Чья была эта работа, если не его — вашего (то есть Мазута Амо.— Е. Ч.) бесподобного друга, ныне Областного Комиссара, бывшего городского врача, Сергея Каспарыча?.. Не он ли,— говорилось далее в этом удивительном письме,— этот член вашего Местного Комитета, ныне Областной Комиссар, врач, Сергей Каспарыч, так ловко приспособил доски клозета своей квартиры, что среди бела дня потопил в отхожем месте свою законную умалишенную жену, чтоб избавиться от нее, как от лишней обузы?.. Не вы ли,— обращаясь к нему, Амо Амбарцумовичу, говорил далее уездный начальник,— не вы ли, уважаемый Амо Амбарцумович, через моего подчиненного Шмерлинга из складов вашего «Света» целыми обозами переправляли нефть нашему и, в особенности, вашему вековому врагу — туркам и ценою крови, пролитой нашими и вашими братьями, набивали свои карманы золотом?.. Да, уважаемый Амо Амбарцумович, это было делом ваших рук — и напрасно вы ныне, заключив меня, старика, в тюрьму, предали забвению хлеб и соль, коими вы пользовались годами за моим обильным столом!..»
Вот до чего чудовищны были обвинения в этом мифическом письме, возводимые на Амо Амбарцумовича и врача, Сергея Каспарыча, и мы не сомневаемся, что это мифическое письмо есть результат испорченности мозга ориорд Сато. Да я уже более не сомневаюсь, что это мифическое письмо не могло бы исходить ни из какого другого источника, кроме испорченного мозга ориорд Сато, который, будучи испорченным с самого начала, целыми годами подвергался влиянию более чем испорченного,— особачившегося мозга г. Марукэ.
Одним словом, читатель, то были темные и таинственные истории, оставшиеся для меня, автора, темными и таинственными до самого конца. Даже теперь, когда со времени описанных мною событий прошло столь много лет, когда утекло столь много воды, и из лиц и фигур, мною выведенных, очень многие перешли на лоно небытия — даже теперь, читатель, когда я мысленно оглядываюсь назад и стараюсь вспомнить и понять события и историю тех былых дней,— они представляются мне в виде мутного, темного, бурно мчащегося потока, сметающего с пути своего все препятствия и заторы.
Помню — однажды, когда я еще был ребенком, вздулась река описанного мною города. Стояла ночь, когда я с братом, выбежав из дому, отправился смотреть на поднявшуюся реку. Было темно. Казалось, мазутом помазали небо, и это мазут, стекавший с неба, залил город, улицы, дома и людей. Жили мы неподалеку от моста Вардана, под крепостью и, спускаясь к реке, мы думали, что доберемся до приречной улицы и оттуда будем смотреть на бушующую стихию. Но мы жестоко ошиблись. От нашего дома спускалась к этой улице извилистая тропа. Не успели мы свернуть на последний поворот этой каменистой тропы, откуда был спуск на приречную улицу, как мазутная гладь распалась на две части, едва отличавшиеся друг от друга,— выше темнее, ниже светлее. Нижняя, сравнительно светлая, была поднявшаяся река, которая залила приречную улицу и, тяжело и грозно распластавшись, фыркала, словно легендарный дракон. От вздувшейся реки несло давящей, заманивающей к себе сыростью, и я жался к брату, опасаясь, как бы не увлек, не задушил, не сожрал меня этот легендарный дракон. Напротив выступала, словно видение, черная каменная громада. То был мост Вардана, выделявшийся чернотою своей в подобном мазуту тумане. Меж людей, стоявших неподалеку от нас, шел спор о том, выдержит ли мост Вардана страшный напор клокотавшей реки: одни утверждали, что выдержит, другие — сомневались. В это время из недр потока раздался страшный, непередаваемый, душераздирающий крик, и в ту же самую минуту над потоком стремительно пронесся маленький, еле заметный огонек, похожий на мигающий глаз труса. Я сильно прижался к брату, обнял его ногу. Стоявшие
рядом со мною люди подняли вой, пришли в замешательство и, неведомо почему, стали ругать друг друга. И опять из недр тяжело распластавшегося мазута раздался в последний раз душераздирающий крик, пронесся стремительно, словно в страхе мигающий глаз труса, огонь в сторону черного призрака моста Вардана — и исчез бесследно.
Выяснилось, что то была лодка, сорванная потоком на одной из прибрежных улиц города и унесенная течением к мосту Вардана. Прижавшись к брату, я, весь дрожа, вернулся домой и лег рядом с матерью. Всю ночь напролет в моем детском мозгу тяжело мчала вздыбившаяся река и колыхался призрак моста Вардана. И, ударяясь об этот черный призрак, душераздирающие крики издавал пугливый огонек, похожий на в страхе мигающие глаза труса. Утром, проснувшись, я стремглав побежал к реке, но, к удивлению и радости моей, увидел, что с приречной улицы уже удалился легендарный дракон: река вступила в свои берега и протекала плавно, а царственно воссевший в середине реки мост Вардана сушил свои мокрые бока под светлыми лучами восходящего солнца... С детской наивностью я устремил взор на темную воду, омывающую бока моста Вардана, полагая, что там найду какой-нибудь след быстро пронесшейся ночью лодки и даже — о, детская наивность! — испуганно мигавшего, словно пугливый глаз труса, огонька... Но от всего этого не осталось и не могло остаться ни единого следа. Лишь мост Вардана один подставил царственную грудь темно- клокочущим водам... С этого незначительного по существу события, случившегося во дни моего детства, прошло двадцать пять длинных лет, но я вдруг вспомнил о нем в связи с вышеизложенными событиями. Ведь не случайно же человек по поводу того или иного события вспоминает другое? Конечно, не случайно, читатель,— глубокий, глубочайший смысл заложен, выражаясь научным термином, в подобной ассоциации идей. В данном же случае этот глубочайший смысл для меня яснее, чем свет солнца. И в самом деле, неужели не походила на выступившую из своих берегов реку жизнь этого наирского города в те дни,— жизнь, над которой с давних пор висел похожий на мазут туман, обволакивавший, как известно тебе, читатель, наирский город и его обитателей? Взмылась жизнь, вышла она в те дни из своих обычных берегов, и напрасны были попытки Каро Дараяна, подобно пугливому огню сорвавшейся лодки, внести луч света в похожий на мазут туман. Каро Дараян должен был знать, он должен был понять, что его лодка ударится о каменную громаду царственно воссевшего моста Вардана, с давних пор привыкшего подставлять свою каменную грудь всяким течениям и потокам! Я выехал из наирского города после описанных мною событий и вернулся туда лишь год спустя — и что же? Впечатление было такое же, какое я получил во дни моего детства, когда пошел смотреть реку на следующее утро после наводнения. Как и тогда, я нашел реку обычной наирской жизни почти вступившей в свои берега — и с тем же благоговением и трепетным удивлением я увидел Мазута Амо, подобно мосту Вардана после бури, воссевшего в средине уже значительно успокоившегося, почти вошедшего в свои берега течения жизни, и тщетно пытались редкие пенистые волны уже успокоившейся реки бить о каменные стены его общественного положения.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46
Вот до чего чудовищны были обвинения в этом мифическом письме, возводимые на Амо Амбарцумовича и врача, Сергея Каспарыча, и мы не сомневаемся, что это мифическое письмо есть результат испорченности мозга ориорд Сато. Да я уже более не сомневаюсь, что это мифическое письмо не могло бы исходить ни из какого другого источника, кроме испорченного мозга ориорд Сато, который, будучи испорченным с самого начала, целыми годами подвергался влиянию более чем испорченного,— особачившегося мозга г. Марукэ.
Одним словом, читатель, то были темные и таинственные истории, оставшиеся для меня, автора, темными и таинственными до самого конца. Даже теперь, когда со времени описанных мною событий прошло столь много лет, когда утекло столь много воды, и из лиц и фигур, мною выведенных, очень многие перешли на лоно небытия — даже теперь, читатель, когда я мысленно оглядываюсь назад и стараюсь вспомнить и понять события и историю тех былых дней,— они представляются мне в виде мутного, темного, бурно мчащегося потока, сметающего с пути своего все препятствия и заторы.
Помню — однажды, когда я еще был ребенком, вздулась река описанного мною города. Стояла ночь, когда я с братом, выбежав из дому, отправился смотреть на поднявшуюся реку. Было темно. Казалось, мазутом помазали небо, и это мазут, стекавший с неба, залил город, улицы, дома и людей. Жили мы неподалеку от моста Вардана, под крепостью и, спускаясь к реке, мы думали, что доберемся до приречной улицы и оттуда будем смотреть на бушующую стихию. Но мы жестоко ошиблись. От нашего дома спускалась к этой улице извилистая тропа. Не успели мы свернуть на последний поворот этой каменистой тропы, откуда был спуск на приречную улицу, как мазутная гладь распалась на две части, едва отличавшиеся друг от друга,— выше темнее, ниже светлее. Нижняя, сравнительно светлая, была поднявшаяся река, которая залила приречную улицу и, тяжело и грозно распластавшись, фыркала, словно легендарный дракон. От вздувшейся реки несло давящей, заманивающей к себе сыростью, и я жался к брату, опасаясь, как бы не увлек, не задушил, не сожрал меня этот легендарный дракон. Напротив выступала, словно видение, черная каменная громада. То был мост Вардана, выделявшийся чернотою своей в подобном мазуту тумане. Меж людей, стоявших неподалеку от нас, шел спор о том, выдержит ли мост Вардана страшный напор клокотавшей реки: одни утверждали, что выдержит, другие — сомневались. В это время из недр потока раздался страшный, непередаваемый, душераздирающий крик, и в ту же самую минуту над потоком стремительно пронесся маленький, еле заметный огонек, похожий на мигающий глаз труса. Я сильно прижался к брату, обнял его ногу. Стоявшие
рядом со мною люди подняли вой, пришли в замешательство и, неведомо почему, стали ругать друг друга. И опять из недр тяжело распластавшегося мазута раздался в последний раз душераздирающий крик, пронесся стремительно, словно в страхе мигающий глаз труса, огонь в сторону черного призрака моста Вардана — и исчез бесследно.
Выяснилось, что то была лодка, сорванная потоком на одной из прибрежных улиц города и унесенная течением к мосту Вардана. Прижавшись к брату, я, весь дрожа, вернулся домой и лег рядом с матерью. Всю ночь напролет в моем детском мозгу тяжело мчала вздыбившаяся река и колыхался призрак моста Вардана. И, ударяясь об этот черный призрак, душераздирающие крики издавал пугливый огонек, похожий на в страхе мигающие глаза труса. Утром, проснувшись, я стремглав побежал к реке, но, к удивлению и радости моей, увидел, что с приречной улицы уже удалился легендарный дракон: река вступила в свои берега и протекала плавно, а царственно воссевший в середине реки мост Вардана сушил свои мокрые бока под светлыми лучами восходящего солнца... С детской наивностью я устремил взор на темную воду, омывающую бока моста Вардана, полагая, что там найду какой-нибудь след быстро пронесшейся ночью лодки и даже — о, детская наивность! — испуганно мигавшего, словно пугливый глаз труса, огонька... Но от всего этого не осталось и не могло остаться ни единого следа. Лишь мост Вардана один подставил царственную грудь темно- клокочущим водам... С этого незначительного по существу события, случившегося во дни моего детства, прошло двадцать пять длинных лет, но я вдруг вспомнил о нем в связи с вышеизложенными событиями. Ведь не случайно же человек по поводу того или иного события вспоминает другое? Конечно, не случайно, читатель,— глубокий, глубочайший смысл заложен, выражаясь научным термином, в подобной ассоциации идей. В данном же случае этот глубочайший смысл для меня яснее, чем свет солнца. И в самом деле, неужели не походила на выступившую из своих берегов реку жизнь этого наирского города в те дни,— жизнь, над которой с давних пор висел похожий на мазут туман, обволакивавший, как известно тебе, читатель, наирский город и его обитателей? Взмылась жизнь, вышла она в те дни из своих обычных берегов, и напрасны были попытки Каро Дараяна, подобно пугливому огню сорвавшейся лодки, внести луч света в похожий на мазут туман. Каро Дараян должен был знать, он должен был понять, что его лодка ударится о каменную громаду царственно воссевшего моста Вардана, с давних пор привыкшего подставлять свою каменную грудь всяким течениям и потокам! Я выехал из наирского города после описанных мною событий и вернулся туда лишь год спустя — и что же? Впечатление было такое же, какое я получил во дни моего детства, когда пошел смотреть реку на следующее утро после наводнения. Как и тогда, я нашел реку обычной наирской жизни почти вступившей в свои берега — и с тем же благоговением и трепетным удивлением я увидел Мазута Амо, подобно мосту Вардана после бури, воссевшего в средине уже значительно успокоившегося, почти вошедшего в свои берега течения жизни, и тщетно пытались редкие пенистые волны уже успокоившейся реки бить о каменные стены его общественного положения.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46