Но давнишняя история эта была предана забвению. Ныне же «неудостоившаяся венца» ориорд Сато фактически (но неофициально) удостоилась «венца»: поговаривали, что она была неравнодушна к г. Марукэ; Марукэ же, в особенности после ухода из школы, не избегал нежного внимания ориорд Сато.
Много, много страдала в ту ночь до утра, до возвращения г. Марукэ, ориорд Сато, лежа на кровати г. Марукэ. Однако странно то, что по возвращении г. Марукэ в разговоре ориорд Сато с ним тщетно было бы искать нежных, любовных ноток; она даже не бросилась, не обняла шею любимого рыцаря, не поцеловала его. А лишь... захохотала, когда вошли г. Марукэ и Каро Дараян, поздравила их со «свадьбой» и затем быстро-быстро стала рассказывать про... Товарищество.
Ориорд Сато рассказывала, что Товарищество давно уже приступило к работе. Тов. Вародян каждодневно с десяти часов утра в свечной лавочке производил запись добровольцев. Рассказывал т. Вародян шепотом посетителям свечной лавки интересные новости об обещаниях, данных высочайшими инстанциями. И уже приступил Мазут Амо к организации (по известным соображениям!) «Общества Мелкого Кредита». Мазут Амо всецело был охвачен лихорадочной деятельностью: он лично был в центре и получил от губернатора разрешение на организацию «Общества Мелкого Кредита», чем, как говорил на собрании учредителей председатель собрания Мазут Амо, хотели прийти на помощь крестьянству округа,— именно крестьянству. В этом деле огромную услугу оказал ему, Мазуту Амо, уездный начальник. Он на прошении, адресованном Мазутом Амо губернатору, наложил краткую резолюцию: «Не встречаю препятствий».
Но существеннее всего то, что в своем неведомом месте уже пришел в движение Центропаук: из неизвестного своего угла растянул он сети по белому свету, захватив Ван, Битлис, Букреш, Нью-Йорк, и получил «согласие». И прибывали все, собирались уже в пограничных районах влиятельные имена и вели за собою отряды папахоносцев... Вернулся даже, говорила ориорд Сато, этот шутник, т. Маранкозян, и привез с собою папахоносцев; он собирается на днях отправиться на фронт под начальством т. Странника,
— А как же нам быть? — спросила взволнованно ориорд Сато, эта «неудостоившаяся венца».— Почему не растолковываем народу?..
Марукэ и Каро Дараян посмотрели друг на друга; в их взглядах было что-то печальное, мрачно-загадочное. В глазах Каро Дараяна можно было, кроме того, читать улыбку, смешанную с иронией. Но ориорд Сато увлекалась, молодая кровь возмущалась в ней.
— О каком народе речь? — ответил Каро Дараян вопросом на вопрос не столько ориорд Сато, сколько самому себе, и внутренним оком своим посмотрел, измерил от края до края «страну Наири».
Видел Каро Дараян, часто встречал наирских рабочих еще в Баку; не раз приходилось ему слышать, как их прозывали «штрейкбрехерами». И это еще в Баку, в промышленном центре. Помнил он, Каро Дараян, их, приходивших из темных наирских хижин, чтоб, спустя два, три, четыре года, нести с Бакинских промыслов в те же хижины в лучшем случае замасленный сундучок, десять рублей денег и свои разрушенные легкие; и знал он, что для работы «почва неблагоприятна»: мало, слишком мало качеств могли бы обнаружить для изменения сложившегося у него взгляда наирский лапотник и провинциальный торгаш.
— Через два дня я выезжаю на фронт! — объявил Каро Дараян. С этим намерением он и приехал в родной город: как подлежащий мобилизации, он призывался по месту рождения.
Два дня спустя Каро Дараян отбыл на фронт.
Прошло два, три, четыре дня — прошла целая неделя, и в городе не случилось ничего нового, кроме разве того, что в воскресенье перед обедней отец Иусик Пройдоха выступил с амвона церкви св. богородицы с воодушевленным словом,— вернее, вдохновенным патриотическим призывом. Напомнил своей пастве о. Иусик о тех полных значения и тайн «ходах», которые, как мы знаем, имелись в крепости, в церкви Апостолов и в мосту Вардана.
— Цари наирские сочетали гениальность с хитростью,— сказал о. Иусик,— они умели связывать душевное с телесным, меч с крестом, веру с военной доблестью. Хитрые и гениальные, они, к сожалению, одновременно были себялюбцы и смутьяны, и от этого именно и погибла древняя страна — тысячелетняя Наири. Погубила нас низкая, коварная, эгоистическая измена: мы стали жертвой себялюбцев васаков,— сказал с пеной негодования у рта отец Иусик Пройдоха.— Но пусть вспомнит дорогая паства светлые имена Вардана Мамиконяна и Саака Партева и воодушевляется ими. Лучше пасть на поле брани во имя святой веры и отечества, чем влачить скотское существование, кое влачим мы свыше пяти веков. Но вот наступил час возрождения, и на Аварайр, на новую Варданову битву призывает всех своих честных сынов наше исстрадавшееся отечество. Веками растоптанный, веками оскверняемый дух наирский призывает вас сегодня последний раз. Зовет он из развалин монастырей, святых обителей дедов, из заплесневелых могил мучеников,-— призывает вас все еще затаптываемая вера ваших отцов, вера ваших дедов, слава вашего отечества; призывает вас, мужья доблестные, вас, все еще не забывших вашу святую веру и славу отечества; призывает тебя, народ простой, тебя, чуждого корысти богачей,— тебя, всегда готового переносить всякие лишения во имя веры и отечества. Да не послужит примером для дорогой паствы жизнь горделивых и корыстных богачей, ибо не они наследуют царство небесное. Не им достанется и царство земное — освобожденная отчизна, народ дорогой, ибо ты, ты должен пахать, сеять и собирать ее живительные плоды, а не корыстолюбивые богачи, разлагающиеся на зловонных ложах разврата и предпочитающие пресный хлеб пекарни благоухающему лавашу тонира.
Вот так бичевал о. Иусик Пройдоха в этом своем знаменитом слове богатеев города, то есть лавочников Лорис-Меликовской улицы, и, конечно, был прав: из них никого не было в церкви и из них еще никто и никогда ни единого гроша не бросил в кружечный сбор в церкви св. богородицы. Паства его состояла из простого народа, и он в этом знаменитом слове возвеличил ее, обратился к ее сердцу, безгрешному, как ангел божий, и чистому, как голубь. Вот этих именно, безгрешных сердцем, долженствующих, по мнению о. Иусика, наследовать царство небесное, и призывал он на новую Аварайрскую битву. И что же? Призыв его в сердцах слушателей нашел значительно более глубокий, более реальный отклик, чем, скажем, исторический призыв самого Мазута Амо в городском саду. На следующий день в свечной лавочке «записалось» довольно много ремесленников и живших на окраине города полукрестьян, так что заносящий их в списки т. Вародян невольно воскликнул про себя: «Браво, Пройдоха!» Впрочем, конечно, имело основание и то мнение, по которому эта «запись», будучи, с одной стороны, результатом проповеди отца Иусика Пройдохи, с другой, вызывалась тем обстоятельством, что многие из записавшихся все равно не сегодня-завтра должны были призываться пятиэтажным зданием,— так что они, как добросовестные наиряне, предпочли наирский «штаб» русскому.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46
Много, много страдала в ту ночь до утра, до возвращения г. Марукэ, ориорд Сато, лежа на кровати г. Марукэ. Однако странно то, что по возвращении г. Марукэ в разговоре ориорд Сато с ним тщетно было бы искать нежных, любовных ноток; она даже не бросилась, не обняла шею любимого рыцаря, не поцеловала его. А лишь... захохотала, когда вошли г. Марукэ и Каро Дараян, поздравила их со «свадьбой» и затем быстро-быстро стала рассказывать про... Товарищество.
Ориорд Сато рассказывала, что Товарищество давно уже приступило к работе. Тов. Вародян каждодневно с десяти часов утра в свечной лавочке производил запись добровольцев. Рассказывал т. Вародян шепотом посетителям свечной лавки интересные новости об обещаниях, данных высочайшими инстанциями. И уже приступил Мазут Амо к организации (по известным соображениям!) «Общества Мелкого Кредита». Мазут Амо всецело был охвачен лихорадочной деятельностью: он лично был в центре и получил от губернатора разрешение на организацию «Общества Мелкого Кредита», чем, как говорил на собрании учредителей председатель собрания Мазут Амо, хотели прийти на помощь крестьянству округа,— именно крестьянству. В этом деле огромную услугу оказал ему, Мазуту Амо, уездный начальник. Он на прошении, адресованном Мазутом Амо губернатору, наложил краткую резолюцию: «Не встречаю препятствий».
Но существеннее всего то, что в своем неведомом месте уже пришел в движение Центропаук: из неизвестного своего угла растянул он сети по белому свету, захватив Ван, Битлис, Букреш, Нью-Йорк, и получил «согласие». И прибывали все, собирались уже в пограничных районах влиятельные имена и вели за собою отряды папахоносцев... Вернулся даже, говорила ориорд Сато, этот шутник, т. Маранкозян, и привез с собою папахоносцев; он собирается на днях отправиться на фронт под начальством т. Странника,
— А как же нам быть? — спросила взволнованно ориорд Сато, эта «неудостоившаяся венца».— Почему не растолковываем народу?..
Марукэ и Каро Дараян посмотрели друг на друга; в их взглядах было что-то печальное, мрачно-загадочное. В глазах Каро Дараяна можно было, кроме того, читать улыбку, смешанную с иронией. Но ориорд Сато увлекалась, молодая кровь возмущалась в ней.
— О каком народе речь? — ответил Каро Дараян вопросом на вопрос не столько ориорд Сато, сколько самому себе, и внутренним оком своим посмотрел, измерил от края до края «страну Наири».
Видел Каро Дараян, часто встречал наирских рабочих еще в Баку; не раз приходилось ему слышать, как их прозывали «штрейкбрехерами». И это еще в Баку, в промышленном центре. Помнил он, Каро Дараян, их, приходивших из темных наирских хижин, чтоб, спустя два, три, четыре года, нести с Бакинских промыслов в те же хижины в лучшем случае замасленный сундучок, десять рублей денег и свои разрушенные легкие; и знал он, что для работы «почва неблагоприятна»: мало, слишком мало качеств могли бы обнаружить для изменения сложившегося у него взгляда наирский лапотник и провинциальный торгаш.
— Через два дня я выезжаю на фронт! — объявил Каро Дараян. С этим намерением он и приехал в родной город: как подлежащий мобилизации, он призывался по месту рождения.
Два дня спустя Каро Дараян отбыл на фронт.
Прошло два, три, четыре дня — прошла целая неделя, и в городе не случилось ничего нового, кроме разве того, что в воскресенье перед обедней отец Иусик Пройдоха выступил с амвона церкви св. богородицы с воодушевленным словом,— вернее, вдохновенным патриотическим призывом. Напомнил своей пастве о. Иусик о тех полных значения и тайн «ходах», которые, как мы знаем, имелись в крепости, в церкви Апостолов и в мосту Вардана.
— Цари наирские сочетали гениальность с хитростью,— сказал о. Иусик,— они умели связывать душевное с телесным, меч с крестом, веру с военной доблестью. Хитрые и гениальные, они, к сожалению, одновременно были себялюбцы и смутьяны, и от этого именно и погибла древняя страна — тысячелетняя Наири. Погубила нас низкая, коварная, эгоистическая измена: мы стали жертвой себялюбцев васаков,— сказал с пеной негодования у рта отец Иусик Пройдоха.— Но пусть вспомнит дорогая паства светлые имена Вардана Мамиконяна и Саака Партева и воодушевляется ими. Лучше пасть на поле брани во имя святой веры и отечества, чем влачить скотское существование, кое влачим мы свыше пяти веков. Но вот наступил час возрождения, и на Аварайр, на новую Варданову битву призывает всех своих честных сынов наше исстрадавшееся отечество. Веками растоптанный, веками оскверняемый дух наирский призывает вас сегодня последний раз. Зовет он из развалин монастырей, святых обителей дедов, из заплесневелых могил мучеников,-— призывает вас все еще затаптываемая вера ваших отцов, вера ваших дедов, слава вашего отечества; призывает вас, мужья доблестные, вас, все еще не забывших вашу святую веру и славу отечества; призывает тебя, народ простой, тебя, чуждого корысти богачей,— тебя, всегда готового переносить всякие лишения во имя веры и отечества. Да не послужит примером для дорогой паствы жизнь горделивых и корыстных богачей, ибо не они наследуют царство небесное. Не им достанется и царство земное — освобожденная отчизна, народ дорогой, ибо ты, ты должен пахать, сеять и собирать ее живительные плоды, а не корыстолюбивые богачи, разлагающиеся на зловонных ложах разврата и предпочитающие пресный хлеб пекарни благоухающему лавашу тонира.
Вот так бичевал о. Иусик Пройдоха в этом своем знаменитом слове богатеев города, то есть лавочников Лорис-Меликовской улицы, и, конечно, был прав: из них никого не было в церкви и из них еще никто и никогда ни единого гроша не бросил в кружечный сбор в церкви св. богородицы. Паства его состояла из простого народа, и он в этом знаменитом слове возвеличил ее, обратился к ее сердцу, безгрешному, как ангел божий, и чистому, как голубь. Вот этих именно, безгрешных сердцем, долженствующих, по мнению о. Иусика, наследовать царство небесное, и призывал он на новую Аварайрскую битву. И что же? Призыв его в сердцах слушателей нашел значительно более глубокий, более реальный отклик, чем, скажем, исторический призыв самого Мазута Амо в городском саду. На следующий день в свечной лавочке «записалось» довольно много ремесленников и живших на окраине города полукрестьян, так что заносящий их в списки т. Вародян невольно воскликнул про себя: «Браво, Пройдоха!» Впрочем, конечно, имело основание и то мнение, по которому эта «запись», будучи, с одной стороны, результатом проповеди отца Иусика Пройдохи, с другой, вызывалась тем обстоятельством, что многие из записавшихся все равно не сегодня-завтра должны были призываться пятиэтажным зданием,— так что они, как добросовестные наиряне, предпочли наирский «штаб» русскому.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46