Произнеся свою гневную тираду, бабка повернулась и принялась вытаскивать из смятых бумажных кульков соевые шоколадки и подтаявшее мороженное, – стала протягивать их сидящим на броне:
– А вы его, ребятки, не слушайте… Нате-ка лучше, ешьте, ешьте…
Солдаты с БТРа стали жадно протягивать грязные, заскорузлые руки, расхватывая неожиданное сладкое изобилие, а парень в ковбойке мрачно посмотрел на бабульку и буркнул в сторону:
– Дура коммунистическая… Привыкли ничего не делать… Стадо баранов…
Бабулька обижено заморгала, забыв опустить руку с пустою авоськой, а затем, обернувшись к парню, воскликнула тонким трепещущимся голоском:
– Ах, ты, сопляк! Да у меня же трудового стажа почти пятьдесят лет… Я ж работать начала, когда твоих папки и мамки ещё не было… А он мне – привыкли ничего не делать! Это вы, лоботрясы, ручки свои ещё в говне не марали! А мне в жизни всяко приходилось делать – и за станком стоять, и окопы копать, и чужое говно подтирать… Ничего не делать! – продолжала громко возмущаться она, но парень в ковбойке лишь усмехнулся и брезгливо дернул узкой бровью.
– Мы не собираемся в говне копаться, бабуля… Всё, кончился ваш дерьмовый рай… Теперь другой мир будем строить… Вас, старичков– коммунистов, мы на пенсию отправим, а остальных вышлем за сто первый километр… Вот так вот!
Бабулька, задохнувшись от возмущения, зашлепала в гневе бесцветным морщинистым ртом:
– Ах, ты… Фашист проклятый! Ты кого ж собираешься высылать? Тех, кто тебя, вырастил, воспитал, обучил? За сто первый километр?
Но парень лишь сунул руки в карманы широких джинсов и заявил, презрительно скорчив сочные яркие губы:
– Вырастили меня родители, а не коммунисты… А вашу коммунистическую партию, и вас – коммунистов, я ненавижу! Ваша КПСС, та же фашистская СС! Понятно?
Бабка осеклась, не зная, чем крыть, но тут младший сержант с чернушной, как гуталин, шевелюрой, оторвался от стаканчика мороженного и бросил на парня сверху недовольный взгляд:
– Эй, дорогой… Остынь, слышь!
Парень в ковбойке неприязненно вскинул голову и взгляды у молодых людей встретились. Несколько секунд они оценивающе ощупывали друг друга, как боксеры перед поединком, – (Курской понял, что ему, пожалуй, самое время вмешаться), – но тут девчушка, безропотно стоящая у ребристой гусеницы боевой машины, наблюдавшая за всем с растерянным любопытством, сказала жалобно:
– Ребята! – ее глаза, как два маленьких незамутненных озерца, были обращены к бойцам на бронированной машине. – А вы в нас правда стрелять не будете?
Младший сержант на броне сразу обмяк и снисходительно посмотрел на девчушку – (кроха, чего с нее взять!)
– Не-а! Не будем… – отозвался он с солидностью.
Вспомнив о забытом мороженном, он жадно откусил кусок от вафельного стаканчика, а затем ткнул мороженное сидящему рядом худосочному десантнику – "на, доедай!" Парень в клетчатой ковбойке, уставился на него и едко, с подковыркой спросил:
– Ну, а если приказ дадут?
– Да пошли они в жопу со своим приказом! Пускай сами стреляют… – ответил сержант и прислонившись к коротенькой башне, равнодушно прикрыл глаза.
– А вот это правильно, ребятки! – затараторила вдруг бабулька. – Стрелять не надо… Не по кому тут стрелять, деточки… Главное, чтоб все живы были…
Сказав это, она повернулась и неторопливо засеменила прочь. Потом, вдруг вспомнив о чем-то, обернулась и перекрестила всех вместе – и сидящих на броне, и стоящих рядом. Курской подошел к боевой машине поближе.
– Эй, бойцы! А командир-то ваш где? – спросил он.
Сержант открыл один глаз и ткнул пальцем на стоящий неподалеку киоск.
– Вон… За спичками пошел…
Курской оглянулся. Рядом с киоском стоял невысокий офицер, который судорожно рылся в кошельке. Курской сощурился.
– Вы одни здесь, что ли?
Сержант открыл оба глаза и недоверчиво покосился на Курского. Взгляд его неприязненно скользнул по добротному двубортному костюму, по рации, болтающейся на тонком ремешке, но натолкнувшись на золотую звездочку Героя, подобрел.
– Одни… А че?
– Да так… Ничего! Ты отдыхай, сержант, отдыхай… – Курской повернулся и направился ко входу в здание правительства. Пройдя сквозь стеклянные двери, он оказался около входных турникетов. Дорогу ему преградили двое охранников с короткими, тупорылыми автоматами на груди.
– Пропуск, пожалуйста, – вежливо, но весьма настойчиво произнес один из них, многозначительно положив ладонь затворную крышку. Курской порылся во внутреннем нагрудном кармане и, выудив оттуда красную книжицу, протянул ее охраннику. Пока дежурный внимательно изучал его пропуск, Курской огляделся. За турникетами, в глубине холла стояли ещё двое охранников. Они настороженно наблюдали за входом. Живот их и грудь прикрывали тяжелые бронежилеты, из карманов которых торчало несколько запасных рожков к автомату. "Повышенные меры безопасности", – понял Курской. Охранник вернул пропуск и сказал:
– Товарищ Курской, вас, как приедете, просил связаться по рации майор Кожухов…
– Знаю… – Курской сунул пропуск обратно к себе в нагрудный карман. – Как тут у вас?
– Да пока вроде спокойно, – доверительно сообщил охранник.
Курской поднял рацию, нажал клавишу связи и произнес:
– Александр Василич… Это Курской… Я в Белом доме…Здесь все нормально… Можно ехать…
Вскоре на площадь начали въезжать правительственные лимузины и останавливаться перед входом Дома правительства. Из подъехавшей длинной черной "Чайки" вылез высокий человек в темно-сером костюме, которого тут же окружили охранники. Они стали суетливо прикрывать его со всех сторон, настороженно озираясь по сторонам.
– Бельцин приехал, – авторитетно заявил лейтенант, недавно ходивший к киоску за спичками, а теперь вернувшийся и смоливший рядом с БМП сигаретку без фильтра. – Сейчас небось турнут нас отсюда! Экипаж, построиться! – сказал он строго. Бросив окурок на мостовую, он вдавил его в асфальт тяжелым каблуком десантного ботинка, но Бельцин, совершенно не обратив внимания ни на БМП, ни на стоящий перед ней экипаж, быстрым шагом пересек площадь и вошел в здание.
Оказавшись у себя в кабинете, Бельцин подошел к окну и стал рассматривать открывающийся из окна вид. Обычно ему нравился этот монументальный пейзаж, словно сошедший с полотен Юона. Но сейчас, глядя на темные, мутные воды Москва-реки, Калининский мост и грязно-серую пирамиду гостиницы "Украина", чей острый шпиль подпирал пасмурное августовское небо, Бельцин, впервые почувствовал, что привычный вид не радует его. Пейзаж как будто затаил угрозу в своей промозглой сырости. Отвернувшись от окна, Бельцин подошел к столу и уселся в высокое тугое кресло.
"Надо организовать защиту здания.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155
– А вы его, ребятки, не слушайте… Нате-ка лучше, ешьте, ешьте…
Солдаты с БТРа стали жадно протягивать грязные, заскорузлые руки, расхватывая неожиданное сладкое изобилие, а парень в ковбойке мрачно посмотрел на бабульку и буркнул в сторону:
– Дура коммунистическая… Привыкли ничего не делать… Стадо баранов…
Бабулька обижено заморгала, забыв опустить руку с пустою авоськой, а затем, обернувшись к парню, воскликнула тонким трепещущимся голоском:
– Ах, ты, сопляк! Да у меня же трудового стажа почти пятьдесят лет… Я ж работать начала, когда твоих папки и мамки ещё не было… А он мне – привыкли ничего не делать! Это вы, лоботрясы, ручки свои ещё в говне не марали! А мне в жизни всяко приходилось делать – и за станком стоять, и окопы копать, и чужое говно подтирать… Ничего не делать! – продолжала громко возмущаться она, но парень в ковбойке лишь усмехнулся и брезгливо дернул узкой бровью.
– Мы не собираемся в говне копаться, бабуля… Всё, кончился ваш дерьмовый рай… Теперь другой мир будем строить… Вас, старичков– коммунистов, мы на пенсию отправим, а остальных вышлем за сто первый километр… Вот так вот!
Бабулька, задохнувшись от возмущения, зашлепала в гневе бесцветным морщинистым ртом:
– Ах, ты… Фашист проклятый! Ты кого ж собираешься высылать? Тех, кто тебя, вырастил, воспитал, обучил? За сто первый километр?
Но парень лишь сунул руки в карманы широких джинсов и заявил, презрительно скорчив сочные яркие губы:
– Вырастили меня родители, а не коммунисты… А вашу коммунистическую партию, и вас – коммунистов, я ненавижу! Ваша КПСС, та же фашистская СС! Понятно?
Бабка осеклась, не зная, чем крыть, но тут младший сержант с чернушной, как гуталин, шевелюрой, оторвался от стаканчика мороженного и бросил на парня сверху недовольный взгляд:
– Эй, дорогой… Остынь, слышь!
Парень в ковбойке неприязненно вскинул голову и взгляды у молодых людей встретились. Несколько секунд они оценивающе ощупывали друг друга, как боксеры перед поединком, – (Курской понял, что ему, пожалуй, самое время вмешаться), – но тут девчушка, безропотно стоящая у ребристой гусеницы боевой машины, наблюдавшая за всем с растерянным любопытством, сказала жалобно:
– Ребята! – ее глаза, как два маленьких незамутненных озерца, были обращены к бойцам на бронированной машине. – А вы в нас правда стрелять не будете?
Младший сержант на броне сразу обмяк и снисходительно посмотрел на девчушку – (кроха, чего с нее взять!)
– Не-а! Не будем… – отозвался он с солидностью.
Вспомнив о забытом мороженном, он жадно откусил кусок от вафельного стаканчика, а затем ткнул мороженное сидящему рядом худосочному десантнику – "на, доедай!" Парень в клетчатой ковбойке, уставился на него и едко, с подковыркой спросил:
– Ну, а если приказ дадут?
– Да пошли они в жопу со своим приказом! Пускай сами стреляют… – ответил сержант и прислонившись к коротенькой башне, равнодушно прикрыл глаза.
– А вот это правильно, ребятки! – затараторила вдруг бабулька. – Стрелять не надо… Не по кому тут стрелять, деточки… Главное, чтоб все живы были…
Сказав это, она повернулась и неторопливо засеменила прочь. Потом, вдруг вспомнив о чем-то, обернулась и перекрестила всех вместе – и сидящих на броне, и стоящих рядом. Курской подошел к боевой машине поближе.
– Эй, бойцы! А командир-то ваш где? – спросил он.
Сержант открыл один глаз и ткнул пальцем на стоящий неподалеку киоск.
– Вон… За спичками пошел…
Курской оглянулся. Рядом с киоском стоял невысокий офицер, который судорожно рылся в кошельке. Курской сощурился.
– Вы одни здесь, что ли?
Сержант открыл оба глаза и недоверчиво покосился на Курского. Взгляд его неприязненно скользнул по добротному двубортному костюму, по рации, болтающейся на тонком ремешке, но натолкнувшись на золотую звездочку Героя, подобрел.
– Одни… А че?
– Да так… Ничего! Ты отдыхай, сержант, отдыхай… – Курской повернулся и направился ко входу в здание правительства. Пройдя сквозь стеклянные двери, он оказался около входных турникетов. Дорогу ему преградили двое охранников с короткими, тупорылыми автоматами на груди.
– Пропуск, пожалуйста, – вежливо, но весьма настойчиво произнес один из них, многозначительно положив ладонь затворную крышку. Курской порылся во внутреннем нагрудном кармане и, выудив оттуда красную книжицу, протянул ее охраннику. Пока дежурный внимательно изучал его пропуск, Курской огляделся. За турникетами, в глубине холла стояли ещё двое охранников. Они настороженно наблюдали за входом. Живот их и грудь прикрывали тяжелые бронежилеты, из карманов которых торчало несколько запасных рожков к автомату. "Повышенные меры безопасности", – понял Курской. Охранник вернул пропуск и сказал:
– Товарищ Курской, вас, как приедете, просил связаться по рации майор Кожухов…
– Знаю… – Курской сунул пропуск обратно к себе в нагрудный карман. – Как тут у вас?
– Да пока вроде спокойно, – доверительно сообщил охранник.
Курской поднял рацию, нажал клавишу связи и произнес:
– Александр Василич… Это Курской… Я в Белом доме…Здесь все нормально… Можно ехать…
Вскоре на площадь начали въезжать правительственные лимузины и останавливаться перед входом Дома правительства. Из подъехавшей длинной черной "Чайки" вылез высокий человек в темно-сером костюме, которого тут же окружили охранники. Они стали суетливо прикрывать его со всех сторон, настороженно озираясь по сторонам.
– Бельцин приехал, – авторитетно заявил лейтенант, недавно ходивший к киоску за спичками, а теперь вернувшийся и смоливший рядом с БМП сигаретку без фильтра. – Сейчас небось турнут нас отсюда! Экипаж, построиться! – сказал он строго. Бросив окурок на мостовую, он вдавил его в асфальт тяжелым каблуком десантного ботинка, но Бельцин, совершенно не обратив внимания ни на БМП, ни на стоящий перед ней экипаж, быстрым шагом пересек площадь и вошел в здание.
Оказавшись у себя в кабинете, Бельцин подошел к окну и стал рассматривать открывающийся из окна вид. Обычно ему нравился этот монументальный пейзаж, словно сошедший с полотен Юона. Но сейчас, глядя на темные, мутные воды Москва-реки, Калининский мост и грязно-серую пирамиду гостиницы "Украина", чей острый шпиль подпирал пасмурное августовское небо, Бельцин, впервые почувствовал, что привычный вид не радует его. Пейзаж как будто затаил угрозу в своей промозглой сырости. Отвернувшись от окна, Бельцин подошел к столу и уселся в высокое тугое кресло.
"Надо организовать защиту здания.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155