Но и это может случиться.
- Что ж, бай Младенов и пообедать не пригласил тебя?
- Ничего в таком роде я не слышал.
- А деньжат много ли тебе сунул?
- Нисколько.
- Вот скряга! - возмущается Тони.
Придвинув ногой стул, он садится напротив. В тот же миг появляется
Милко и тоже подсаживается к столу.
- Оставили человека ни с чем, а сами уехали, - объясняет ему Тони. -
Вот они какие, шефы, браток. - Затем он снова обращается ко мне: - Как у
тебя с деньгами?
- Плохо.
- Жалко. Значит, не угостишь, - ухмыляется Тони.
- Угощу, пусть только устроят меня на работу. Младенов обещал.
- И в первый же день накачаешься, верно? Как мы с Милко. Только не
вообрази, что у нас денег куры не клюют... Эй, гарсон!
Гарсон, который годился бы, пожалуй, Тони в отцы, не спеша подходит к
столу.
- Перекусим немного, а? - предлагает Тони. И не дожидаясь моего
ответа, заказывает: - Три бифштекса с жареной картошкой и бутылку божоле!
Да поживей, ладно? - После этого Тони вновь берется за меня: - Ты случайно
не по журналистской части?
- Что-то в этом роде.
- Вот бы тебя назначили! Если журнал перепоручат тебе, у меня гора с
плеч. Эти люди рехнулись, не иначе! Мыслимо ли вдвоем делать целый журнал!
- А кто второй? - спрашиваю я.
- Милко, - отвечает Тони, будто Милко глухонемой.
Этому человеку с очень белым лицом и мягкими светло-каштановыми
волосами лет под тридцать, другого ничего сказать о нем не могу, так как
глаза его все время опущены, да и голоса его я пока не слышал.
- Разве других сотрудников у вас нет?
- Какие там сотрудники! Есть один от радиостанции "Свободная Европа"
- политические обзоры нам готовит, и еще выживший из ума сапожник; этот
кропает стихи про великую Болгарию. Вот и весь наш состав...
Пожилой гарсон накрывает стол бумажными салфетками, приносит вино и
бокалы, потом раскладывает бифштексы в пластмассовые тарелки. Вообще
заведение не из шикарных.
Какое-то время едим молча. Тони на правах угощающего разливает вино,
а в конце обеда заказывает вторую бутылку. Затем следут кофе с коньяком.
- Тут, браток, все денежки достаются начальству, а нашему брату
перепадают какие-то гроши, - возвращается к исходной мысли Тони, закуривая
сигарету.
Я тоже закуриваю, но не "синюю". Здесь, похоже, все курят "синие".
- В Париже, чтоб загребать деньги, ты должен быть либо шефом, либо
чем-то вроде Мери Ламур, - продолжает Тони, у которого от выпитого
развязался язык.
- Она ведь актриса?
- Актриса! Чепуха! Вертела задом в кабаре, пока не пристала к нашему
Димову, а теперь знай выкачивает из него денежки. Актриса, как бы не так!
- Зря ты так говоришь, - тихо замечает Милко.
У него глухой, сипловатый голос. И нечему тут удивляться, если
учесть, что он пользуется им так редко.
- Почему зря? Может, я вру? - огрызается Тони.
- Зря ты так говоришь, - стоит на своем Милко, делая ударение на
слове "ты".
- Видали его! Почему бы это? Что она мне, кузина или тетка?
Милко молчит. Затем подходит к табачному киоску, разменивает деньги и
идет к лотерейному автомату.
- Помешался он на этих машинках, - доверительно объясняет Тони. - А
вообще-то он парень неплохой. Пойдем пройдемся, все равно делать нечего,
а? Протухнуть можно в этом кафе.
К пяти часам, побывав в нескольких заведениях на Больших Бульварах,
мы усаживаемся на террасе "Кардинала". На улице сыро и серо. Ветер волочит
но небу темные, как дым, тучи. Мимо столиков густо валит толпа. Движение у
перекрестка Ришелье-Друа застопорилось, и, как ни старается полицейский,
размахивая, словно ветряная мельница, руками в белых нарукавниках, все
напрасно.
- Обалдеть можно от этой вечной сутолоки и скуки, - говорит Тони,
поправляя пожелтевшими от табака пальцами свои длинные волосы. - Словом
перемолвиться не с кем. Милко разговорчив, как рыба. Женщины только
утомляют меня да к тому же выуживают деньги. Хочешь, могу тебе уступить
какую-нибудь. Есть тут у меня одна блондиночка - вот с такой грудью!
Официантка в Либрсервис у Елисейских полей. Если тебе по вкусу, могу
перебросить...
Тони слегка побледнел от выпитого. Оттого, что он без конца
поправляет волосы своими прокуренными пальцами, голова у него взъерошена.
Он уже выложил все, что было у него на душе, и сейчас лишь повторяет
сказанное.
- Два рома, - приказывает Тони кельнеру.
- Я предпочел бы кофе, - осмеливаюсь возразить я.
- Будет и кофе, - успокаивает Тони. - Успеем. От жажды не помрешь,
раз со мной. Я не жмот, как другие.
Он и в самом деле не жмот - во всех случаях платит щедро, хотя и
жалуется на безденежье. Вообще, как видно, парень он неплохой, если не
считать того, что много пьет и не в меру болтлив. Я уже знаю, что он в
поисках приключений бежал из Болгарии в пятидесятом году, едва окончив
гимназию, "и вот тебе приключения!". Мне доверено также - "только между
нами, строго между нами", - что порой он готов вернуться обратно - до того
тошно ему становится, но побаивается, как бы его не упекли за решетку.
- Погляди на это столпотворение, - говорит Тони, указывая на сутолоку
вокруг. - Каждый норовит что-то урвать для себя и дать подножку другому...
Потом смотрит на меня остекленелым взглядом и продолжает безо всякой
связи:
- Будь я помоложе, попытался бы стать сутенером. Это все же лучше,
чем самому...
- Лучше не быть ни тем ни другим, - осторожно возражаю я.
- Верно, но что поделаешь. Мы не настолько богаты, чтоб заботиться о
честности. Потому и пишем, что велят, и делаем, что от нас требуют, -
авось перепадет какой франк... Порой хочется стукнуть кулаком и уйти, да
не нравится мне таскать на горбу ящики с грузом. Я уже отведал. Хватит с
меня.
Кельнер приносит ром и прерывает эпизод из биографии Тони, с которой
я уже основательно знаком. Я сильно под градусом, поэтому отпиваю из рюмки
понемногу, лишь ради приличия и смотрю на часы на руке Тони.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66