в усталом мозгу его, словно в банном паре, мелькали, подобно разноцветным капелькам, кредитки.
Открылась дверь, и в цирюльню ворвался мелкими шажками, точно барабанили по полу, Хаджи Манукоф Эфенди.
— Доброе утро моим эфенди-приятелям!—радостно воскликнул Манукоф Эфенди.— Видимо, дела твои хороши, Васил. Уж кто-кто, а Марукэ обязательно придет!..
— Присаживайся, пожалуйста, сейчас кончу,— отведя губы от лица г. Марукэ, с улыбкой ответил цирюльник.— Слава аллаху, ты, видно, в хорошем настроении...
— Почему бы и нет, сынок,— гордо воскликнул Хаджи.— Армения обогатилась новым молодцом, на сей раз мальчик, да-с! Жена Хаджи Манукофа Эфенди Нунуфарханум — героиня: она родила мальчика.
Веселое настроение Хаджи Манукофа Эфенди вызвало луч надежды в мозгу г. Марукэ; в тупых и сонных глазах его мгновенно вспыхнуло жадное выражение.
— Ну, живей,— нервно прикрикнул г. Марукэ, подергивая левым плечом,— я тороплюсь!
Цирюльник Васил уже кончал.
— Поздравляю, ага-хаджи,— сказал вставая г. Марукэ и протянул Манукофу Эфенди свою улыбку и руку. Хаджи Манукоф Эфенди положил два пальца на протянутую ладонь Марукэ (рукопожатия он не знал).
Тот крепко, от души пожал два пальца Хаджи Эфенди и... не знал, как начать. К счастью, Манукоф Эфенди вывел его из затруднительного положения:
— Коли у тебя есть время, идем-ка выкушать по чашке кофе,— сказал Манукоф Эфенди, вырвав пальцы из руки г. Марукэ.— Зайду потом,— бросил Хаджи цирюльнику и показал ему спину. Не обернувшись и не получив согласия г. Марукэ, Хаджи вышел из цирюльни. Г-н Марукэ, не долго думая, пустился за ним, а цирюльник Васил, рассердившись, продолжал стоять минуты две с намыленным помазком в руке, вперив раздосадованный взгляд в их спины. Затем, когда они исчезли, сплюнул и бросил по адресу Хаджи:
— Тьфу, подавись ты своим добром, проклятый! — Затем он подошел к умывальнику и стал мыть помазок, насвистывая модную песню: «Ах, зачем эта ночь!»
Манукоф Эфенди, не оборачиваясь, шел впереди мелкой, четкой, сухой походкой, словно барабанил тросточкой по панели. Радостно думал Манукоф Эфенди, что ловко избавился от ушахбаз-цирюльника. Хаджи Онник Эфенди зашел к цирюльнику, конечно, не побриться, нет,— Хаджи Эфенди брился в неделю раз, и то по
субботам. Целью его было сообщить цирюльнику весть о новорожденном. «Язык цирюльника — что порог бани»,— думал Хаджи, и он, конечно, был прав. О г. Марукэ, которого он пригласил пить кофе, Хаджи совсем забыл. Но г. Марукэ о нем не забыл. Думал г. Марукэ, едва поспевая за ним, что если Хаджи соблаговолит снабдить его заимообразно нужною суммою, он будет спасен, иначе... Г-н Марукэ сам не знал, что станет с ним в противном случае.
Дойдя до своей лавки, Хаджи Манукоф Эфенди остановился и круто повернулся в сторону г. Марукэ. Задумчиво шедший за ним г. Марукэ, не ожидая этого, сильно стукнулся головой об лицо Хаджи Манукофа Эфенди и, смущенный, отскочил, как каучуковый мяч.
— Да потише, что с тобой? — в сердцах воскликнул Хаджи и добавил: — Иди-ка к Симону и скажи, чтоб он за мой счет угостил тебя чашкой кофе, а меня уж прости—мне некогда! — Сказав это, Хаджи Онник Эфенди быстро открыл дверь, юркнул в нее и тотчас же захлопнул ее перед самым носом г. Марукэ. Понял г. Марукэ, что надежды его тщетны.
— Тьфу! — сплюнул г. Марукэ по адресу Эфенди наподобие цирюльника Васила и зашагал... куда? Померк, померк свет в его глазах, и отчаяние его дошло до последней крайности. «Пойдет теперь рассказывать, издеваясь над ним, Арам Антоныч об этом позоре»,— подумал г. Марукэ, и в затуманившемся мозгу его всплыли бледные отталкивающие лица Осепа Нариманова, генерала Алеша, Мазута Амо. И вдруг — в момент этого крайнего отчаяния вспомнил г. Марукэ вчерашнюю сутолоку. В его воображении предстал стоявший на зеленом столе Мазут Амо. И Мазут Амо, этот самый обыкновенный управляющий «Светом», Амо Амбарцумович, показался ему иным, незнакомым. Он предстал перед г. Марукэ подобно исторической личности, вышедшей из глубины веков; он вполз в воспаленный мозг Марукэ, точно гравюра, вырезанная из учебника истории. «Война!» — отдался в его воспаленном мозгу вчерашний голос Мазута Амо. И в сердце г. Марукэ невидимая рука сдвинула, подобно часовой стрелке, с обычного места какую-то тяжесть. Г-н Марукэ понял вдруг, постиг, как бы по наитию свыше, что с этого момента мир уже не тот и что сдвинулись также людские взаимоотношения. Опять, как и в продолжение всей ночи, медленно задвигались в его голове разноцветные кредитки. Но, к его удивлению, сердце его окаменело и не сжалось.
— Ерунда! — вырвалось вслух из его уст, и с сердца его свалился тяжелый камень. Г-н Марукэ ускорил шаги. Он пошел домой спать.
Уже началась война в каких-то неведомых краях. Уже прошло месяца два, как воевали. Шепотом поговаривали, что скоро, в самом близком будущем, как говорил Телефон Сето, «русский вызовет турка на войну». В городском саду т. Вародян передавал знакомым барышням, что уже имеются, уже получены в центре самые достоверные сообщения о скором объявлении войны также и «турку», и тогда все переменится... «Широкие горизонты откроются тогда перед Наири»,— говорил знакомым барышням т. Вародян таинственным шепотом, словно сообщал государственную тайну. Не знаю, какие перемены должны были наступить в жизни этого города и какие горизонты должны были открыться перед Наири в результате таинственных перемен; точно так же не знаю, откуда черпал центр, о коем намекал т. Вародян, подобные сведения,— но одно могу с уверенностью сказать: в делах многих горожан известные перемены уже произошли, однако этого обстоятельства, к сожалению, не мог видеть т. Вародян. Эти «сообщения» он мог бы получить сам, минуя центр, на месте же, у любого наирянина, хотя бы у мелочного торговца Колопотяна, перед которым уже открылись известные горизонты. В жизни мелкого лавочника Колопотяна уже произошла та бросающаяся в глаза жизненная перемена, что в течение одного двух месяцев цена на сахар-рафинад подскочила с четырнадцати копеек до семнадцати. Набавил цены Хаджи Онник Манукоф Эфенди, получавший сахар с места производства вагонами и, в свою очередь, продававший мелким торговцам мешками. Но перемена эта была ничтожна по сравнению с той более чем ощутительной переменой, что имела место в лавке соседа того же Колопотяна — Католика Симона и прочих. Она заключалась в нехватке подсобляющих рук: одни их уже лишились, другие были под угрозой лишения, третьи могли потерять их не сегодня-завтра. Уже забрали сына Католика, его соседа Карапетяна, Мартиросяна, детей, братьев, их самих и тысячи неизвестных «янов». Очередь была за Абомаршем, Кинтоури Симоном, третьим, четвертым, пятым — всех не перечтешь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46
Открылась дверь, и в цирюльню ворвался мелкими шажками, точно барабанили по полу, Хаджи Манукоф Эфенди.
— Доброе утро моим эфенди-приятелям!—радостно воскликнул Манукоф Эфенди.— Видимо, дела твои хороши, Васил. Уж кто-кто, а Марукэ обязательно придет!..
— Присаживайся, пожалуйста, сейчас кончу,— отведя губы от лица г. Марукэ, с улыбкой ответил цирюльник.— Слава аллаху, ты, видно, в хорошем настроении...
— Почему бы и нет, сынок,— гордо воскликнул Хаджи.— Армения обогатилась новым молодцом, на сей раз мальчик, да-с! Жена Хаджи Манукофа Эфенди Нунуфарханум — героиня: она родила мальчика.
Веселое настроение Хаджи Манукофа Эфенди вызвало луч надежды в мозгу г. Марукэ; в тупых и сонных глазах его мгновенно вспыхнуло жадное выражение.
— Ну, живей,— нервно прикрикнул г. Марукэ, подергивая левым плечом,— я тороплюсь!
Цирюльник Васил уже кончал.
— Поздравляю, ага-хаджи,— сказал вставая г. Марукэ и протянул Манукофу Эфенди свою улыбку и руку. Хаджи Манукоф Эфенди положил два пальца на протянутую ладонь Марукэ (рукопожатия он не знал).
Тот крепко, от души пожал два пальца Хаджи Эфенди и... не знал, как начать. К счастью, Манукоф Эфенди вывел его из затруднительного положения:
— Коли у тебя есть время, идем-ка выкушать по чашке кофе,— сказал Манукоф Эфенди, вырвав пальцы из руки г. Марукэ.— Зайду потом,— бросил Хаджи цирюльнику и показал ему спину. Не обернувшись и не получив согласия г. Марукэ, Хаджи вышел из цирюльни. Г-н Марукэ, не долго думая, пустился за ним, а цирюльник Васил, рассердившись, продолжал стоять минуты две с намыленным помазком в руке, вперив раздосадованный взгляд в их спины. Затем, когда они исчезли, сплюнул и бросил по адресу Хаджи:
— Тьфу, подавись ты своим добром, проклятый! — Затем он подошел к умывальнику и стал мыть помазок, насвистывая модную песню: «Ах, зачем эта ночь!»
Манукоф Эфенди, не оборачиваясь, шел впереди мелкой, четкой, сухой походкой, словно барабанил тросточкой по панели. Радостно думал Манукоф Эфенди, что ловко избавился от ушахбаз-цирюльника. Хаджи Онник Эфенди зашел к цирюльнику, конечно, не побриться, нет,— Хаджи Эфенди брился в неделю раз, и то по
субботам. Целью его было сообщить цирюльнику весть о новорожденном. «Язык цирюльника — что порог бани»,— думал Хаджи, и он, конечно, был прав. О г. Марукэ, которого он пригласил пить кофе, Хаджи совсем забыл. Но г. Марукэ о нем не забыл. Думал г. Марукэ, едва поспевая за ним, что если Хаджи соблаговолит снабдить его заимообразно нужною суммою, он будет спасен, иначе... Г-н Марукэ сам не знал, что станет с ним в противном случае.
Дойдя до своей лавки, Хаджи Манукоф Эфенди остановился и круто повернулся в сторону г. Марукэ. Задумчиво шедший за ним г. Марукэ, не ожидая этого, сильно стукнулся головой об лицо Хаджи Манукофа Эфенди и, смущенный, отскочил, как каучуковый мяч.
— Да потише, что с тобой? — в сердцах воскликнул Хаджи и добавил: — Иди-ка к Симону и скажи, чтоб он за мой счет угостил тебя чашкой кофе, а меня уж прости—мне некогда! — Сказав это, Хаджи Онник Эфенди быстро открыл дверь, юркнул в нее и тотчас же захлопнул ее перед самым носом г. Марукэ. Понял г. Марукэ, что надежды его тщетны.
— Тьфу! — сплюнул г. Марукэ по адресу Эфенди наподобие цирюльника Васила и зашагал... куда? Померк, померк свет в его глазах, и отчаяние его дошло до последней крайности. «Пойдет теперь рассказывать, издеваясь над ним, Арам Антоныч об этом позоре»,— подумал г. Марукэ, и в затуманившемся мозгу его всплыли бледные отталкивающие лица Осепа Нариманова, генерала Алеша, Мазута Амо. И вдруг — в момент этого крайнего отчаяния вспомнил г. Марукэ вчерашнюю сутолоку. В его воображении предстал стоявший на зеленом столе Мазут Амо. И Мазут Амо, этот самый обыкновенный управляющий «Светом», Амо Амбарцумович, показался ему иным, незнакомым. Он предстал перед г. Марукэ подобно исторической личности, вышедшей из глубины веков; он вполз в воспаленный мозг Марукэ, точно гравюра, вырезанная из учебника истории. «Война!» — отдался в его воспаленном мозгу вчерашний голос Мазута Амо. И в сердце г. Марукэ невидимая рука сдвинула, подобно часовой стрелке, с обычного места какую-то тяжесть. Г-н Марукэ понял вдруг, постиг, как бы по наитию свыше, что с этого момента мир уже не тот и что сдвинулись также людские взаимоотношения. Опять, как и в продолжение всей ночи, медленно задвигались в его голове разноцветные кредитки. Но, к его удивлению, сердце его окаменело и не сжалось.
— Ерунда! — вырвалось вслух из его уст, и с сердца его свалился тяжелый камень. Г-н Марукэ ускорил шаги. Он пошел домой спать.
Уже началась война в каких-то неведомых краях. Уже прошло месяца два, как воевали. Шепотом поговаривали, что скоро, в самом близком будущем, как говорил Телефон Сето, «русский вызовет турка на войну». В городском саду т. Вародян передавал знакомым барышням, что уже имеются, уже получены в центре самые достоверные сообщения о скором объявлении войны также и «турку», и тогда все переменится... «Широкие горизонты откроются тогда перед Наири»,— говорил знакомым барышням т. Вародян таинственным шепотом, словно сообщал государственную тайну. Не знаю, какие перемены должны были наступить в жизни этого города и какие горизонты должны были открыться перед Наири в результате таинственных перемен; точно так же не знаю, откуда черпал центр, о коем намекал т. Вародян, подобные сведения,— но одно могу с уверенностью сказать: в делах многих горожан известные перемены уже произошли, однако этого обстоятельства, к сожалению, не мог видеть т. Вародян. Эти «сообщения» он мог бы получить сам, минуя центр, на месте же, у любого наирянина, хотя бы у мелочного торговца Колопотяна, перед которым уже открылись известные горизонты. В жизни мелкого лавочника Колопотяна уже произошла та бросающаяся в глаза жизненная перемена, что в течение одного двух месяцев цена на сахар-рафинад подскочила с четырнадцати копеек до семнадцати. Набавил цены Хаджи Онник Манукоф Эфенди, получавший сахар с места производства вагонами и, в свою очередь, продававший мелким торговцам мешками. Но перемена эта была ничтожна по сравнению с той более чем ощутительной переменой, что имела место в лавке соседа того же Колопотяна — Католика Симона и прочих. Она заключалась в нехватке подсобляющих рук: одни их уже лишились, другие были под угрозой лишения, третьи могли потерять их не сегодня-завтра. Уже забрали сына Католика, его соседа Карапетяна, Мартиросяна, детей, братьев, их самих и тысячи неизвестных «янов». Очередь была за Абомаршем, Кинтоури Симоном, третьим, четвертым, пятым — всех не перечтешь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46