Солнце спускается с зенита. Около трех часов пополудни. Но у содержателя кофейни Сето не было еще ни одного посетителя. «Неудачный день, ночью спал на левом боку»,— думает он, сидя у Лавки, и крутит папиросу, чтоб отогнать сон. Качаясь и подрагивая плечом, подходит к нему Абомарш. Он наклеил на стекле двери своего магазина, как это принято в Европе, белую бумажку с надписью: «Пошел обедать». Этим культурным актом Абомарш сразу мог достичь двух целей: во-первых, он лишний раз подтверждал, что у него европейский магазин, во-вторых — показывал, что он сам, как истый европеец, обедает в четыре часа. Пусть он ни на грош товару не продал, но зато имеет возможность и умеет быть европейцем. «Эх, буйвол неповоротливый, что это ты сидишь на солнце, пойдем поиграем малость в карты!» — говорит он, подойдя к Телефону Сето. «Лучше поиграем в нарды — охоты нет играть в карты!» — отвечает Сето и, так как Абомарш не возражает, он также закрывает лавку, но не прикрепляет бумаги на двери, что идет обедать,— и оба направляются играть в нарды.
Когда они под руку, с видом людей, спасенных от скуки, входят в кафе-столовую Телефона Сето, встречают там соседей, играющих, в зависимости от настроения, в карты, домино или же нарды. Гробовщик Енок и Кинтоури Симон предпочли карты и вдвоем играют в бостон на арбуз. Их окружили Хаджи Онник Манукоф Эфенди, мелочник Погос Колопотян, Католик Симон, Бочка Николай; они живо обсуждают ходы игроков и
создают этим особую, напряженную атмосферу. Увлеченные общим настроением, Сето и Абомарш забывают о своем первоначальном намерении играть в нарды и присоединяются к ним.
Когда же начинает постепенно темнеть, по Лорис- Меликовской улице, по порядку, одна за другой, начинают закрываться лавки. Раньше всех закрывается в своей лавочке гробовщик Енок Карапетян и сам остается в ней. Сей почтенный наирянин, за неимением семьи, ночует в своей лавочке и спит в одном из изготовленных им гробов. Об этом знает весь город, и потому-то его в городе зовут Покойником Еноком. Дети же боятся его и не любят проходить мимо лавки гробовщика. Вслед за ним закрывает лавку содержатель кофейни Сето. У него также нет семьи,— он отправляется в городской сад совершить прогулку и выбрать себе невесту. За ним закрывает Хаджи Онник Манукоф Эфенди, а далее друг за другом— и остальные лавочники. Закрыв лавки, торгаши идут кто домой, кто в городской сад, кто опять же в кофейню Телефона Сето коротать там вечерние часы за картами либо следить за игрою других. И так постепенно начинает пустеть кругом, а безликая и бессмысленная темь, словно ленивая, зевающая старуха, спускается и восседает на улицах, и только местами тусклые, как миганье глаз, мерцающие огни показывают, что здесь испокон веков живет и блаженствует наирский городок...
ЧАСТЬ ВТОРАЯ В НАИРИ
Впервой части настоящего романа я попытался представить читателю наирский город со всеми его древними и современными достопримечательностями, постарался воспроизвести нравы его обитателей, или, лучше сказать, его бытовой колорит, лишь в общих чертах и не так подробно, как видел этот наирский город я сам и каким он рисовался мне самому, знавшему этот город. С беспредельным сердечным трепетом взялся я за его описание, дорогой читатель, ибо он дорог мне как колыбель детства и знакомы мне его обитатели как свои пять пальцев или как это перо, коим я сейчас пишу. Повторяю, с трепетом сердечным я приступал к изложению истории этого города. Но теперь, когда я хочу перейти к его последующим дням и событиям, воспроизвести его дни, на сердце моем сгущается тяжелая боль и гложет его. Как-то раз, когда я—хорошенько не припомню — не то брел на рынок, не то возвращался оттуда, внимание ,мое привлекла нелепая картина. Посредине улицы шел пожилой, среднего роста человек, похожий на уездного учителя или на почтальона, и нес на голове— представляете! — желтого цвета гроб. Лил дождь, и стояла непролазная грязь: жидкое месиво булькало под ногами и прилипало к сапогам. Превосходивший этого учителя или почтальона по весу и по размерам гроб скрывал его лицо, но напряженные изгибы его спины и колен явственно показывали, что он несет свою ношу с трудом и хочет доставить ее до места во что бы то ни стало. Должно быть, у него умерла мать или жена, а может, и сын — почем знать? Он напряг все свои силы, от тяжести гроба подбородок его уперся в грудь, спину он был не в силах держать в одном положении, так что гроб, балансируя то взад, то вперед, то и дело задевал грязь. Почему он так мучился, кого должен был встретить этот бедный учитель, придя к себе домой?.. Дорогого, а если не дорогого, то уж, по крайней мере, родного покойника, которого он должен предать земле в этом гробу... Почему так безутешно, с такими беспомощными усилиями, прижав гроб к ноющему позвоночнику, спешил домой этот мрачный учитель... Ныне, читатель, я похожу на него: куда я иду? Почему я прижал — но не к позвоночнику, а к мозгу моему — эту гроб подобную ношу и хочу доставить до места... Но куда? И неужели там, в конце труда моего, не представится мне страна Наири как заветный, дорогой покойник, для предания земле которого несу я сей гроб дум моих, нанизанных на строки? Несу я его вопреки воле моей, ибо надо нести. Ведь нужно же похоронить всех покойников, как бы ни были они дороги и близки,— иначе трупы разложатся и распространят такое зловоние, что даже влюбленный отвернется от обоготворяемых останков. Поэтому, дорогой читатель, оставим лирические размышления и перейдем к дням и событиям этого наирского города. И пусть в тайне дней и событий откроется перед нами «Страна тысячелетия» — вчерашняя Наири.
В первой части моего романа, как сказано выше, я старался передать тот бытовой характер, или колорит, который имел этот наирский город в мирное время. Насколько позволяли мои силы, я прежде всего описал город с его древними и современными достопримечательностями и затем перешел к обитателям, о каждом из которых сказал лишь столько, сколько, быть может, они за- ч служили. Пожалуй, читатель, ты бы захотел, чтобы я, следуя видным европейским писателям, подверг анализу психологию моих героев, обстоятельно рассказал о нежных «переживаниях», скажем, генерала Алеша, когда останавливался в его великолепных покоях губернатор, или же, например, о душевном состоянии городского врача, Сергея Каспарыча, на похоронах его жены... Но здесь я раз навсегда должен сказать, что в романе моем этого нет, и, вероятно, в нем не будет ни единого героя;— печальное обстоятельство, в коем виновен не я, а самый наирский город, ибо какие же герои могли бы выйти, скажем, из генерала Алеша или Амо Амбарцумовича — Мазута Амо?.. Разве был бы удобным героем гробовщик
Емок, или Кинтоури Симои, или же, наконец, Телефон Сето?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46