Один из них построен на игре слов: «рог» — еду и «рог» — поз, в первом случае употребляемом как вершина мозга Мазута Амо, во втором — как измена его жены, «наставившей ему рога» (прим. переводчика).
...Мазут Амо не унывал. Подверженный вибрациям Центромозгопаука, он покорно ждал завершения дней и крововозмещения. Он ждал окончания мировой войны и наступления дня, когда нации и народы засядут за стол мирных переговоров. Он знал, он был убежден, что тогда осуществится лелеемое, совершится неизбежное, полетит, покатится на лоно небытия Вечный Больной, и на его трупе, возникая из зловонно разлагающегося тела его, воссияет светлая и земная страна Наири. Так думал, в годом был убежден Амо Амбарцумович. Но прошли 1915, 1916 годы, наступил 1917 год, и — представьте себе — свершилось неожиданное, непредвиденное и внезапное.
Этим непредвиденным, этим внезапным для Амо Амбарцумовича — Мазута Амо, вызвавшим замешательство не только в его, Амо Амбарцумовича, мозгу, но и в Центромозге всего Товарищества, была февральская революция 1917 года.
Вот отсюда и должны мы перейти к изложению последних событий описанного нами города.
Началось с того, что однажды, совершенно неожиданно, показался на улице в военной форме, запыленный, небритый, уже достаточно нам известный по второй части, Каро Дараян. Так же, как в первый свой приезд в родной город, он покатил прямо к г. Марукэ и остановился у него на квартире. И вот, через день после его приезда, этак часов в одиннадцать утра, Амо Амбарцумович внезапно запер контору «Свет», впопыхах вернулся домой не в экипаже—невиданное дело! — а пешком, и, запершись в своем кабинете, приказал прислуге говорить всем посетителям, кроме т. Вародяна и врача, что его нет дома. Остался Мазут Амо у себя в кабинете в тот день до вечера при спущенных шторах и. в полутьме. Он мол-; чал. У него болела голова. В мозгу было пусто, туманно... Казалось, оборвались дни и годы, сорвалось что-то в мозгу Амо Амбарцумовича и осталось одно лишь пустое пространство. Но это пространство время от времени начинало заполняться, и казалось, он спал, бодрствуя, и, бодрствуя, видел во сне:
Нагнулась над ним Агриппина Владиславовна и нежно-нежно ворковала, словно невинный голубь... Смотрел
он ей в глаза — в глазах Агриппины Владиславовны тоже был прозрачный туман, пустое пространство... Она казалась Мазуту Амо такой маленькой-маленькой; детскими красными устами целовала она холодные уста Амо Амбарцумовича. Смотрел Амо Амбарцумович, не моргая, в глаза Агриппины Владиславовны и вдруг заметил, что пустое пространство в глазах Агриппины Владиславовны начинает заполняться, оформляться: «Не узнаешь?» — спрашивало пустое пространство из глаз Агриппины Владиславовны. Амо Амбарцумович смотрел-смотрел и вскочил с места; он потер лоб как пробудившийся ото сна и осмотрелся кругом: нагнулась над ним его бесподобная дочь, Черноокая Примадонна.
«Что случилось?» — спросил Амо Амбарцумович, забеспокоившись.
Черноокая Примадонна опустила глаза вниз — затем, быстро-быстро, словно отвечая урок, затараторила. Со слов дочери, сыпавшихся градом, Амо Амбарцумович узнал лишь то, что ему следует немедленно отправиться на квартиру уездного начальника. Он вскочил на ноги, надел пальто, захватил трость и вышел. Было уже десять часов вечера, когда Амо Амбарцумович вступил в квартиру уездного начальника. Это было 2 марта 1917 года.
О чем говорили в тот вечер у уездного начальника — один бог ведает, но несколько дней спустя г. Марукэ рассказывал, что в тот вечер были у уездного начальника кроме Амо Амбарцумовича также врач, Осеп Нариманов, генерал Алеш и инспектор училища — Арам Антоныч. Но мы, не располагая об этом достоверными данными, вопрос оставляем открытым и взамен вопроса оставляем пустое пространство: пусть заполняет чье угодно воображение чем .хочет это пустое пространство. Мы не хотим делать предположений. И в конце концов, какое значение имеет то, кто присутствовал при беседе уездного начальника с Амо Амбарцумовичем? Это несущественно, читатель, а важно следующее: куда отправились в тот вечер, выйдя из квартиры уездного начальника, Амо Амбарцумович и врач? Вот в чем вопрос! Вот вокруг этого и вертелись в городе несколько дней спустя различные любопытные разговоры; любопытные хотя бы по той про
стой причине, что эти разговоры были связаны с темным местом, маленькой комнатушкой в конце нижнего этажа пятиэтажного здания, оставившей, как известно читателю из первой части моего романа, на спине т. Вародяна... любопытные следы. Рассказывали, что эти слухи распространяет г. Марукэ. Утверждали даже, что к распространению этих россказней причастен сам т. Вародян. Но это второе обстоятельство впоследствии было категорически опровергнуто, и вся тяжесть клеветы осталась на совести Каро Дараяна, — Каро Дараяна, который уже был трупом, заброшенным темной ночью бог весь куда!.. То была темная, таинственная история, читатель, так и оставшаяся нераскрытой и таинственной. Но об этом — после.
На следующее утро, 3 марта, когда еще не было и восьми часов, совершенно неожиданно для горожан, со стороны крепости двинулись в сторону города бесконечные вереницы войск с орудиями и пулеметами и запрудили улицы. Торговцы Лорис-Меликовской пришли в замешательство и один за другим стали закрывать лавочки. Дело в том, что они не имели сведений об этом неожиданном движении войск и, кроме того, не видели ни Мазута Амо, «вытаскивающего в подобных случаях воз из грязи», ни других почтенных наирян. Слыхали и знали они, что случилось что-то «в недрах», но боялись об этом говорить, — то было не их дело. Третий день уже ходили какие-то слухи, но горожане, в частности лавочники Лорис-Меликовской, относились с сомнением к подобным шушуканьям. Третий день уже как не было газет. Не получались даже издающиеся на наирском язык/е «Мшак» и «Оризон» рассказывали, что уездный начальник поставил на вокзале людей, которые конфисковали все получаемые газеты (об этом рассказывал г. Марукэ). Поэтому горожане были в полном неведении, когда в то утро двинулись в сторону города вереницы войск, пулеметов и орудий. Как заметили мы выше, лавки, только что открывшиеся, стали закрываться: часть лавочников.
Первая — орган национал-либералов, вторая — партии «Даш- накцутюн»,
пошла домой, кое-кто стал перед своей закрытой лавкой, некоторые же направились в кофейню Телефона Сето за новостями. В числе отправившихся в кофейню Телефона Сето был англоман Хаджи Онник Эфенди Манукоф.
— Понимаете вы что-нибудь в этой кутерьме? — спросил не без иронии Хаджи Онник Эфенди, войдя в кофейню.
— Конечно, понимаем, — категорически ответил Телефон Сето. — Войскам приказано делать революции, — закончил Сето, и наступило молчание.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46
...Мазут Амо не унывал. Подверженный вибрациям Центромозгопаука, он покорно ждал завершения дней и крововозмещения. Он ждал окончания мировой войны и наступления дня, когда нации и народы засядут за стол мирных переговоров. Он знал, он был убежден, что тогда осуществится лелеемое, совершится неизбежное, полетит, покатится на лоно небытия Вечный Больной, и на его трупе, возникая из зловонно разлагающегося тела его, воссияет светлая и земная страна Наири. Так думал, в годом был убежден Амо Амбарцумович. Но прошли 1915, 1916 годы, наступил 1917 год, и — представьте себе — свершилось неожиданное, непредвиденное и внезапное.
Этим непредвиденным, этим внезапным для Амо Амбарцумовича — Мазута Амо, вызвавшим замешательство не только в его, Амо Амбарцумовича, мозгу, но и в Центромозге всего Товарищества, была февральская революция 1917 года.
Вот отсюда и должны мы перейти к изложению последних событий описанного нами города.
Началось с того, что однажды, совершенно неожиданно, показался на улице в военной форме, запыленный, небритый, уже достаточно нам известный по второй части, Каро Дараян. Так же, как в первый свой приезд в родной город, он покатил прямо к г. Марукэ и остановился у него на квартире. И вот, через день после его приезда, этак часов в одиннадцать утра, Амо Амбарцумович внезапно запер контору «Свет», впопыхах вернулся домой не в экипаже—невиданное дело! — а пешком, и, запершись в своем кабинете, приказал прислуге говорить всем посетителям, кроме т. Вародяна и врача, что его нет дома. Остался Мазут Амо у себя в кабинете в тот день до вечера при спущенных шторах и. в полутьме. Он мол-; чал. У него болела голова. В мозгу было пусто, туманно... Казалось, оборвались дни и годы, сорвалось что-то в мозгу Амо Амбарцумовича и осталось одно лишь пустое пространство. Но это пространство время от времени начинало заполняться, и казалось, он спал, бодрствуя, и, бодрствуя, видел во сне:
Нагнулась над ним Агриппина Владиславовна и нежно-нежно ворковала, словно невинный голубь... Смотрел
он ей в глаза — в глазах Агриппины Владиславовны тоже был прозрачный туман, пустое пространство... Она казалась Мазуту Амо такой маленькой-маленькой; детскими красными устами целовала она холодные уста Амо Амбарцумовича. Смотрел Амо Амбарцумович, не моргая, в глаза Агриппины Владиславовны и вдруг заметил, что пустое пространство в глазах Агриппины Владиславовны начинает заполняться, оформляться: «Не узнаешь?» — спрашивало пустое пространство из глаз Агриппины Владиславовны. Амо Амбарцумович смотрел-смотрел и вскочил с места; он потер лоб как пробудившийся ото сна и осмотрелся кругом: нагнулась над ним его бесподобная дочь, Черноокая Примадонна.
«Что случилось?» — спросил Амо Амбарцумович, забеспокоившись.
Черноокая Примадонна опустила глаза вниз — затем, быстро-быстро, словно отвечая урок, затараторила. Со слов дочери, сыпавшихся градом, Амо Амбарцумович узнал лишь то, что ему следует немедленно отправиться на квартиру уездного начальника. Он вскочил на ноги, надел пальто, захватил трость и вышел. Было уже десять часов вечера, когда Амо Амбарцумович вступил в квартиру уездного начальника. Это было 2 марта 1917 года.
О чем говорили в тот вечер у уездного начальника — один бог ведает, но несколько дней спустя г. Марукэ рассказывал, что в тот вечер были у уездного начальника кроме Амо Амбарцумовича также врач, Осеп Нариманов, генерал Алеш и инспектор училища — Арам Антоныч. Но мы, не располагая об этом достоверными данными, вопрос оставляем открытым и взамен вопроса оставляем пустое пространство: пусть заполняет чье угодно воображение чем .хочет это пустое пространство. Мы не хотим делать предположений. И в конце концов, какое значение имеет то, кто присутствовал при беседе уездного начальника с Амо Амбарцумовичем? Это несущественно, читатель, а важно следующее: куда отправились в тот вечер, выйдя из квартиры уездного начальника, Амо Амбарцумович и врач? Вот в чем вопрос! Вот вокруг этого и вертелись в городе несколько дней спустя различные любопытные разговоры; любопытные хотя бы по той про
стой причине, что эти разговоры были связаны с темным местом, маленькой комнатушкой в конце нижнего этажа пятиэтажного здания, оставившей, как известно читателю из первой части моего романа, на спине т. Вародяна... любопытные следы. Рассказывали, что эти слухи распространяет г. Марукэ. Утверждали даже, что к распространению этих россказней причастен сам т. Вародян. Но это второе обстоятельство впоследствии было категорически опровергнуто, и вся тяжесть клеветы осталась на совести Каро Дараяна, — Каро Дараяна, который уже был трупом, заброшенным темной ночью бог весь куда!.. То была темная, таинственная история, читатель, так и оставшаяся нераскрытой и таинственной. Но об этом — после.
На следующее утро, 3 марта, когда еще не было и восьми часов, совершенно неожиданно для горожан, со стороны крепости двинулись в сторону города бесконечные вереницы войск с орудиями и пулеметами и запрудили улицы. Торговцы Лорис-Меликовской пришли в замешательство и один за другим стали закрывать лавочки. Дело в том, что они не имели сведений об этом неожиданном движении войск и, кроме того, не видели ни Мазута Амо, «вытаскивающего в подобных случаях воз из грязи», ни других почтенных наирян. Слыхали и знали они, что случилось что-то «в недрах», но боялись об этом говорить, — то было не их дело. Третий день уже ходили какие-то слухи, но горожане, в частности лавочники Лорис-Меликовской, относились с сомнением к подобным шушуканьям. Третий день уже как не было газет. Не получались даже издающиеся на наирском язык/е «Мшак» и «Оризон» рассказывали, что уездный начальник поставил на вокзале людей, которые конфисковали все получаемые газеты (об этом рассказывал г. Марукэ). Поэтому горожане были в полном неведении, когда в то утро двинулись в сторону города вереницы войск, пулеметов и орудий. Как заметили мы выше, лавки, только что открывшиеся, стали закрываться: часть лавочников.
Первая — орган национал-либералов, вторая — партии «Даш- накцутюн»,
пошла домой, кое-кто стал перед своей закрытой лавкой, некоторые же направились в кофейню Телефона Сето за новостями. В числе отправившихся в кофейню Телефона Сето был англоман Хаджи Онник Эфенди Манукоф.
— Понимаете вы что-нибудь в этой кутерьме? — спросил не без иронии Хаджи Онник Эфенди, войдя в кофейню.
— Конечно, понимаем, — категорически ответил Телефон Сето. — Войскам приказано делать революции, — закончил Сето, и наступило молчание.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46