– Верно, меня это не устраивает.
– Тогда какое занятие тебе было бы по душе?
– Хотел бы я знать… Меня не готовили к конкретной работе. Меня учили разбирать тексты на латыни и греческом, читать философские трактаты. Теперь учат занимать определенную позицию в мире – позицию силы. В этом нет ничего неожиданного. Но меня все это мало привлекает.
– Почему?
– Потому, что все очень предсказуемо. Вот мы, к примеру. В один прекрасный день Мальчик вернется с войны. Унаследует Винтеркомб. Для Фредди подыщут подходящую профессию, как в свое время нашли для меня. Может быть, Стини удастся избежать общей участи. Но нам-то как быть?
Он говорил и сам дивился сказанному – никогда раньше он не делился ни с кем подобными размышлениями вслух, даже со своим товарищем Эго Фаррелом. Окленд невольно посмотрел на свои руки: бледные и узкие ладони, нежная кожа – руки джентльмена.
– Мне недостает силы воли, – сказал он. И снова сам себе удивился: не в его привычках было признавать собственные слабости. – Окленд отвел взгляд. – Нас чересчур опекали, вот в чем дело. Всего много, все быстро, все легко. В конце концов, мы так и не выучились драться.
– Ты сможешь драться! – Констанца попыталась приподняться на подушках. Она протянула руку и ободряюще стиснула его пальцы. – Сможешь. Ты сможешь, Окленд. Сможешь отправиться, куда захочешь, стать, кем захочешь, по своему выбору. Ну же, посмотри мне в глаза. Ну вот, это видно в твоем взгляде. Я знаю это. И всегда знала…
– Констанца, ты устала…
– Не нужно меня опекать. То, о чем я говорю, есть в тебе, есть и во мне. В этом мы с тобою схожи. И ты не более тяпа-растяпа, чем я сама. Твоя душа, Окленд, вовсе не смиренная христианка, а, как и моя, – язычница.
– Чепуха, – Окленд улыбнулся ей в ответ. Он стал считать, загибая пальцы: – Крещение, конфирмация, Итон и Баллион. Сын сквайра – истинного тори. Внук сквайра – истинного тори. Воображение в нашей семье вымерло много лет назад. Оно умирает сразу, стоит только обзавестись деньгами. Через пару лет, Констанца, ты взглянешь мне в глаза и знаешь, что там увидишь? Самодовольство. Английскую невозмутимость. К тому времени я буду владеть этим в совершенстве. Поскольку нужно как минимум три поколения – а то и все десять, – чтобы получился такой по-настоящему законченный экземпляр.
– Ты лгун, – Констанца не сводила пристального взгляда с его лица. – Ты лгун, Окленд, и ты чего-то недоговариваешь. Что же это, о чем ты мне не сказал?
– Я иду на фронт добровольцем. – Он высвободил свою руку из ее ладоней.
Установилось молчание.
– Понятно, – произнесла наконец Констанца. – Когда?
– Через три дня.
– В какую часть?
– Глочестерширские стрелки.
– Где служит Эго Фаррел?
– Да… Эго погиб.
У Констанцы перехватило дыхание:
– Значит, ты хочешь занять его место?
– В каком-то смысле да. У меня есть долг перед ним. Из наших домашних пока никто о моем решении не знает. Скажу сегодня. Или, может, завтра… Во всяком случае, и здесь вначале придется учиться. Как убивать – этому тоже учат. Меня направляют в учебный лагерь для офицеров.
– Отдерни шторы, Окленд.
– Тебе уже давно пора отдыхать.
– Я так и сделаю. Через минуту. Но не сейчас. Побудь со мной еще немного. На дворе снова дождь, мне кажется, я слышу его шум. Отдерни шторы хоть ненадолго, мне хочется посмотреть в окно.
Какое-то мгновение Окленд колебался, затем, чтобы просто успокоить ее, сделал, как она просила, и снова занял свое место возле ее кровати.
– Выключи пока лампу. Посмотри, – исхудавшее лицо Констанцы было обращено к окну. – Взгляни, луна уже взошла…
Окленд обернулся и сквозь тени от деревьев увидел почти полную луну и плывущие в небе облака. На миг они заслонили свет, но вот снова комнату заполнило лунное сияние. Окленд смотрел, и ему казалось, что перед глазами стояли не луна и облака, а проплывали мысли. Он стоял неподвижно, обернувшись к окну, но близость Констанцы заставила чаще биться его сердце. Он еще чувствовал ее руки, как будто и сейчас держал их в своих ладонях, ее кожу, ее волосы, ее глаза. Словно сговорившись, они обернулись друг к другу и посмотрели один другому в глаза.
– Обними меня, Окленд, прошу тебя! – Констанца протянула руки, и Окленд склонился к ней. Это неожиданное объятие случилось само собой. Он и не сообразил, как все произошло, почему он решил склониться к ней. Еще минуту назад он стоял возле ее кровати и вот уже держит в объятиях исхудавшее от болезни тело. Он ощущал под рукой каждое ее ребро, мог пересчитать каждый из позвонков. Он чувствовал тепло ее лица, которым она прижалась к его шее. Ее волосы, слежавшиеся за время болезни, оставляли ощущение сырости и скользкости. Он слегка намотал локон ее волос на палец, как он делал однажды, но в этот раз он прижал его к губам.
Констанца первая отстранилась. Она стиснула его руку, чтобы он взглянул ей в лицо. Затем заговорила торопливо и настойчиво.
– Не нужно объяснений, – сказала она. – Обойдемся без обещаний. Остановимся на этом. Только сегодня и только этот раз. Я всегда знала, что это должно случиться, и ты тоже знал – в тот день, возле озера. Ведь ты тоже знал? Нет, не отвечай. – Она прижала горячую исхудавшую ладонь к его губам. – Не отвечай мне. Я больше не хочу ни ответов, ни вопросов, лишь одно: чтобы ко мне вернулись силы.
Умолкнув, она провела рукой по волосам, по лицу, затем по его глазам. Когда она отвела руку, Окленд увидел на губах Констанцы улыбку.
– Позже ты, наверное, скажешь себе, что это моя болезнь говорила вместо меня. Пусть так и будет. Только позже. А сейчас не верь этому. Я не позволю тебе поверить в это. И у меня не лихорадка – я никогда не была столь спокойной. Через минуту ты можешь уйти, но прежде ты должен пообещать мне что-то.
– Что именно?
– Пообещай не умирать.
– Это не так просто…
– Не смейся. Я в самом деле имею это в виду. Я хочу, чтобы ты поклялся. Подними свою ладонь и прижми к моей. Вот так. Теперь обещай.
– Но зачем тебе это?
– Затем, что я хочу знать, что ты жив, что ты где-то рядом. Даже если мы больше никогда не встретимся. Сколько бы ни прошло времени, как бы мы ни изменились, я хочу знать, что ты по-прежнему где-то здесь. Это важно… Обещай.
– Хорошо. Обещаю.
3
Гвен также уговаривала, рыдала, настаивала, умоляла. Но Окленд был непреклонным, а его решение – бесповоротным. И Гвен сдалась. У нее никогда не хватало духу упорно стоять на своем.
Когда Окленд отбыл в учебный лагерь, Гвен решила сосредоточиться и обеспечить его выживание. У нее уже были свои приемы, проверенные за то время, что Мальчик отсутствовал. Она предалась им с удвоенной силой. Гвен уверовала, что судьба ее сыновей зависит от нее, она теперь сможет защитить их от ран, как в детстве оберегала от болезней.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231