Этим даром Констанца обладала задолго до того, как я встретила ее. К тому времени, когда я обосновалась у нее в Нью-Йорке, ей уже была свойственна репутация Цирцеи наших дней.
– Повсюду следы разбитых сердец, Викки, моя дорогая! – не без едкости, но и восторга позже провозглашал дядя Стини. – Следы униженных мужчин. Это обломки сумасшедшей карьеры Констанцы.
Такова была точка зрения Стини. Если Констанца и доводила людей до краха, беды эти обрушивались на представителей мужского пола. Если страдали женщины, утверждал он, это случалось непреднамеренно; просто они оказывались беспомощны перед стремительным напором Констанцы. Стини воспринимал Констанцу не столько как колдунью, но скорее как воина. Она овладевает мужчинами, утверждал он, и от ее чувственности вибрирует воздух; она пускает в ход свою красоту, свой ум, свое очарование и свою волю как смертоносное оружие, неизменно одерживая победу в этих войнах на истощение противника.
Тогда я ни во что это не верила. Я считала, что мой дядя склонен все драматизировать. Я любила Констанцу, потому что она была добра ко мне. Когда Стини пускался в свои рассуждения, я неизменно возражала: «Она храбрая, жизнерадостная, одаренная личность, она благородный человек». Но в одном смысле мой дядя был действительно прав. В Констанце в самом деле таилась некая опасность. Хаос манил ее к себе, как железо тянется к магниту. Рано или поздно, но неизбежно способность Констанцы разрушать жизнь должна была сказаться и на мне. Что и произошло восемь лет назад, когда ей удалось успешно расстроить мой будущий брак. Тогда мы поссорились, и за восемь лет разрыв между нами стал окончательным. Все это время я не встречалась с нею. У меня была новая жизнь. Констанца, сама превосходный декоратор, отлично вымуштровала меня и многому научила, карьера моя складывалась как нельзя лучше. Я свыклась с одиночеством, научилась находить удовольствие в предельно уплотненном расписании дел.
Сейчас я настраивалась на встречу с Констанцей. Едва только я вышла из здания аэровокзала в духоту города, то сразу же почувствовала, что она здесь, где-то в городе, вне поля моего зрения, но очень близко. Нервы мои были напряжены, потому что я не выспалась, но я была исполнена ложного оптимизма: я ни на секунду не сомневалась, что она ждет меня.
В своем воображении я рисовала примирение, бесчисленные вопросы и ответы, наши общие попытки объяснить прошлое и аккуратную черту перед подведением итогов. Конечно, я ошибалась. Я думала, что прибыла на место, когда на деле путешествие только начиналось.
* * *
Констанца никогда не писала писем, но любила общаться по телефону. В ее распоряжении было несколько отдельных телефонных номеров, и я стала звонить по всем. Но ответом было молчание. Друзья, до которых я сумела дозвониться, вежливо убеждали меня, что рады слышать мой голос после стольких лет, но не могут припомнить, когда последний раз виделись с Констанцей.
Примерно к восьми вечера, переборов сонливость, я взяла такси и отправилась к дому, в котором когда-то жила. Грузный швейцар сообщил, что мисс Шоукросс уехала и квартира заперта. Нового адреса она не оставила.
Констанца была здесь, и я чувствовала ее присутствие. Несмотря на такое время года, она была не в Европе, а тут, на Манхэттене, где-то за углом. Еще один телефонный звонок – и я найду ее. На деле я сделала еще два, прежде чем усталость окончательно овладела мною и я пошла спать.
Первый номер принадлежал Бетти Марпрудер, стараниями которой обеспечивался порядок на рабочем месте Констанцы. Бетти была единственным человеком, который всегда безошибочно знал, где находится Констанца. Насколько мне было известно, мисс Марпрудер никогда не брала отпуска, никогда не покидала Нью-Йорка. Ее номер – первый, по которому я позвонила, – не отвечал, когда я набрала его в шесть часов; он по-прежнему молчал, когда я позвонила ей в десять часов.
Второй телефон принадлежал Конраду Виккерсу, фотографу. О том, что он в Нью-Йорке, я узнала из «Нью-Йорк таймс». В Музее современного искусства он готовил ретроспективу пятидесяти лет своей творческой деятельности, и выставка должна была открываться в завершение приема, на котором, как писали журналисты, соберется весь Нью-Йорк. Конрад Виккерс с давних пор поддерживал отношения с моей семьей; он мог оказаться и связующим звеном с Констанцей. Если не считать Стини, Конрад Виккерс был старейшим другом моей крестной.
Я не любила Виккерса, да и час был поздним, тем не менее я позвонила ему. Поскольку Виккерс тоже не испытывал ко мне симпатии, я ожидала брюзгливого приема, но, к моему удивлению, он явил само доброжелательство. От ответов по поводу Констанцы он уклонился, но не отказался выслушать мои вопросы. Он просто не имеет представления, где она сейчас, но, если хорошенько порасспрашивать, намекнул он, ее можно найти.
– Приходи, выпьем. И тогда поговорим, – голосом флейты воззвал он. – Завтра к шести, до'огая? Отлично. Тогда и увидимся.
…– До'огая! – сказал Конрад Виккерс, когда на следующий день я посетила его.
Он слегка коснулся губами моих щек. Как всегда, это слово своеобразно звучало в его устах. Это приветствие не означало ни привязанности, ни симпатии, ибо с ним Виккерс обращался и к близким друзьям, и к совершенно незнакомым людям. Оно скрывало тот факт, что он не помнит имени человека, которого так тепло приветствует. Все имена начисто вылетали у Виккерса из головы, разве что они были уж очень известными.
Он помахал руками в воздухе, давая понять, как он счастлив. Конрад Виккерс был в своем обычном оперении: изысканная личность в изысканной обстановке, в изысканном доме коричневатого кирпича на Шестьдесят второй улице – в пяти минутах ходьбы от апартаментов Констанцы на Пятой авеню. Шелковый синий платочек выглядывал из карманчика дорогого светло-серого пиджака, он гармонировал с синей тканью рубашки, с которой, в свою очередь, сочеталась голубизна глаз. Копна мягких светлых волос, теперь заметно поредевших, девичье телосложение: неповторимый Конрад Виккерс, как и мой дядя Стини, неизменно обаятельно-юный, отлично справлялся с грузом лет. Уровень его лицемерия не уменьшился ни на йоту.
– Сколько лет! Как я рад, что ты позвонила! До'огая, ты выглядишь просто блистательно. Садись, и дай мне взглянуть на тебя. О, годы, годы! Как прекрасно то, что ты сделала в доме Антонелли и у Молли Дорсет. Жутко все продумано – и тут, и там. Ты верна себе.
Я села. Я мучительно пыталась понять, почему Виккерс старается сразу же польстить мне? Он никогда не делал этого раньше, но, может, решил, что я в самом деле обрела известность и вошла в моду?!
– Разве тут не жарко? – Виккерс по-прежнему был полон воодушевления.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231
– Повсюду следы разбитых сердец, Викки, моя дорогая! – не без едкости, но и восторга позже провозглашал дядя Стини. – Следы униженных мужчин. Это обломки сумасшедшей карьеры Констанцы.
Такова была точка зрения Стини. Если Констанца и доводила людей до краха, беды эти обрушивались на представителей мужского пола. Если страдали женщины, утверждал он, это случалось непреднамеренно; просто они оказывались беспомощны перед стремительным напором Констанцы. Стини воспринимал Констанцу не столько как колдунью, но скорее как воина. Она овладевает мужчинами, утверждал он, и от ее чувственности вибрирует воздух; она пускает в ход свою красоту, свой ум, свое очарование и свою волю как смертоносное оружие, неизменно одерживая победу в этих войнах на истощение противника.
Тогда я ни во что это не верила. Я считала, что мой дядя склонен все драматизировать. Я любила Констанцу, потому что она была добра ко мне. Когда Стини пускался в свои рассуждения, я неизменно возражала: «Она храбрая, жизнерадостная, одаренная личность, она благородный человек». Но в одном смысле мой дядя был действительно прав. В Констанце в самом деле таилась некая опасность. Хаос манил ее к себе, как железо тянется к магниту. Рано или поздно, но неизбежно способность Констанцы разрушать жизнь должна была сказаться и на мне. Что и произошло восемь лет назад, когда ей удалось успешно расстроить мой будущий брак. Тогда мы поссорились, и за восемь лет разрыв между нами стал окончательным. Все это время я не встречалась с нею. У меня была новая жизнь. Констанца, сама превосходный декоратор, отлично вымуштровала меня и многому научила, карьера моя складывалась как нельзя лучше. Я свыклась с одиночеством, научилась находить удовольствие в предельно уплотненном расписании дел.
Сейчас я настраивалась на встречу с Констанцей. Едва только я вышла из здания аэровокзала в духоту города, то сразу же почувствовала, что она здесь, где-то в городе, вне поля моего зрения, но очень близко. Нервы мои были напряжены, потому что я не выспалась, но я была исполнена ложного оптимизма: я ни на секунду не сомневалась, что она ждет меня.
В своем воображении я рисовала примирение, бесчисленные вопросы и ответы, наши общие попытки объяснить прошлое и аккуратную черту перед подведением итогов. Конечно, я ошибалась. Я думала, что прибыла на место, когда на деле путешествие только начиналось.
* * *
Констанца никогда не писала писем, но любила общаться по телефону. В ее распоряжении было несколько отдельных телефонных номеров, и я стала звонить по всем. Но ответом было молчание. Друзья, до которых я сумела дозвониться, вежливо убеждали меня, что рады слышать мой голос после стольких лет, но не могут припомнить, когда последний раз виделись с Констанцей.
Примерно к восьми вечера, переборов сонливость, я взяла такси и отправилась к дому, в котором когда-то жила. Грузный швейцар сообщил, что мисс Шоукросс уехала и квартира заперта. Нового адреса она не оставила.
Констанца была здесь, и я чувствовала ее присутствие. Несмотря на такое время года, она была не в Европе, а тут, на Манхэттене, где-то за углом. Еще один телефонный звонок – и я найду ее. На деле я сделала еще два, прежде чем усталость окончательно овладела мною и я пошла спать.
Первый номер принадлежал Бетти Марпрудер, стараниями которой обеспечивался порядок на рабочем месте Констанцы. Бетти была единственным человеком, который всегда безошибочно знал, где находится Констанца. Насколько мне было известно, мисс Марпрудер никогда не брала отпуска, никогда не покидала Нью-Йорка. Ее номер – первый, по которому я позвонила, – не отвечал, когда я набрала его в шесть часов; он по-прежнему молчал, когда я позвонила ей в десять часов.
Второй телефон принадлежал Конраду Виккерсу, фотографу. О том, что он в Нью-Йорке, я узнала из «Нью-Йорк таймс». В Музее современного искусства он готовил ретроспективу пятидесяти лет своей творческой деятельности, и выставка должна была открываться в завершение приема, на котором, как писали журналисты, соберется весь Нью-Йорк. Конрад Виккерс с давних пор поддерживал отношения с моей семьей; он мог оказаться и связующим звеном с Констанцей. Если не считать Стини, Конрад Виккерс был старейшим другом моей крестной.
Я не любила Виккерса, да и час был поздним, тем не менее я позвонила ему. Поскольку Виккерс тоже не испытывал ко мне симпатии, я ожидала брюзгливого приема, но, к моему удивлению, он явил само доброжелательство. От ответов по поводу Констанцы он уклонился, но не отказался выслушать мои вопросы. Он просто не имеет представления, где она сейчас, но, если хорошенько порасспрашивать, намекнул он, ее можно найти.
– Приходи, выпьем. И тогда поговорим, – голосом флейты воззвал он. – Завтра к шести, до'огая? Отлично. Тогда и увидимся.
…– До'огая! – сказал Конрад Виккерс, когда на следующий день я посетила его.
Он слегка коснулся губами моих щек. Как всегда, это слово своеобразно звучало в его устах. Это приветствие не означало ни привязанности, ни симпатии, ибо с ним Виккерс обращался и к близким друзьям, и к совершенно незнакомым людям. Оно скрывало тот факт, что он не помнит имени человека, которого так тепло приветствует. Все имена начисто вылетали у Виккерса из головы, разве что они были уж очень известными.
Он помахал руками в воздухе, давая понять, как он счастлив. Конрад Виккерс был в своем обычном оперении: изысканная личность в изысканной обстановке, в изысканном доме коричневатого кирпича на Шестьдесят второй улице – в пяти минутах ходьбы от апартаментов Констанцы на Пятой авеню. Шелковый синий платочек выглядывал из карманчика дорогого светло-серого пиджака, он гармонировал с синей тканью рубашки, с которой, в свою очередь, сочеталась голубизна глаз. Копна мягких светлых волос, теперь заметно поредевших, девичье телосложение: неповторимый Конрад Виккерс, как и мой дядя Стини, неизменно обаятельно-юный, отлично справлялся с грузом лет. Уровень его лицемерия не уменьшился ни на йоту.
– Сколько лет! Как я рад, что ты позвонила! До'огая, ты выглядишь просто блистательно. Садись, и дай мне взглянуть на тебя. О, годы, годы! Как прекрасно то, что ты сделала в доме Антонелли и у Молли Дорсет. Жутко все продумано – и тут, и там. Ты верна себе.
Я села. Я мучительно пыталась понять, почему Виккерс старается сразу же польстить мне? Он никогда не делал этого раньше, но, может, решил, что я в самом деле обрела известность и вошла в моду?!
– Разве тут не жарко? – Виккерс по-прежнему был полон воодушевления.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231