И такое решение я вскоре принял. А пока, после первой встречи с Лазарем Васильевичем, продолжал участвовать в оборонительных боях на Западном фронте.
В конце декабря 1919 года я находился в роте, стоявшей в деревне Жартай, которой командовал Ильин. Кто-то из местных жителей передал мне запечатанный конверт без адреса. Я прочитал письмо. Оно было от польского офицера. В издевательских выражениях он ставил в известность красное командование, что намерен со своими уланами встретить Новый год в деревне Жартай и потому повелевает "хлопам" убраться из нее подобру-поздорову.
Я показал письмо Ильину. Мы оба много чего навидались на войне, достаточно хорошо изучили повадки белополяков, но с подобной наглой выходкой сталкивались впервые. Комроты прочитал офицерское послание бойцам и спросил их:
- Проучим панов, товарищи?
- Проучим! - раздались голоса.- Пусть только сунутся, врежем им по первое число!
Вскоре мы с Ильиным прошли по всем нашим позициям и огневым точкам. Местность подсказала нам, что противника надо ждать только со стороны сосняка, подступающего к болоту. С юга деревни протекала небольшая речушка с топкими берегами, очень быстрая, отчего даже в лютый мороз она покрывалась льдом лишь по краям, да и то ненадежным. Через речку был мост, близ него, на мельнице, у нас находилось пулеметное гнездо. Мы решили организовать полякам целую систему засад, превратить деревню в смертельную ловушку для обнаглевших врагов.
Накануне Нового года рота была скрытно выведена из Жартая. В деревне мы оставили небольшую группу красноармейцев, которые должны были открыть огонь по неприятелю и отойти в лес на север, чтобы перерезать дорогу в соседний Селец. На опушке леса мы посадили в засаду стрелковый взвод. С еще одной группой бойцов я занял прогон в деревню Жартай. Кругом намело много снегу, и нам пришлось потрудиться, оборудуя надежную позицию для станкового пулемета.
Морозная ночь тянулась невероятно долго. Неприятель не появлялся, и все мы уже мысленно ругали себя, что поверили письму. Я уже мечтал, как утром вернемся мы в теплые избы, согреемся кипяточком, поедим вареной картошки, а может, и блинами хозяйка угостит по случаю новогоднего праздника.
Но вдруг перед рассветом с позиции первой группы раздались выстрелы. Они все удалялись от нас, и мы поняли, что согласно плану бойцы заманивают белополяков в лес, к пулеметной засаде. Так и произошло. Подпустив улан поближе, пулеметчики открыли огонь. Враги сразу же повернули и понеслись к мосту. Только первый их десяток проскочил на ту сторону, как сразу же был скошен пулеметными очередями с мельницы. В кавалерийских рядах стало твориться нечто невообразимое. Быстро скачущую конную лавину и днем-то нелегко повернуть назад, а в предрассветных сумерках, под убийственным огнем засады, на узком мосту это сделать просто невозможно. Образовалась свалка. Уланы давили друг друга, падали с конями в реку, проваливались под лед, тонули.
Некоторым всадникам удалось, однако, развернуться. Они поскакали по деревенской улице, ведущей к прогону, тут заговорил наш пулемет. И вновь повторилась паника, свалка, столпотворение. Мало кому из конников удалось вырваться из деревни живым.
Над Жартаем взошло бледное зимнее солнце и осветило всю картину - трупы коней и кавалеристов, истоптанный копытами, забрызганный кровью снег.
Таким был мой последний памятный фронтовой бой в гражданскую войну.
В феврале 1920 года командир батальона Нехведович спросил меня, согласен ли я пойти в тыл врага организовывать партизанские отряды.
Я глубоко уважал Нехведовича, и его предложение меня тронуло.
- А справлюсь? Там ведь не фронт, совсем другое...
- Справишься. В партизанских отрядах воюют простые деревенские парни. А у тебя и у меня военный опыт. Можешь кого-нибудь еще предложить?
Я подумал и назвал Курзина, Жулегу и Рябова.
Нехведович одобрил мой выбор, спустя некоторое время поговорил с этими товарищами в отдельности, и мы стали ждать вызова, готовясь к предстоящей новой и рискованной работе.
Но одной моральной подготовки мне показалось мало, и я стал временами отпрашиваться у командования в разведку по ближним тылам противника. Тогда-то и произошла моя последняя встреча с атаманом Семенюком. Собрав сведения об укреплениях противника на Борисовском направлении, я и Петр Курзин возвращались в полк, осторожно приближаясь к линии фронта. На пути у нас лежала родная деревня Семенюка Селище, ее следовало обойти, как обходили мы все населенные пункты, но Петр упросил меня изменить этому правилу. Причина у него была из ряда вон выходящая, а у меня не хватило духу отказать ему.
Петр был давно влюблен в сестру атамана, и она отвечала ему взаимностью. Как они ухитрялись любить друг друга, находясь в противоположных лагерях, по разные стороны фронта, одному богу известно. Тем большего уважения заслуживало их глубокое чувство, так несвоевременно вспыхнувшее. Конечно, я шел на риск и нарушение правил войсковой разведки, но фронтовое товарищество тоже чего-то стоит.
Мы вошли в деревню, убедившись предварительно, что неприятеля в ней нет. Курзин отправился к своей возлюбленной, а я приютился в соседней хате у бедняков, сочувствовавших Красной Армии. Спрашиваю хозяина:
- А что, сам атаман частенько наведывается домой?
- Когда как,- отвечает.- После хорошей поживы обязательно прискачет с телохранителями, день-другой поколобродит - и опять исчезнет.
- И никто ничего не знает о приезде?
- Никто ничего. Дюже осторожен атаман.
- Полинял батька Семенюк,- говорю,- прежде он похрабрей был.
В это время на улице зацокали копыта. Атаман оказался легок на помине и в сопровождении нескольких всадников приближался к своему дому, где находился мой друг Петр Курзин. Еще минута - и бандиты спешатся у ограды. Раздумывать было некогда, и я метнул из-за плетня в конников гранату, затем вторую. Яркие вспышки пронзили темноту, испуганно заржали кони, раздались выстрелы в воздух, бандиты ускакали.
Петр с наганом в руке выскочил из дома, подбежал ко мне, я сказал ему одно слово: "Семенюк", он все понял, и мы огородами вышли из деревни.
Впоследствии мы узнали, что атаман, рассказывая об этом случае, жаловался на тяжелую жизнь свою, сетовал, что не пришлось в тот раз побывать дома"кто-то помешал". Это была одна из последних жалоб белорусского Махно. Во время наступления на Западном фронте в 1920 году красные войска добили Семенюка.
Горькая земля
Исторические судьбы народа. - Семь шкур за осьмушку махорки. - Фронтовики становятся подпольщиками. - В тылу врага. - Иду на связь. - Семья патриотов
Молодое Советское государство не могло сдержать чудовищного напора всемирной буржуазии.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159
В конце декабря 1919 года я находился в роте, стоявшей в деревне Жартай, которой командовал Ильин. Кто-то из местных жителей передал мне запечатанный конверт без адреса. Я прочитал письмо. Оно было от польского офицера. В издевательских выражениях он ставил в известность красное командование, что намерен со своими уланами встретить Новый год в деревне Жартай и потому повелевает "хлопам" убраться из нее подобру-поздорову.
Я показал письмо Ильину. Мы оба много чего навидались на войне, достаточно хорошо изучили повадки белополяков, но с подобной наглой выходкой сталкивались впервые. Комроты прочитал офицерское послание бойцам и спросил их:
- Проучим панов, товарищи?
- Проучим! - раздались голоса.- Пусть только сунутся, врежем им по первое число!
Вскоре мы с Ильиным прошли по всем нашим позициям и огневым точкам. Местность подсказала нам, что противника надо ждать только со стороны сосняка, подступающего к болоту. С юга деревни протекала небольшая речушка с топкими берегами, очень быстрая, отчего даже в лютый мороз она покрывалась льдом лишь по краям, да и то ненадежным. Через речку был мост, близ него, на мельнице, у нас находилось пулеметное гнездо. Мы решили организовать полякам целую систему засад, превратить деревню в смертельную ловушку для обнаглевших врагов.
Накануне Нового года рота была скрытно выведена из Жартая. В деревне мы оставили небольшую группу красноармейцев, которые должны были открыть огонь по неприятелю и отойти в лес на север, чтобы перерезать дорогу в соседний Селец. На опушке леса мы посадили в засаду стрелковый взвод. С еще одной группой бойцов я занял прогон в деревню Жартай. Кругом намело много снегу, и нам пришлось потрудиться, оборудуя надежную позицию для станкового пулемета.
Морозная ночь тянулась невероятно долго. Неприятель не появлялся, и все мы уже мысленно ругали себя, что поверили письму. Я уже мечтал, как утром вернемся мы в теплые избы, согреемся кипяточком, поедим вареной картошки, а может, и блинами хозяйка угостит по случаю новогоднего праздника.
Но вдруг перед рассветом с позиции первой группы раздались выстрелы. Они все удалялись от нас, и мы поняли, что согласно плану бойцы заманивают белополяков в лес, к пулеметной засаде. Так и произошло. Подпустив улан поближе, пулеметчики открыли огонь. Враги сразу же повернули и понеслись к мосту. Только первый их десяток проскочил на ту сторону, как сразу же был скошен пулеметными очередями с мельницы. В кавалерийских рядах стало твориться нечто невообразимое. Быстро скачущую конную лавину и днем-то нелегко повернуть назад, а в предрассветных сумерках, под убийственным огнем засады, на узком мосту это сделать просто невозможно. Образовалась свалка. Уланы давили друг друга, падали с конями в реку, проваливались под лед, тонули.
Некоторым всадникам удалось, однако, развернуться. Они поскакали по деревенской улице, ведущей к прогону, тут заговорил наш пулемет. И вновь повторилась паника, свалка, столпотворение. Мало кому из конников удалось вырваться из деревни живым.
Над Жартаем взошло бледное зимнее солнце и осветило всю картину - трупы коней и кавалеристов, истоптанный копытами, забрызганный кровью снег.
Таким был мой последний памятный фронтовой бой в гражданскую войну.
В феврале 1920 года командир батальона Нехведович спросил меня, согласен ли я пойти в тыл врага организовывать партизанские отряды.
Я глубоко уважал Нехведовича, и его предложение меня тронуло.
- А справлюсь? Там ведь не фронт, совсем другое...
- Справишься. В партизанских отрядах воюют простые деревенские парни. А у тебя и у меня военный опыт. Можешь кого-нибудь еще предложить?
Я подумал и назвал Курзина, Жулегу и Рябова.
Нехведович одобрил мой выбор, спустя некоторое время поговорил с этими товарищами в отдельности, и мы стали ждать вызова, готовясь к предстоящей новой и рискованной работе.
Но одной моральной подготовки мне показалось мало, и я стал временами отпрашиваться у командования в разведку по ближним тылам противника. Тогда-то и произошла моя последняя встреча с атаманом Семенюком. Собрав сведения об укреплениях противника на Борисовском направлении, я и Петр Курзин возвращались в полк, осторожно приближаясь к линии фронта. На пути у нас лежала родная деревня Семенюка Селище, ее следовало обойти, как обходили мы все населенные пункты, но Петр упросил меня изменить этому правилу. Причина у него была из ряда вон выходящая, а у меня не хватило духу отказать ему.
Петр был давно влюблен в сестру атамана, и она отвечала ему взаимностью. Как они ухитрялись любить друг друга, находясь в противоположных лагерях, по разные стороны фронта, одному богу известно. Тем большего уважения заслуживало их глубокое чувство, так несвоевременно вспыхнувшее. Конечно, я шел на риск и нарушение правил войсковой разведки, но фронтовое товарищество тоже чего-то стоит.
Мы вошли в деревню, убедившись предварительно, что неприятеля в ней нет. Курзин отправился к своей возлюбленной, а я приютился в соседней хате у бедняков, сочувствовавших Красной Армии. Спрашиваю хозяина:
- А что, сам атаман частенько наведывается домой?
- Когда как,- отвечает.- После хорошей поживы обязательно прискачет с телохранителями, день-другой поколобродит - и опять исчезнет.
- И никто ничего не знает о приезде?
- Никто ничего. Дюже осторожен атаман.
- Полинял батька Семенюк,- говорю,- прежде он похрабрей был.
В это время на улице зацокали копыта. Атаман оказался легок на помине и в сопровождении нескольких всадников приближался к своему дому, где находился мой друг Петр Курзин. Еще минута - и бандиты спешатся у ограды. Раздумывать было некогда, и я метнул из-за плетня в конников гранату, затем вторую. Яркие вспышки пронзили темноту, испуганно заржали кони, раздались выстрелы в воздух, бандиты ускакали.
Петр с наганом в руке выскочил из дома, подбежал ко мне, я сказал ему одно слово: "Семенюк", он все понял, и мы огородами вышли из деревни.
Впоследствии мы узнали, что атаман, рассказывая об этом случае, жаловался на тяжелую жизнь свою, сетовал, что не пришлось в тот раз побывать дома"кто-то помешал". Это была одна из последних жалоб белорусского Махно. Во время наступления на Западном фронте в 1920 году красные войска добили Семенюка.
Горькая земля
Исторические судьбы народа. - Семь шкур за осьмушку махорки. - Фронтовики становятся подпольщиками. - В тылу врага. - Иду на связь. - Семья патриотов
Молодое Советское государство не могло сдержать чудовищного напора всемирной буржуазии.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159