Сидя в доме затворником, Анра почти все свое время посвящал учению.
Пока я глазела, сидя на крыше, или вытягивала всякие истории из старой
Береники и других рабов, а позднее выходила в город и собирала для него
всякие городские сплетни, он сидел в отцовской библиотеке и читал либо
изучал все новые языки по всяким грамматикам и переводам. Мать научила нас
обоих читать по-гречески, а я навострилась от рабов болтать по-арамейски и
чуть-чуть на других языках и научила его. Но читал Анра гораздо больше
меня. Он полюбил буквы так же страстно, как я полюбила город. Для него все
они были живыми существами. Я помню, как он показывал мне египетские
иероглифы и говорил, что это - звери и насекомые. А потом показывал
иератические и демотические письмена [иератическое письмо - разновидность
древнеегипетского письма (скоропись), возникшая из иероглифов;
демотическое письмо - упрощенная форма предыдущего] и объяснял, что это -
те же самые насекомые и звери, только замаскированные. Но самым
занимательным, по его словам, был древнееврейский язык, потому что там в
каждой букве есть своя магия. Это было еще до того, как он выучил
древнеперсидский. Иногда проходили годы, прежде чем нам удавалось узнать,
как произносятся слова на выученном нами языке. И это стало моим главным
заданием, когда я начала выходить в город по его поручениям.
Отцовская библиотека осталась такой же, какой была при его жизни. В
корзинах аккуратно стояли свитки с трудами всех знаменитых философов,
историков, поэтов, риторов и грамматистов. Но в углу, в мусоре, вместе с
какими-то черепками и обрывками папируса валялись свитки совсем иного
рода. На обороте одного из них отец, вероятно в виде насмешки, когда-то
написал своим размашистым почерком: "Тайная мудрость!" Именно они прежде
всего и возбудили любопытство Анры. Он, конечно, почитывал и почтенные
книги из корзин, но чаще уходил в угол, доставал из кучи хрупкий свиток,
сдувал пыль и разбирал текст буква за буквой.
Это были странные книги: они пугали меня, внушали отвращение и вместе
с тем вызывали смех. Многие из них по стилю были убоги и беспомощны. В
некоторых толковались сны и давались наставления по практической магии -
как готовить все эти мерзкие зелья. В других - иудейских свитках,
написанных по-арамейски, - говорилось о конце света, о неистовствах злых
духов и всяких невообразимых чудовищ: с десятью головами, с усыпанными
драгоценностями повозками вместо ног и все такое. Были там халдейские
книги звезд, в которых рассказывалось, будто все небесные светила живые, и
как их зовут, и что они с нами делают. И был там один запутанный,
полуграмотный текст, который я долго не могла понять, повествовавший о
чем-то ужасном, связанном с хлебным колоском и шестью гранатовыми
зернышками. А в другом удивительном греческом свитке Анра впервые нашел
упоминание об Аримане и его вечном царстве зла, после этого брат не мог
дождаться, когда выучит наконец древнеперсидский язык. Но в нескольких
древнеперсидских текстах, что нашлись в отцовской библиотеке, не было даже
упоминания об Аримане, и Анре пришлось ждать, пока я не стала воровать для
него подобные вещи в городе.
А выходить я начала после того, как моя мать изменила образ жизни.
Это случилось, когда мне было семь лет. Мать всегда отличалась
переменчивым настроением, я ее боялась, но время от времени на нее
нападали приступы материнской нежности ко мне, а Анру она постоянно
баловала, но только издали, через рабов, как будто она его опасалась.
И вот мать надолго впала в мрачное настроение. Иногда я заставала ее
за тем, что она сидит и в ужасе смотрит в пространство или бьет себя по
голове, а ее глаза при этом закрыты и прекрасное лицо сведено судорогой,
словно у безумной. У меня создавалось ощущение, что она пятится по
какому-то подземному туннелю, из которого должна найти выход, чтобы не
сойти с ума.
Однажды днем я заглянула к ней в спальню и увидела, что мать
смотрится в серебряное зеркальце. Она очень долго разглядывала свое лицо,
а я молча наблюдала за ней. Я поняла, что происходит нечто серьезное.
Наконец она, казалось, совершила какое-то внутреннее усилие, морщины
тревоги, угрюмости и страха исчезли с ее лица, которое сразу стало ровным
и красивым, словно маска. Затем она отперла ящичек, в который прежде
никогда при мне не заглядывала, и стала доставать оттуда всякие баночки,
флаконы и кисточки. Она тщательно наложила белила и румяна на лицо,
припудрила вокруг глаз темной искрящейся пудрой и накрасила губы в
красно-оранжевый цвет. Я наблюдала за матерью, а сердце мое колотилось, в
горле пересохло, сама не знаю почему. Затем, отложив кисточки, она скинула
с себя хитон и задумчиво прикоснулась к шее и груди, после чего взяла
зеркало и с холодным удовлетворением стала любоваться собой. Она была
очень хороша, но ее красота приводила меня в ужас. До сих пор я думала,
что она с виду сурова и угрюма, но мягка и нежна внутри, стоит лишь
добраться до того, что скрыто в ее душе. Но теперь она словно вывернулась
наизнанку. Сдерживая рыдания, я бросилась к Анре, чтобы узнать, что все
это значит. Но на сей раз сообразительность подвела его. Он был озадачен и
встревожен не меньше моего.
С тех пор она стала со мной еще строже и, все так же продолжая
баловать Анру, практически лишила нас связи с внешним миром. Мне даже было
запрещено разговаривать с новой рабыней, которую она купила - уродливой,
вечно ухмыляющейся тонконогой девицей, в чью обязанность входило
массировать мать и иногда играть на флейте. Теперь по вечерам к нам
приходили какие-то люди, но нас с Анрой держали взаперти в нашей спальне,
расположенной в дальнем углу сада. Мы слышали их крики за стеной, а иногда
визг и глухой топот во внутреннем дворике, сопровождавшиеся звуками флейты
Фрины. Порою я всю ночь лежала без сна, в необъяснимом, тошнотворном ужасе
глядя в пространство. Изо всех сил пыталась я выведать у старой Береники,
что происходит, но та слишком боялась материнского гнева и лишь искоса
поглядывала на меня.
В конце концов Анра придумал, как нам все разузнать. Когда он
рассказал мне о своем замысле, я отказалась. Я была в ужасе. Вот тогда-то
я и обнаружила, какое влияние имеет на меня брат. До сих пор все, что я
для него делала, было как бы игрой, которая радовала нас обоих. Я никогда
не считала себя рабыней, слепо выполняющей его приказы. Но теперь, начав
строптивиться, я выяснила:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59