Вародяна, врача Сергея Каспарыча и самого Мазута Амо на тех трех телеграфных столбах, которые —о, ирония судьбы! — по приказу т. Вародяна, были возведены чрезвычайными папахоносцами для пляски дезертиров... Бежавшие от врага рассказывали об этом выдающемся происшествии довольно обстоятельно, со всеми душераздирающими подробностями, так что мы на основании этих рассказов можем воспроизвести подробности этого трагического события.
Дело было приблизительно так. Вступив в крепость, офицеры противника нашли т. Вародяна, врача и Мазута Амо стоящими на высочайшей башне крепости; они рвали на себе волосы у трехцветного наирского знамени. При виде этой непередаваемой скорби наирских главнокомандующих к ним подходят с глубоким благоговением
коварные офицеры противника, берут под козырек и с большими почестями доставляют их в город. Рассказывают, что встречавшие их по дороге вражеские офицеры брали под козырек и даже главный паша пожал им руки и выразил свое соболезнование по поводу постигшего их несчастия. Вот с таким исключительным вниманием отнеслось к т. Вародяну, врачу и Мазуту Амо высшее командование противника. Но, по прошествии двух дней, они изменнически были преданы в руки вражеских орд, которые и повесили их, подвергнув предварительно страшным мучениям. Эти вражеские орды справа повесили т. Вародяна, слева — врача и меж ними, посредине,— Мазута Амо. Но самое ужасное и самое страшное было в том, что эти дикие орды противника, как рассказывали, прибили посредине третьего телеграфного столба, над головой Мазута Амо, дощечку, на которой было выведено наирскими буквами:
М. А. Ц. Н.
что означало:
«Мазут Амо Царь Наирский»
ПОСЛЕСЛОВИЕ
Вот и целое, читатель. Вот весь наш роман, подобный поэме, который в конечном счете вышел не романом, а чем-то «несообразным». Слово «несообразное» мы берем в кавычки, ибо так бы выразился об этом нашем романе в нем довольно значительное место занимающий и довольно хорошо нам знакомый Хаджи Онник Манукоф Эфенди, этот известный англовед-наирянин, если б он был жив и прочитал эти страницы. Да, так должен был бы выразиться Хаджи, и мы должны были бы с ним вполне согласиться, так как он, как отменный англовед и почтенный наирянин, поставил бы вопрос о незавершенности формы настоящего романа, об отсутствии в нем элементарных канонов и о тысяче других недостатков,— и в назадание нашим талантливым критикам обосновал бы свое это суждение изысканным англоведчеством и почтенным наиролюбством... Но, увы! — согласно имеющимся у нас достоверным сведениям, нет уже в живых Хаджи Онника Манукофа Эфенди,— поэтому оставим вопрос о форме и перейдем к содержанию нашего романа, то есть к поставленному нами основному вопросу — что же такое, наконец, Наири?
Читатель!
В нашей литературе, в особенности в поэзии, нет другого слова, которое бы склонялось так часто, как с давних пор склоняется существительное Наири. Но, несмотря на это, до настоящего моего, подобного поэме, романа на бесплодной ниве нашего языковедения не нашлось ни одного Манука Абегяна, который бы занялся грамматическим строением этого, ставшего ходким, как изюм, слова, и ваш покорный слуга «ветрогон», выражаясь термином того же почтенного Хаджи, впервые занялся этим грамматическим вопросом и выяснил, что слово «Наири» не существительное, а — если только можно в грамматике так выразиться — «мазутамовское». Воображаю, как будет смеяться Манук Абегян, прочитав настоящий мой термин, а может, и вознегодует; однако же мы не будем в обиде, ибо грамматика — не наше дело, а благодаря лишь его, Манука Абегяна, беспечности берутся за грамматические изыскания подобные мне неучи. С другой стороны, думаем, что Манук Абегян не должен иметь особых оснований быть недовольным нами, так как, по нашему невежественному мнению, Наири как объект, подлежащий грамматике, прежде чем быть словом, давно уже существовала в головах более чем почтенных людей (читай этот роман!) как мозговой бред, болезнь сердца... А в подобных случаях, как известно, не особенно компетентно языковедение. Тут уж нужен врач, хирургические клещи или ланцет, а не грамматика... Пусть мне простят врачи, если они найдут, что нельзя удалить из людских голов мозговой бред и болезнь сердца при помощи клещей и ланцетов. Мы не врачи, читатель, и, к сожалению, нет в живых не раз упоминавшегося в этом нашем романе «дохтура» Аршака, чтоб обратиться к нему за советом. Но каково бы ни было мнение «дохтура» Аршака — одно для нас ясно: с давних пор история — этот более гениальный врач, чем «дохтур» Аршак — в практике применяла указанное выше средство, и, как нам кажется, эти опыты истории прошли недаром. Правда, крови потекло много, однако оставшиеся в живых, свободные от мозгового бреда и сердечной болезни, сегодня приступили к строительству своей страны,— страны, для выяснения «существительности» которой не приходится обращаться ни к одному Мануку Абегяну, ибо ее отчетливо видят веете, кто имеет дело с землей и с трудом, а не с тем знаменитым, мы бы сказали, «мазутамовским» ячменем, что согласно наирскому анекдоту, видел однажды длинноухий дядя в своем знаменитом сне...
Вот и все.
??
??
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46
Дело было приблизительно так. Вступив в крепость, офицеры противника нашли т. Вародяна, врача и Мазута Амо стоящими на высочайшей башне крепости; они рвали на себе волосы у трехцветного наирского знамени. При виде этой непередаваемой скорби наирских главнокомандующих к ним подходят с глубоким благоговением
коварные офицеры противника, берут под козырек и с большими почестями доставляют их в город. Рассказывают, что встречавшие их по дороге вражеские офицеры брали под козырек и даже главный паша пожал им руки и выразил свое соболезнование по поводу постигшего их несчастия. Вот с таким исключительным вниманием отнеслось к т. Вародяну, врачу и Мазуту Амо высшее командование противника. Но, по прошествии двух дней, они изменнически были преданы в руки вражеских орд, которые и повесили их, подвергнув предварительно страшным мучениям. Эти вражеские орды справа повесили т. Вародяна, слева — врача и меж ними, посредине,— Мазута Амо. Но самое ужасное и самое страшное было в том, что эти дикие орды противника, как рассказывали, прибили посредине третьего телеграфного столба, над головой Мазута Амо, дощечку, на которой было выведено наирскими буквами:
М. А. Ц. Н.
что означало:
«Мазут Амо Царь Наирский»
ПОСЛЕСЛОВИЕ
Вот и целое, читатель. Вот весь наш роман, подобный поэме, который в конечном счете вышел не романом, а чем-то «несообразным». Слово «несообразное» мы берем в кавычки, ибо так бы выразился об этом нашем романе в нем довольно значительное место занимающий и довольно хорошо нам знакомый Хаджи Онник Манукоф Эфенди, этот известный англовед-наирянин, если б он был жив и прочитал эти страницы. Да, так должен был бы выразиться Хаджи, и мы должны были бы с ним вполне согласиться, так как он, как отменный англовед и почтенный наирянин, поставил бы вопрос о незавершенности формы настоящего романа, об отсутствии в нем элементарных канонов и о тысяче других недостатков,— и в назадание нашим талантливым критикам обосновал бы свое это суждение изысканным англоведчеством и почтенным наиролюбством... Но, увы! — согласно имеющимся у нас достоверным сведениям, нет уже в живых Хаджи Онника Манукофа Эфенди,— поэтому оставим вопрос о форме и перейдем к содержанию нашего романа, то есть к поставленному нами основному вопросу — что же такое, наконец, Наири?
Читатель!
В нашей литературе, в особенности в поэзии, нет другого слова, которое бы склонялось так часто, как с давних пор склоняется существительное Наири. Но, несмотря на это, до настоящего моего, подобного поэме, романа на бесплодной ниве нашего языковедения не нашлось ни одного Манука Абегяна, который бы занялся грамматическим строением этого, ставшего ходким, как изюм, слова, и ваш покорный слуга «ветрогон», выражаясь термином того же почтенного Хаджи, впервые занялся этим грамматическим вопросом и выяснил, что слово «Наири» не существительное, а — если только можно в грамматике так выразиться — «мазутамовское». Воображаю, как будет смеяться Манук Абегян, прочитав настоящий мой термин, а может, и вознегодует; однако же мы не будем в обиде, ибо грамматика — не наше дело, а благодаря лишь его, Манука Абегяна, беспечности берутся за грамматические изыскания подобные мне неучи. С другой стороны, думаем, что Манук Абегян не должен иметь особых оснований быть недовольным нами, так как, по нашему невежественному мнению, Наири как объект, подлежащий грамматике, прежде чем быть словом, давно уже существовала в головах более чем почтенных людей (читай этот роман!) как мозговой бред, болезнь сердца... А в подобных случаях, как известно, не особенно компетентно языковедение. Тут уж нужен врач, хирургические клещи или ланцет, а не грамматика... Пусть мне простят врачи, если они найдут, что нельзя удалить из людских голов мозговой бред и болезнь сердца при помощи клещей и ланцетов. Мы не врачи, читатель, и, к сожалению, нет в живых не раз упоминавшегося в этом нашем романе «дохтура» Аршака, чтоб обратиться к нему за советом. Но каково бы ни было мнение «дохтура» Аршака — одно для нас ясно: с давних пор история — этот более гениальный врач, чем «дохтур» Аршак — в практике применяла указанное выше средство, и, как нам кажется, эти опыты истории прошли недаром. Правда, крови потекло много, однако оставшиеся в живых, свободные от мозгового бреда и сердечной болезни, сегодня приступили к строительству своей страны,— страны, для выяснения «существительности» которой не приходится обращаться ни к одному Мануку Абегяну, ибо ее отчетливо видят веете, кто имеет дело с землей и с трудом, а не с тем знаменитым, мы бы сказали, «мазутамовским» ячменем, что согласно наирскому анекдоту, видел однажды длинноухий дядя в своем знаменитом сне...
Вот и все.
??
??
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46