Но на этот раз было нечто, о чем надлежало довести до сведения всех. «Сообщи всем!» — было написано, по словам т. Вародяна, на бумаге, полученной — правильно было бы сказать присланной — из центра. Тов. Вародян своими собственными глазами видел эту бумагу в конторе Мазута Амо,— Амо Амбарцумович сам показал эту любопытную бумагу т. Вародяну. Тов. Вародян же, неизвестно почему, счел нужным известить об этом прежде всего г. Марукэ; однако передал не все содержание бумаги, присланной из центра, а лишь ту «долгожданную весть», которую принесло сообщение.
Г-н Марукэ недолюбливал т. Вародяна, этого, как он выразился, «наирского варжапета», на спине которого, как тебе уже известно, читатель, от «центра печали» остались любопытные следы. В свою очередь, т. Вародян смотрел сверху вниз на этого «европейского осла»... Однако же это не особенно благожелательное отношение т. Вародяна к г. Марукэ вытекало не из личных, а скорее из объективных, общественных мотивов. Дело в том, что Марукэ иной раз позволял себе делать довольно-таки двусмысленные замечания по адресу Товарищества. Этого не могли ему простить не только Вародян, но также и Клубная Обезьяна, хотя он, этот сапожник Симон, и не был членом Товарищества, а лишь сочувствующим.
И как смел г. Марукэ? Кто, кто только не знал, что гораздо легче в темной комнате выругать «Никола», чем даже во сне допустить неблагожелательное отношение к Товариществу. Товарищество, как мы имели случай заметить в первой части, было центром и даже «сверхцентром». Если ты, дорогой читатель, пожелаешь представить себе хоть самым отдаленным, самым тусклым образом этот центр — представь себе следующее.
Где-то в неизвестном месте, в месте, о существовании которого никто, даже т. Вародян, не знает, наирском, китайском или же, кто его знает, может быть, вавилонском, икс-игрек-зет — неизвестном городе, на окраине города, в центре, а может быть, на кладбище — одним словом, в таком месте, существование которого даже подвергнуто сомнению, есть, существует — уж не знаю, как это выразиться, чтобы ты мог понять,— ну, скажем, есть неизвестная комната, избушка или землянка. Так вот тут, в этой землянке, о месте которой, как было сказано, никто не знает, живет колоссальных размеров паук, невидимый паук, паукообразный мозг. Этот паук, этот паукообразный мозг, из своего неведомого убежища протягивает свои щупальца и, начиная отсюда, плетет он свою паутину — прочно и беспощадно. Протягивает свои щупальца, растягивает паутину в сторону наирских городов, наирских мозгов, сердец, воль; распространяет— на Муш, Битлис, Диарбекир; на Тифлис, Феодосию, Энзели; на Иерусалим... Одним словом, во все углы, где есть хоть один наирянин: Нью-Йорк, Женеву, Калькутту, Перу, Рио-де-Жанейро, Панаму — не знаю, есть ли еще город, куда бы не дошли нити, железные ниточки Мозгопаука. Вьет, вьет он свою железную, прочную паутину из города в город, из страны в страну, а сам остается незримым, неуловимым, неощутимым, словно чудо. Это — поистине чудо, страшная тайна, поразительное диво... Вот, дорогой читатель, что такое Товарищество как центр, или, как удачно определяет тов. Вародян, «сверх-центр». Но я еще не говорил о самом главном, самом удивительном: боялся, что не поверят. Дело в том, дорогой читатель, что Мозгопаук может в любую минуту протягивать, заставлять действовать, двигаться, как ему угодно, свою всемирную паутину, каждую ее нить, отдаленную ниточку, ее кончик, кончик кончика... Вот в чем дело! Представляете вы, как там, в неизвестном месте, сидя у себя в комнате, этот пауковый мозг, или Мозгопаук, может двигать, вытягивать, шевелить свои многочисленные щупальца, кончики щупальцев—=и вот в Нью-Йорке известные нити, ниткообразные люди сделают то, что захочет центр, Центро- мозгопаук... Потянет он, Центромозгопаук, тысячу первую ниточку — и вот в Женеве, в центре Европы, в издающемся на наирском языке «Дрошаке» появляются громовые трононизвергающие призывы... Но это еще ничего— есть наиневероятнейшее, поистине чудообразное.
Двадцать пять лет назад, дорогой читатель, сидя под семейной кровлей с женой, детьми, сестрой либо матерью, ты мог пить чай, обедать или ужинать, как вдруг в один прекрасный день Центромозгопаук в своем неизвестном месте зашевелил самым тоненьким своим щупальцем, кончиком щупальца — и вот, ты представляешь себе? — там, на зеленых берегах Босфора, в гнусной столице султанов, с легкостью лимонадной пробки, словно крик наболевшей души наирян, то есть самого Товарищества, как выражение справедливого протеста, взорвался, взлетел на воздух Оттоманский Банк Не чем иным, как незаметнейшим движением незначительнейших ниток Центромозгопаука было вызвано то, что слетела с трона великолепного Елдиза — Елдизская гидра, та, о кровавом отечестве которой первый человек мира, неподкупный наирофил, по внушению Центропаука, сказал:
«Больной человек должен умереть!»
Да и расскажешь ли все! Неиссякаемы, неисчерпаемы подвиги его. И после всего этого до чего смешным должно было казаться то поистине ни в коем случае не допустимое обстоятельство, что такое высокомерное ничтожество, каким был г. Марукэ, позволяло себе делать различные непозволительные намеки, бросать бумажные стрелы по адресу Товарищества. Об этом, конечно, уже давно знал, давно успел прощупать через свои шустрые местные ниточки Центромозгопаук, но «насекомое» было уж слишком незначительное, ничтожное, чтобы из-за него стоило шевелить щупальцами и взрывать г. Марукэ подобно Банк-Оттоману... да-с! Этому ничтожеству и незначительности г. Марукэ следовало скорее приписать то на первый взгляд необъяснимое явление, что он оставался безнаказанным и даже в этом наирском городе продолжал причинять своей ничтожной тяжестью незначительные колебания одной из незаметнейших ниточек Центромозгопаука — т. Вародяну...
Ну, конечно, т. Вародян знал свое дело; он превосходно усвоил тончайшее искусство вибрации ниточек, в чем для т. Вародяна имела поучительное значение его кратковременная близость с покойным товарищем Каро, с тем несчастным т. Каро, который, как известно из первой части моего романа, так преждевременно погиб при взрыве домика, находившегося у моста Вардана. Тов. Вародян на заре своей революционной деятельности именно у этого т. Каро впервые получил боевое крещение революционера. У него получил впервые т. Вародян красное евангелие революционного бунтарства — «Логику толпы». Думается нам, излишне тут снова припоминать и тот роковой урок, который получил на своей героической спине Вародян в «центре печали» в виде синих следов от шомпола. После такого внушительного революционного прошлого было, конечно, очень трудно иметь дело с т.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46
Г-н Марукэ недолюбливал т. Вародяна, этого, как он выразился, «наирского варжапета», на спине которого, как тебе уже известно, читатель, от «центра печали» остались любопытные следы. В свою очередь, т. Вародян смотрел сверху вниз на этого «европейского осла»... Однако же это не особенно благожелательное отношение т. Вародяна к г. Марукэ вытекало не из личных, а скорее из объективных, общественных мотивов. Дело в том, что Марукэ иной раз позволял себе делать довольно-таки двусмысленные замечания по адресу Товарищества. Этого не могли ему простить не только Вародян, но также и Клубная Обезьяна, хотя он, этот сапожник Симон, и не был членом Товарищества, а лишь сочувствующим.
И как смел г. Марукэ? Кто, кто только не знал, что гораздо легче в темной комнате выругать «Никола», чем даже во сне допустить неблагожелательное отношение к Товариществу. Товарищество, как мы имели случай заметить в первой части, было центром и даже «сверхцентром». Если ты, дорогой читатель, пожелаешь представить себе хоть самым отдаленным, самым тусклым образом этот центр — представь себе следующее.
Где-то в неизвестном месте, в месте, о существовании которого никто, даже т. Вародян, не знает, наирском, китайском или же, кто его знает, может быть, вавилонском, икс-игрек-зет — неизвестном городе, на окраине города, в центре, а может быть, на кладбище — одним словом, в таком месте, существование которого даже подвергнуто сомнению, есть, существует — уж не знаю, как это выразиться, чтобы ты мог понять,— ну, скажем, есть неизвестная комната, избушка или землянка. Так вот тут, в этой землянке, о месте которой, как было сказано, никто не знает, живет колоссальных размеров паук, невидимый паук, паукообразный мозг. Этот паук, этот паукообразный мозг, из своего неведомого убежища протягивает свои щупальца и, начиная отсюда, плетет он свою паутину — прочно и беспощадно. Протягивает свои щупальца, растягивает паутину в сторону наирских городов, наирских мозгов, сердец, воль; распространяет— на Муш, Битлис, Диарбекир; на Тифлис, Феодосию, Энзели; на Иерусалим... Одним словом, во все углы, где есть хоть один наирянин: Нью-Йорк, Женеву, Калькутту, Перу, Рио-де-Жанейро, Панаму — не знаю, есть ли еще город, куда бы не дошли нити, железные ниточки Мозгопаука. Вьет, вьет он свою железную, прочную паутину из города в город, из страны в страну, а сам остается незримым, неуловимым, неощутимым, словно чудо. Это — поистине чудо, страшная тайна, поразительное диво... Вот, дорогой читатель, что такое Товарищество как центр, или, как удачно определяет тов. Вародян, «сверх-центр». Но я еще не говорил о самом главном, самом удивительном: боялся, что не поверят. Дело в том, дорогой читатель, что Мозгопаук может в любую минуту протягивать, заставлять действовать, двигаться, как ему угодно, свою всемирную паутину, каждую ее нить, отдаленную ниточку, ее кончик, кончик кончика... Вот в чем дело! Представляете вы, как там, в неизвестном месте, сидя у себя в комнате, этот пауковый мозг, или Мозгопаук, может двигать, вытягивать, шевелить свои многочисленные щупальца, кончики щупальцев—=и вот в Нью-Йорке известные нити, ниткообразные люди сделают то, что захочет центр, Центро- мозгопаук... Потянет он, Центромозгопаук, тысячу первую ниточку — и вот в Женеве, в центре Европы, в издающемся на наирском языке «Дрошаке» появляются громовые трононизвергающие призывы... Но это еще ничего— есть наиневероятнейшее, поистине чудообразное.
Двадцать пять лет назад, дорогой читатель, сидя под семейной кровлей с женой, детьми, сестрой либо матерью, ты мог пить чай, обедать или ужинать, как вдруг в один прекрасный день Центромозгопаук в своем неизвестном месте зашевелил самым тоненьким своим щупальцем, кончиком щупальца — и вот, ты представляешь себе? — там, на зеленых берегах Босфора, в гнусной столице султанов, с легкостью лимонадной пробки, словно крик наболевшей души наирян, то есть самого Товарищества, как выражение справедливого протеста, взорвался, взлетел на воздух Оттоманский Банк Не чем иным, как незаметнейшим движением незначительнейших ниток Центромозгопаука было вызвано то, что слетела с трона великолепного Елдиза — Елдизская гидра, та, о кровавом отечестве которой первый человек мира, неподкупный наирофил, по внушению Центропаука, сказал:
«Больной человек должен умереть!»
Да и расскажешь ли все! Неиссякаемы, неисчерпаемы подвиги его. И после всего этого до чего смешным должно было казаться то поистине ни в коем случае не допустимое обстоятельство, что такое высокомерное ничтожество, каким был г. Марукэ, позволяло себе делать различные непозволительные намеки, бросать бумажные стрелы по адресу Товарищества. Об этом, конечно, уже давно знал, давно успел прощупать через свои шустрые местные ниточки Центромозгопаук, но «насекомое» было уж слишком незначительное, ничтожное, чтобы из-за него стоило шевелить щупальцами и взрывать г. Марукэ подобно Банк-Оттоману... да-с! Этому ничтожеству и незначительности г. Марукэ следовало скорее приписать то на первый взгляд необъяснимое явление, что он оставался безнаказанным и даже в этом наирском городе продолжал причинять своей ничтожной тяжестью незначительные колебания одной из незаметнейших ниточек Центромозгопаука — т. Вародяну...
Ну, конечно, т. Вародян знал свое дело; он превосходно усвоил тончайшее искусство вибрации ниточек, в чем для т. Вародяна имела поучительное значение его кратковременная близость с покойным товарищем Каро, с тем несчастным т. Каро, который, как известно из первой части моего романа, так преждевременно погиб при взрыве домика, находившегося у моста Вардана. Тов. Вародян на заре своей революционной деятельности именно у этого т. Каро впервые получил боевое крещение революционера. У него получил впервые т. Вародян красное евангелие революционного бунтарства — «Логику толпы». Думается нам, излишне тут снова припоминать и тот роковой урок, который получил на своей героической спине Вародян в «центре печали» в виде синих следов от шомпола. После такого внушительного революционного прошлого было, конечно, очень трудно иметь дело с т.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46