Он видел снимки, которые Мальчик делал со мной, когда я была совсем ребенком. Боюсь, правда, что они носили несколько порнографический характер. Но вот чего Фредди не знал – да и никто из вас не знал, – что там были не только фотографии… – Констанца помолчала. – Могу я использовать слово «трахать», поскольку Винни покинула нас? Мальчик любил трахать маленьких девочек. Как, например, меня. И не стоит так смотреть на меня, Окленд, или ты, Стини. Факты остаются фактами. И если ты подумаешь над ними, Окленд, то признаешь, что я была права. Разве не помнишь, как ты увидел меня выходящей из комнаты Мальчика?
– Нет, не помню. И не верю во все это.
– Да, Окленд, ты предпочел бы все забыть, но я-то отлично помню тот инцидент. Думаю, мне было тогда лет двенадцать.
– Да ничего не было, черт побери.
– И вообще ничего не было, – вмешался Стини, голос которого поднялся до визга. – И не спорь с ней, Окленд, нет смысла. Констанца врет не моргнув глазом. Ее отец был дешевым грязным врунишкой, и она точно такая же…
– Стини, тебе бы лучше помолчать, – предостерегающе посмотрела на него Констанца. – У тебя грим течет.
– Ты сущая сука, – сказал Стини, чья способность парировать оскорбления и самому наносить их никогда не была на высоте, когда он волновался. – Ты всегда была полной и абсолютной сукой. Мальчик мертв. Он не может выступить в свою защиту…
– Стини, это в самом деле очень глупо так обзывать меня, когда оба мы знаем, что через три дня ты в слезах и соплях прибежишь ко мне. Кроме того, ты ужасно выглядишь. Как всегда, если ты выходишь из себя. Ты знаешь, что идешь красными пятнами? Ей-Богу, Стини, еще несколько лет, и ты станешь помпезной старой королевой…
– О, правда? Я иду пятнами? – Стини, всхлипнув, дернулся. – Ну, так и я скажу тебе, дорогая, что я не единственный. Мод сказала, что ты плохо воспитана. Она сказала, что вот-вот ты начнешь это демонстрировать – так и случилось. И еще – у тебя уже появились морщинки вокруг рта, дорогая. И когда я стану старой королевой, ты превратишься в гарпию. Я бы на твоем месте обратился к специалисту по пластической хирургии – и как можно скорее.
– Стини, пошел вон!
– Ухожу, моя дорогая. – Стини, пусть его и колотило, смог сохранить определенное достоинство. – Я не испытываю желания находиться в твоем обществе. Даже ради такого представления. Настолько плохой игры я не видел на сцене уже много лет. Явно через край, дорогая, даже для тебя – и этим все сказано. Векстон, ты идешь?
– Нет. Ты иди. А я останусь. – Векстон сидел, ссутулясь, за столом, играя ножом и вилкой. – Ты прав. Явно через край. Но в этом есть нечто интересное. Я хотел бы посмотреть, что она планирует в финале.
– Ну, когда она до него доберется, – выбегая из комнаты, на ходу бросил Стини, – спроси ее о том грузчике из нью-йоркского порта. Предполагаю, что это будет весьма интересно.
Стини хлопнул дверью. Векстон перевел взгляд на Джейн, которая не произнесла ни слова, на Окленда, который стоял, повернувшись спиной. Он улыбнулся. Поудобнее устроился в кресле. Налил себе еще один стакан кларета.
– Ты знаешь, – добродушно начал Векстон, – Стини не прав. Я не хочу ничего выяснять о грузчике. И не думаю, что это будет очень занимательно. Теперь ты избавилась от всех, кого хотела убрать с пути… кроме меня…
– Векстон! Как недостойно!
– Почему бы не перейти к делу? Джейн здесь. Окленд на месте. Ты уже пристрелялась. И теперь, предполагаю, ты вышла на главную цель. Валяй, действуй.
– Нет, Векстон, – вмешался Окленд. – С меня более чем достаточно. Это уже не игра. Это моя семья, мои братья. Стини прав. Здесь нет Мальчика, который мог бы встать на свою защиту. И я не хочу слушать, как о нем говорят подобным образом.
– Силы небесные! До чего холодный голос! И что ты собираешься делать, Окленд? Силой выставить меня отсюда? Мне бы это понравилось.
– В этом нет необходимости. Мне кажется, что все это носит несколько однобокий характер. До того, как ты явилась сюда, Констанца, почему бы тебе было не рассказать нам о себе? Почему ты не рассказала о том дне? Ведь это он все спровоцировал, не так ли?
Констанца слегка вздрогнула.
– Знаешь, – медленно начала она, – думаю, что так и было. Я что-то поняла в тот день, и это снова и снова бросалось мне в глаза во всех действиях и поступках. Все в тесном кругу английской семьи. Может, это вообще свойственно семье, как таковой; может, это не чисто английское качество. Предполагаю, что меня это не должно было удивить. Я тут аутсайдер. И всегда была таковой.
– Это неправда, – возмущенно сказала Джейн. – Семья Окленда приняла тебя к себе. Даже сегодня – тебя попросили стать крестной матерью. Окленд согласился. И я пригласила тебя.
– Да, но могу представить, с какой неохотой. Констанца как крестная мать. Я знаю, что ты не могла этого хотеть.
– Ты права. Я этого не хотела.
– Ну-ну, не будем спорить по этому поводу. – Констанца улыбнулась. – Очень здравое отношение. Я всегда старалась укусить руку, которая кормит меня. Знаете ли, врожденный порок натуры. Отвергаю ли я благотворительность? Нет. Думаю, я не люблю, когда мне оказывают покровительство.
– Неужели доброта – это покровительство?
– Джейн, не спорь с ней, это бессмысленно.
– Окленд, не затыкай рот своей жене. – Констанца с сияющей улыбкой посмотрела на него. – Я люблю слушать аргументы Джейн. Я считаю их очень поучительными. Порой мне кажется, что, если бы я достаточно долго слушала Джейн, я могла бы измениться. Я могла бы стать точно такой, как она. Спокойной и доброй, безукоризненно рассудительной, без всяких сомнений. А потом я думаю – нет, лучше быть мертвой. Я люблю… гулять сама по себе, понимаешь. И всегда была такой.
– Гулять сама по себе!.. Господи! – Окленд повернулся. – Ты так это называешь? Никогда не слышал подобной ахинеи.
– Это всего лишь выражение, фраза. Не хочу ничего подыскивать. Это очень странно… – Констанца встала. Она начала расхаживать по комнате. – Когда бы я ни приезжала в Винтеркомб, начинаю чувствовать… ну, что-то непонятное, порочное. Словно я становлюсь анархисткой. Я оглядываюсь вокруг себя, вижу этот прекрасный дом, эту великолепную семью, и во мне начинает зудеть желание все тут взорвать. Одной бомбой! Чтобы все занялось огромным пламенем. Дом целиком взлетает в воздух. Очень странно. Пять минут в этом доме – и я превращаюсь в заядлую революционерку.
– Иными словами, тобой овладевает страсть к разрушению, – коротко ответил Окленд. – Предполагаю, она всегда у тебя была.
– К разрушению? – Похоже, Констанца серьезно обдумала этот вопрос. – Может, так и есть. Хотя не совсем. Мне кажется, что, когда пламя пробивается сквозь крышу, тут все очищается. Никаких больше добрых намерений, претензий, тайн и обмана.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231
– Нет, не помню. И не верю во все это.
– Да, Окленд, ты предпочел бы все забыть, но я-то отлично помню тот инцидент. Думаю, мне было тогда лет двенадцать.
– Да ничего не было, черт побери.
– И вообще ничего не было, – вмешался Стини, голос которого поднялся до визга. – И не спорь с ней, Окленд, нет смысла. Констанца врет не моргнув глазом. Ее отец был дешевым грязным врунишкой, и она точно такая же…
– Стини, тебе бы лучше помолчать, – предостерегающе посмотрела на него Констанца. – У тебя грим течет.
– Ты сущая сука, – сказал Стини, чья способность парировать оскорбления и самому наносить их никогда не была на высоте, когда он волновался. – Ты всегда была полной и абсолютной сукой. Мальчик мертв. Он не может выступить в свою защиту…
– Стини, это в самом деле очень глупо так обзывать меня, когда оба мы знаем, что через три дня ты в слезах и соплях прибежишь ко мне. Кроме того, ты ужасно выглядишь. Как всегда, если ты выходишь из себя. Ты знаешь, что идешь красными пятнами? Ей-Богу, Стини, еще несколько лет, и ты станешь помпезной старой королевой…
– О, правда? Я иду пятнами? – Стини, всхлипнув, дернулся. – Ну, так и я скажу тебе, дорогая, что я не единственный. Мод сказала, что ты плохо воспитана. Она сказала, что вот-вот ты начнешь это демонстрировать – так и случилось. И еще – у тебя уже появились морщинки вокруг рта, дорогая. И когда я стану старой королевой, ты превратишься в гарпию. Я бы на твоем месте обратился к специалисту по пластической хирургии – и как можно скорее.
– Стини, пошел вон!
– Ухожу, моя дорогая. – Стини, пусть его и колотило, смог сохранить определенное достоинство. – Я не испытываю желания находиться в твоем обществе. Даже ради такого представления. Настолько плохой игры я не видел на сцене уже много лет. Явно через край, дорогая, даже для тебя – и этим все сказано. Векстон, ты идешь?
– Нет. Ты иди. А я останусь. – Векстон сидел, ссутулясь, за столом, играя ножом и вилкой. – Ты прав. Явно через край. Но в этом есть нечто интересное. Я хотел бы посмотреть, что она планирует в финале.
– Ну, когда она до него доберется, – выбегая из комнаты, на ходу бросил Стини, – спроси ее о том грузчике из нью-йоркского порта. Предполагаю, что это будет весьма интересно.
Стини хлопнул дверью. Векстон перевел взгляд на Джейн, которая не произнесла ни слова, на Окленда, который стоял, повернувшись спиной. Он улыбнулся. Поудобнее устроился в кресле. Налил себе еще один стакан кларета.
– Ты знаешь, – добродушно начал Векстон, – Стини не прав. Я не хочу ничего выяснять о грузчике. И не думаю, что это будет очень занимательно. Теперь ты избавилась от всех, кого хотела убрать с пути… кроме меня…
– Векстон! Как недостойно!
– Почему бы не перейти к делу? Джейн здесь. Окленд на месте. Ты уже пристрелялась. И теперь, предполагаю, ты вышла на главную цель. Валяй, действуй.
– Нет, Векстон, – вмешался Окленд. – С меня более чем достаточно. Это уже не игра. Это моя семья, мои братья. Стини прав. Здесь нет Мальчика, который мог бы встать на свою защиту. И я не хочу слушать, как о нем говорят подобным образом.
– Силы небесные! До чего холодный голос! И что ты собираешься делать, Окленд? Силой выставить меня отсюда? Мне бы это понравилось.
– В этом нет необходимости. Мне кажется, что все это носит несколько однобокий характер. До того, как ты явилась сюда, Констанца, почему бы тебе было не рассказать нам о себе? Почему ты не рассказала о том дне? Ведь это он все спровоцировал, не так ли?
Констанца слегка вздрогнула.
– Знаешь, – медленно начала она, – думаю, что так и было. Я что-то поняла в тот день, и это снова и снова бросалось мне в глаза во всех действиях и поступках. Все в тесном кругу английской семьи. Может, это вообще свойственно семье, как таковой; может, это не чисто английское качество. Предполагаю, что меня это не должно было удивить. Я тут аутсайдер. И всегда была таковой.
– Это неправда, – возмущенно сказала Джейн. – Семья Окленда приняла тебя к себе. Даже сегодня – тебя попросили стать крестной матерью. Окленд согласился. И я пригласила тебя.
– Да, но могу представить, с какой неохотой. Констанца как крестная мать. Я знаю, что ты не могла этого хотеть.
– Ты права. Я этого не хотела.
– Ну-ну, не будем спорить по этому поводу. – Констанца улыбнулась. – Очень здравое отношение. Я всегда старалась укусить руку, которая кормит меня. Знаете ли, врожденный порок натуры. Отвергаю ли я благотворительность? Нет. Думаю, я не люблю, когда мне оказывают покровительство.
– Неужели доброта – это покровительство?
– Джейн, не спорь с ней, это бессмысленно.
– Окленд, не затыкай рот своей жене. – Констанца с сияющей улыбкой посмотрела на него. – Я люблю слушать аргументы Джейн. Я считаю их очень поучительными. Порой мне кажется, что, если бы я достаточно долго слушала Джейн, я могла бы измениться. Я могла бы стать точно такой, как она. Спокойной и доброй, безукоризненно рассудительной, без всяких сомнений. А потом я думаю – нет, лучше быть мертвой. Я люблю… гулять сама по себе, понимаешь. И всегда была такой.
– Гулять сама по себе!.. Господи! – Окленд повернулся. – Ты так это называешь? Никогда не слышал подобной ахинеи.
– Это всего лишь выражение, фраза. Не хочу ничего подыскивать. Это очень странно… – Констанца встала. Она начала расхаживать по комнате. – Когда бы я ни приезжала в Винтеркомб, начинаю чувствовать… ну, что-то непонятное, порочное. Словно я становлюсь анархисткой. Я оглядываюсь вокруг себя, вижу этот прекрасный дом, эту великолепную семью, и во мне начинает зудеть желание все тут взорвать. Одной бомбой! Чтобы все занялось огромным пламенем. Дом целиком взлетает в воздух. Очень странно. Пять минут в этом доме – и я превращаюсь в заядлую революционерку.
– Иными словами, тобой овладевает страсть к разрушению, – коротко ответил Окленд. – Предполагаю, она всегда у тебя была.
– К разрушению? – Похоже, Констанца серьезно обдумала этот вопрос. – Может, так и есть. Хотя не совсем. Мне кажется, что, когда пламя пробивается сквозь крышу, тут все очищается. Никаких больше добрых намерений, претензий, тайн и обмана.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231