- Это у них галуны, Вова. Такая форма у польских жандармов.
- Жандармы? - переспрашивал любознательный ребенок.- Так это же враги? И полицейские тоже!
- Ты замолчишь или нет! - восклицала мать.
Вова утихомиривался, однако ненадолго.
На станции Барановичи к нам вошел четвертый пассажир. Одет он был в длинную кавалерийскую шинель, сапоги со шпорами и военную конфедератку с кокардой в виде орла. Вежливо извинился за беспокойство и присел на краешек дивана. Его тут же атаковал Вова:
- Дяденька, вы польский жандарм?
Мать обмерла. Но пассажир ласково улыбнулся мальчику и на хорошем русском языке ответил:
- Нет, я не жандарм.
- Откуда же вы знаете наш язык? - последовал вопрос.
- Я много лет жил в России.
- А зачем уехали? Здесь вам лучше, да?
- Да. Если вы, мадам, не возражаете, я сниму шинель.
- Пожалуйста.
Новый пассажир снял шинель и предстал перед нами в длинной черной рясе.
- Ой, так вы же поп! - удивленно воскликнул Вова.
- Ты не ошибся, я действительно ксендз, как называют священников в Польше.
- А почему у вас шинель?
- Я военный священник. Полковый ксендз.
- Вот так штука! - сказал парнишка.- А в Красной Армии никаких попов нет.
Ксендзу не по душе пришелся наш маленький воинствующий безбожник, он помрачнел, схватил свою шинель, конфедератку и перешел в другое купе.
- Добился своего! - сказала в сердцах женщина и стала выговаривать сыну за бестактные вопросы, но вынуждена была замолкнуть. В нашем купе появился новый пассажир - невысокий господин в темном пальто и шляпе. Его встретила тишина, только слышно было, как постукивают колеса да позвякивает ложечка в стакане.
Углубившись в книгу, я не столько читал, сколько пытался угадать, был ли приход ксендза случайностью или преднамеренным трюком польской контрразведки. Мои размышления прервал новый пассажир, тоже отлично говоривший по-русски.
- Вы, по всей видимости, русский,- сказал он.- Очень приятно встретить земляка. Позвольте представиться. Виктор Александрович Березняк.
- Весьма рад,- ответил я.- Дубовский.
Из многословного рассказа нового пассажира мы узнали, что он архитектор, раньше жил в Киеве, но в семнадцатом году, когда начались "известные вам события", эмигрировал в Польшу.
- Сами понимаете, на чужой стороне несладко, да что поделаешь обстоятельства вынудили... Однако, - воскликнул он,- я по-прежнему люблю Россию и всегда рад поговорить с русскими!
Жена дипломата и я не могли сказать того же о себе. У нас не было никакого желания поддерживать разговор с белым эмигрантом, тем более, что обаянием он не отличался, а его устаревший словарь, взгляды и психология обывателя выдавали в нем личность серую, заурядную.
Нам стало противно. Женщина занялась Вовой, тихо ему что-то втолковывая, я же демонстративно отвернулся к окну, показывая нежелание вести разговор. Однако он и виду не подал, что заметил нашу неприязнь. Угодливо предложил мне французскую сигарету, попросил у меня русскую папиросу и развязным тоном продолжал:
- Так хочется раскрыть свою душу! Надеюсь, вы меня поймете. Эмигрант! Само слово звучит оскорбительно. До сих пор, поверите ли, я не принял польского гражданства и надеюсь, что мне разрешат вернуться на родину. Правда,- он горестно развел руками,- на мои три заявления я получил три отказа. Смешно! Разве я враг обновленной России? Нет, буду подавать заявления еще и еще, пока не получу разрешения. Как вы считаете, добьюсь я своего?
Я обратил внимание на то, что у "архитектора", как и у ксендза, не было с собой ни чемодана, ни портфеля. Это обстоятельство насторожило меня. Мелкие шпики часто допускают небрежности в работе. Но на вопросы надо было отвечать, чтобы не вызвать у него подозрений, и я как можно спокойнее произнес:
- Не исключено, что добьетесь. Много честных эмигрантов вернулось в Советский Союз. Все зависит от личности заявителя.
"Архитектор" стал горячо убеждать меня в том, что он человек аполитичный, безвредный, и вдруг, без всякой логической связи с предыдущим, задал вопрос:
- Вы, кажется, дипломат?
- Нет, вы ошиблись. Я инженер.
С этими словами я вышел из купе и, прислонясь к окну, за которым мелькали поля и полустанки, закурил. Не прошло и двух минут, как рядом раздался все тот же вкрадчивый голос:
- Не помешаю? Миллион извинений...
- Места всем хватит,- не очень приветливо ответил я, так как назойливость ласкового господина стала всерьез раздражать меня.
Он тоже закурил и как бы невзначай повел такой разговор:
- Может быть, вы не откажетесь пообедать со мной в вагоне-ресторане? Если у вас туговато с валютой, я расплачусь.
- Благодарю вас, но я еще не проголодался.
- Да вы не стесняйтесь, господин Дубовский.
- Я и не думаю стесняться.
- Тогда в чем же дело, можете рассчитывать на меня. Мы же свои люди!
- Вы ошибаетесь. Обедать с вами я не намерен.
- Но я настаиваю!
Нахальный шпик совсем обнаглел и вывел меня из терпения. Я ткнул папиросу в пепельницу и громко произнес:
- Послушайте меня, господин... Не помню вашей выдуманной русской фамилии... Исчезайте - и немедленно, благо багажа с вами, кроме провокаций, нет. Если вы сейчас же не испаритесь, я вызову полицию и пожалуюсь, что вы пристаете в вагоне к лицам, имеющим дипломатический паспорт. За такую грубую работу ваши хозяева не похвалят вас. Итак, принимаете мои условия или желаете объяснений с властями?
Провокатор побледнел. Не отрывая от меня сощуренных ненавидящих глаз, он попятился к выходу и через тамбур перешел в другой вагон.
Больше ко мне шпиков не подсылали, хотя дальнейший путь также не был безмятежным. Проехав Польшу, мы оказались на территории фашистской Германии. Перроны вокзалов пестрели гитлеровскими флагами, мрачной униформой штурмовиков и гестаповцев.
На этом отрезке дороги меня также могли подстерегать всякие неприятности. Я отлично знал ненависть немецких фашистов к Советскому Союзу, повадки агентуры из аппарата адмирала Канариса и Гиммлера и поэтому был настороже.
Но мальчик Вова не улавливал настроения взрослых и продолжал оставаться самим собой. На польско-германской границе, когда в купе вошли гитлеровские контролеры в военной форме, он бесцеремонно воскликнул:
- Дяденька, ведь это фашисты?
Видимо, один из офицеров понял возглас мальчика, потому что зло нахмурил брови и с особой тщательностью стал выполнять свои проверочные функции.
Я предъявил паспорт.
Оформлен был он тщательно, без каких-либо погрешностей, однако офицер предложил мне следовать за ним в помещение контрольного пункта. Здесь с нескрываемой недоброжелательностью он заявил, будто бы в паспорте не проставлен номер, поэтому мне придется задержаться на станции до выяснения. Я понимал, что назревает новая провокация.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159