.. Оставим это, дорогой читатель, и вернемся пока не поздно к дням и трудам избранного нами города. И почем знать? Может статься, что многие из незаметных обитателей этого незаметного города внезапно выступят волею исключительных обстоятельств в ореоле мучеников и, пожалуй, пройдя через горнило испытаний, и впрямь сделаются героями.
...Несчастных же дней много было пережито впоследствии как этим городом, так и всей страной Наири. И эти мрачные дни не могли бы не родить людей несчастных и героических. О нет, не мог бы из пламени этих несчастных дней и годов не выступить героическим, не воспрянуть светлым и очистившимся наирский дух!..
Как сегодняшний обед, дорогой читатель, вспоминаю теперь со всеми подробностями исторический день — одно из июльских воскресений 1914 года — в этом наирском городе. Сейчас, когда я намереваюсь подробно описать сутолоку этого знаменательного дня, из мглы прошедшего, или, как сказал бы поэт, из-под мрачного пепла годов, встают перед моими глазами и рисуются мне события и картины: ясно и отчетливо, будто это совершилось вчера или час назад, вижу я Мазута Амо перед клубом в городском саду, говорящего речь с высоты зеленого карточного стола... Ясно, отчетливо, будто это совершается в настоящую минуту, слышу я сильный голос Мазута Амо. Из тьмы, из ночной тьмы моей комнаты смотрят на меня искрометные глаза Амо Амбарцумовича, и сердце мое трепещет от неопределенного волнения, оно начинает стучать, как посеребренный язычок электрического звонка. И мое воображение, забегая вперед, уже рисует, точно неумолимый палач, Мазута Амо висящим на виселице, подобно деревянному манекену... «Бедный, бедный Амо!» — шепчет мое взволнованное сердце, и я кладу перо, чтоб успокоилось мое сердце и представилась бы мне возможность продолжать свой рассказ.
Наирский город наслаждался в то утро ленивым и мирным воскресным отдыхом. Мирно и безмятежно звонил колокол церкви Апостолов. Кто любил молитву —
пошел в церковь, но большинство горожан находилось в саду или же сидело перед закрытыми лавками, ведя обывательскую беседу. Кое-кто сидел в кофейнях Телефона Сето или Егора Арзуманова, кое-кто — в клубе сада. В тот день в клубе собрались: городской врач — Сергей Каспарыч, мировой судья — Осеп Нариманов, инспектор училища — Арам Антоныч, г. Марукэ, Кинтоури Симон, любивший вращаться среди «именитых», купец-англоман — Хаджи Онник Манукоф Эфенди и еще несколько горожан. Играли в преферанс, макао, баккара. Играть любили. Играли по обыкновению молча и торжественно, порою нарушая молчание возгласом вроде — «пас», «двадцать восемь», «талья». Но, несмотря на полную погруженность в игру, многие из партнеров, в особенности же Сергей Каспарыч и Осеп Нариманов, чувствовали себя не в своей тарелке: частенько посматривали они то на дверь, то на окно, как будто, невзирая на приятную июльскую погоду, им казалось, что оттуда дует. Дело в том, что недоставало одной обыкновенной вещи, к которой привыкли все,— если только «вещью» можно назвать живого и к тому же почтенного человека: недоставало генерала Алеша. Без него не было жизни в клубе, тем более что вместе с ним недоставало и «второй души» клуба — центра клуба — Мазута Амо.., Еще не приступив к игре, Осеп Нариманов спросил,— собственно говоря, даже не так: едва войдя в клуб, по своей всегдашней привычке, Осеп Нариманов радостно воскликнул:
— Мое глубокое почтение Алешу Никитичу!..— но ответа не последовало по той простой причине, что Алеша Никитича там не было. Осеп Нариманов опешил. В тот же миг в голове его возник целый рой подозрений: во-первых, еще вчера, выходя из клуба в четыре часа ночи, генерал Алеш дал слово в десять утра быть в клубе и продолжать прерванное макао; во-вторых, за последнее время генерал Алеш как-то особенно поглядывал на Ольгу Васильевну — Желтокудрую Тыкву, принадлежавшую ему, Осепу Нариманову, и никому другому,— пусть это зарубит у себя на носу генерал Алеш!
Не успели мысли эти оформиться в голове Осепа Нариманова, как впопыхах вошел Арам Антоныч, о жене которого так сильно беспокоился его приятель, мировой
судья, и, заметив, что все уже приступили к делу, подошел сзади, взял его за руку и предложил ему составить пульку.
— Глубокое мое почтение! — воскликнул Осеп Нариманов, от души обрадовавшись.— Как поживает Ольга Васильевна, Арам Антоныч?
Осеп Нариманов только теперь, казалось, вспомнил, что прошло уже три дня с тех пор, как он не видал Ольги Васильевны, а вчера, в шесть часов вечера, когда он, по всегдашнему обыкновению своему, пошел «навестить» ее (обычно в шесть часов Арам Антоныч бывал в школе), горничная объявила, что Ольга Васильевна не велела никого принимать. Не успел он вспомнить об этом, как уже в глазах его начало темнеть, и он собрался отвести затуманившийся взор свой от блестящих глаз Арама Антоныча, как...
— От Ольги Васильевны сердечный привет,— сказал Арам Антоныч с загадочной улыбкой и вслед за тем, нагнувшись к Осепу Нариманову, интимно шепнул: — Мамаша, городская акушерка Аксена Мануковна, вчера клялась, что на сей раз обязательно будет мальчик.
С сердца Осепа Нариманова свалился тяжелый камень. «Значит, не пропала даром долголетняя близость моя с Ольгой Васильевной»,— подумал он, оживившись, и сказал, дружески пожимая руку Араму Антонычу:
— Честь имею быть крестным отцом Колечки,— понимаете, Арам Антоныч,— обязательно Колечки!..— И, совершенно успокоившись, оба сели за игру.
— Однако, куда же делся Алеш Никитич? — спросил, сдавая карты, Арам Антоныч спустя минуту. Но уже все занялись игрой, никто не ответил, хотя всеми и чувствовалось его отсутствие. Врач Сергей Каспарыч обратил было глаза к окну, словно хотел сказать: «дует», но, сообразив, что не это причина общего беспокойства, молча продолжал игру.
И вот, этак часов в двенадцать дня, запыхавшись, влетели в клуб генерал Алеши Амо Амбарцумович. Влетев, как бомба, генерал Алеш и Мазут Амо быстро подошли к столам, перемешали карты и сбросили их на пол... Все повскакали с мест, удивленные и растерянные. А Кинтоури Симон, хоть и был больше всех в проигрыше и, следовательно, больше всех имел основание возмущаться, решив от неожиданности, что «ребята» наклюкались, подбросил вверх карты, вскочил и глупо заорал:
— Урра! урра! урра!!.
— Да что вы, с ума спятили, господа?! — сердито крикнул врач, ударив рукой по столу.— В чем дело?
И не успели остальные очнуться, как Амо Амбарцумович поднял руку, сделал знак, чтобы его слушали, и...
— Война! — объявил Амо Амбарцумович едва слышным голосом. Водворилось молчание, благоговение и удивление.
Генерал Алеш тоже хотел что-то сказать, он поднял было руку, но под влиянием наступившего молчания застыл на месте.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46
...Несчастных же дней много было пережито впоследствии как этим городом, так и всей страной Наири. И эти мрачные дни не могли бы не родить людей несчастных и героических. О нет, не мог бы из пламени этих несчастных дней и годов не выступить героическим, не воспрянуть светлым и очистившимся наирский дух!..
Как сегодняшний обед, дорогой читатель, вспоминаю теперь со всеми подробностями исторический день — одно из июльских воскресений 1914 года — в этом наирском городе. Сейчас, когда я намереваюсь подробно описать сутолоку этого знаменательного дня, из мглы прошедшего, или, как сказал бы поэт, из-под мрачного пепла годов, встают перед моими глазами и рисуются мне события и картины: ясно и отчетливо, будто это совершилось вчера или час назад, вижу я Мазута Амо перед клубом в городском саду, говорящего речь с высоты зеленого карточного стола... Ясно, отчетливо, будто это совершается в настоящую минуту, слышу я сильный голос Мазута Амо. Из тьмы, из ночной тьмы моей комнаты смотрят на меня искрометные глаза Амо Амбарцумовича, и сердце мое трепещет от неопределенного волнения, оно начинает стучать, как посеребренный язычок электрического звонка. И мое воображение, забегая вперед, уже рисует, точно неумолимый палач, Мазута Амо висящим на виселице, подобно деревянному манекену... «Бедный, бедный Амо!» — шепчет мое взволнованное сердце, и я кладу перо, чтоб успокоилось мое сердце и представилась бы мне возможность продолжать свой рассказ.
Наирский город наслаждался в то утро ленивым и мирным воскресным отдыхом. Мирно и безмятежно звонил колокол церкви Апостолов. Кто любил молитву —
пошел в церковь, но большинство горожан находилось в саду или же сидело перед закрытыми лавками, ведя обывательскую беседу. Кое-кто сидел в кофейнях Телефона Сето или Егора Арзуманова, кое-кто — в клубе сада. В тот день в клубе собрались: городской врач — Сергей Каспарыч, мировой судья — Осеп Нариманов, инспектор училища — Арам Антоныч, г. Марукэ, Кинтоури Симон, любивший вращаться среди «именитых», купец-англоман — Хаджи Онник Манукоф Эфенди и еще несколько горожан. Играли в преферанс, макао, баккара. Играть любили. Играли по обыкновению молча и торжественно, порою нарушая молчание возгласом вроде — «пас», «двадцать восемь», «талья». Но, несмотря на полную погруженность в игру, многие из партнеров, в особенности же Сергей Каспарыч и Осеп Нариманов, чувствовали себя не в своей тарелке: частенько посматривали они то на дверь, то на окно, как будто, невзирая на приятную июльскую погоду, им казалось, что оттуда дует. Дело в том, что недоставало одной обыкновенной вещи, к которой привыкли все,— если только «вещью» можно назвать живого и к тому же почтенного человека: недоставало генерала Алеша. Без него не было жизни в клубе, тем более что вместе с ним недоставало и «второй души» клуба — центра клуба — Мазута Амо.., Еще не приступив к игре, Осеп Нариманов спросил,— собственно говоря, даже не так: едва войдя в клуб, по своей всегдашней привычке, Осеп Нариманов радостно воскликнул:
— Мое глубокое почтение Алешу Никитичу!..— но ответа не последовало по той простой причине, что Алеша Никитича там не было. Осеп Нариманов опешил. В тот же миг в голове его возник целый рой подозрений: во-первых, еще вчера, выходя из клуба в четыре часа ночи, генерал Алеш дал слово в десять утра быть в клубе и продолжать прерванное макао; во-вторых, за последнее время генерал Алеш как-то особенно поглядывал на Ольгу Васильевну — Желтокудрую Тыкву, принадлежавшую ему, Осепу Нариманову, и никому другому,— пусть это зарубит у себя на носу генерал Алеш!
Не успели мысли эти оформиться в голове Осепа Нариманова, как впопыхах вошел Арам Антоныч, о жене которого так сильно беспокоился его приятель, мировой
судья, и, заметив, что все уже приступили к делу, подошел сзади, взял его за руку и предложил ему составить пульку.
— Глубокое мое почтение! — воскликнул Осеп Нариманов, от души обрадовавшись.— Как поживает Ольга Васильевна, Арам Антоныч?
Осеп Нариманов только теперь, казалось, вспомнил, что прошло уже три дня с тех пор, как он не видал Ольги Васильевны, а вчера, в шесть часов вечера, когда он, по всегдашнему обыкновению своему, пошел «навестить» ее (обычно в шесть часов Арам Антоныч бывал в школе), горничная объявила, что Ольга Васильевна не велела никого принимать. Не успел он вспомнить об этом, как уже в глазах его начало темнеть, и он собрался отвести затуманившийся взор свой от блестящих глаз Арама Антоныча, как...
— От Ольги Васильевны сердечный привет,— сказал Арам Антоныч с загадочной улыбкой и вслед за тем, нагнувшись к Осепу Нариманову, интимно шепнул: — Мамаша, городская акушерка Аксена Мануковна, вчера клялась, что на сей раз обязательно будет мальчик.
С сердца Осепа Нариманова свалился тяжелый камень. «Значит, не пропала даром долголетняя близость моя с Ольгой Васильевной»,— подумал он, оживившись, и сказал, дружески пожимая руку Араму Антонычу:
— Честь имею быть крестным отцом Колечки,— понимаете, Арам Антоныч,— обязательно Колечки!..— И, совершенно успокоившись, оба сели за игру.
— Однако, куда же делся Алеш Никитич? — спросил, сдавая карты, Арам Антоныч спустя минуту. Но уже все занялись игрой, никто не ответил, хотя всеми и чувствовалось его отсутствие. Врач Сергей Каспарыч обратил было глаза к окну, словно хотел сказать: «дует», но, сообразив, что не это причина общего беспокойства, молча продолжал игру.
И вот, этак часов в двенадцать дня, запыхавшись, влетели в клуб генерал Алеши Амо Амбарцумович. Влетев, как бомба, генерал Алеш и Мазут Амо быстро подошли к столам, перемешали карты и сбросили их на пол... Все повскакали с мест, удивленные и растерянные. А Кинтоури Симон, хоть и был больше всех в проигрыше и, следовательно, больше всех имел основание возмущаться, решив от неожиданности, что «ребята» наклюкались, подбросил вверх карты, вскочил и глупо заорал:
— Урра! урра! урра!!.
— Да что вы, с ума спятили, господа?! — сердито крикнул врач, ударив рукой по столу.— В чем дело?
И не успели остальные очнуться, как Амо Амбарцумович поднял руку, сделал знак, чтобы его слушали, и...
— Война! — объявил Амо Амбарцумович едва слышным голосом. Водворилось молчание, благоговение и удивление.
Генерал Алеш тоже хотел что-то сказать, он поднял было руку, но под влиянием наступившего молчания застыл на месте.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46