- Сколько в вашем отряде штыков? - спрашивал офицер.
- Около трехсот штыков, - нехотя отвечал Кривенко.
- Пулеметы есть?
- Есть три пулемета.
- Вы весь ваш отряд считаете боеспособным?
- Да как сказать?.. Считаю боеспособным.
- Вот видите... Стало-быть, вы хотите снять с позиций триста человек,
на которых можно положиться.
Кривенко досадливо махнул рукой.
- Ну, и что же, что снять с позиций? Я хочу обойти и ударить с ты-
лу... Я их для дела беру, а не для...
- Вы хотите снять с позиций ваш отряд, - не раздражаясь, повторил
офицер, глядя на Кривенку умными старческими глазами. - Я не могу разре-
шить этого... У нас на учете каждая боеспособная часть. Ваш отряд зани-
мает ответственное место... Теперь поздно производить диверсии.
Слово "диверсии", которое Кривенко не понял, показалось ему неотрази-
мым доказательством правоты начальника штаба.
Он вздохнул и, не возразив ни слова, повернулся и вышел на улицу.
Начинало светать, на лицо и руки оседала мелкая водяная пыль.
Повозки беженцев тащились по дороге, и старые финны, которых даже из-
вестие о собственной смерти не могло бы лишить полного душевного равно-
весия, посасывая коротенькие трубки, флегматично качались на передках.
Предрассветная дремота стояла в Пулкове, ничего не было слышно,
только где-то неподалеку фыркали и позвякивали мундштуками лошади.
Кривенко прошел мимо пустых и светлых окон пулковских бараков, в ко-
торых разместился Павловский полк, и попал в расположение отряда кронш-
тадтцев.
Он остановился и долго смотрел на красные огоньки цыгарок то разго-
равшихся, то погасавших в голубовато-сером утреннем свете. Матросы гово-
рили о семейных делах, шутили над красногвардейцами, ругали командова-
ние. Один из них рассказывал о каком-то командире Дризене, который "ког-
да объявили войну, совсем растерялся, приказал из судового погреба выка-
тить вино на верхнюю палубу, разрешил команде пить, есть и веселиться, а
сам стоит в судовой церкви на коленях и богу молится"...
Пятеро конных карьером пролетели мимо отряда и осадили лошадей перед
штабом.
Кривенко побежал вслед за ними.
Турбин, длинный, усталый, неловкий, бормоча что-то про себя, улыба-
ясь, неуклюже слезал с лошади.
- П-привез арт-тиллерию! - сказал он, входя в штаб, покачиваясь и по-
дергивая одеревеневшими от верховой езды ногами, - за нами идет... д-две
баттареи!
Начальник штаба отбросил в сторону карту и, опираясь на палку, встал
из-за стола.
- Две батареи?.. Отлично. Мы начинаем!
IX
Через час Шахов привык к свисту пуль, к белым комкам шрапнелей, оку-
тывающим где-то позади низкие постройки Пулкова, к неопределенным шумам,
которые плыли и дрожали вокруг него: ноги больше не вростали в землю,
спина не вдавливалась в стенку окопа.
Он не чувствовал больше ни малейшего страха: наоборот, слишком часто
(чаще чем это нужно было одному из тех, кому поручена была простая зада-
ча прикрывать наступление с флангов), он приподнимался над окопным ва-
лом, быть-может, забывая, а быть-может, прекрасно помня о том, что для
хорошего стрелка голова живого человека на триста шагов отличается от
головы мертвеца только временем полета пули.
Впрочем, эта бедная голова делала еще одну, более привычную, работу:
Галина, гвардеец, фамилию которого он с намерением пытался забыть, и
его, Шахова, тяжкая судьба, разбитая на-двое забавным "варшавским анек-
дотом".
Он до мелочей припоминал разговор с Галиной и испытывал горькое
чувство полной уверенности в том, что эта женщина, от которой он не мог
уйти, как в ту ночь, не мог уйти от сломанного под углом переулка, поте-
ряна для него навсегда. Не потому, быть-может, что она любила другого
(он был почти уверен в этом), но потому, что она сама стала другою.
И этот гвардеец, у которого было чересчур свежее белье и слишком бе-
лые руки, он был причиной того, что она так изменилась.
Об этом - не о самом гвардейце - он думал с ненавистью, и к ненависти
примешивалась досада на самого себя: он сам не вернулся к ней, когда он
был свободен, когда он надеялся еще забыть все, что произошло в Варшаве,
он сам, не умея преодолеть угрызений совести и детских опасений за ее
судьбу, не отвечал на ее письма...
Впрочем, что ж! все идет своим порядком, его руки делают только шесть
простых движений - затвор вниз и назад, затвор вперед и наверх, приклад
в плечо, палец на курок, - он метко стреляет, он имеет право забыть на-
конец о том, что...
- Атака! В атаку пошли! - говорил кто-то у него над ухом.
Он оперся на винтовку и выглянул из-за невысокого вала: по рыжему по-
лю летели игрушечные всадники. Они сбились в кучу, потом раздались в
стороны и лавой помчались прямо на красногвардейцев, на Шахова, на око-
пы.
Дикий, отдаленный крик вдруг стал слышен, он с каждым мгновением все
наростал и приближался.
Правее поля атаки часть отряда бросилась бежать.
Кривенко с револьвером в руках выскочил из окопа и побежал наперерез
бегущим, злобно и тяжело ругаясь.
- Назад, назад, мать вашу...
Крик все приближался; и вдруг Шахов увидел, что с обоих флангов
навстречу казакам бегут матросы.
И снова чувство странного отчуждения от самого себя, отчуждения, гра-
ничащаго с бешенством, то самое чувство, которое он испытал во время
штурма дворца, овладело им.
Он торопливо выскочил из окопа, все его соседи, карабкаясь через вал,
один за другим, выползали на поле, - и побежал к оврагу, навстречу игру-
шечным всадникам и голубой глине оврага и белым комьям разрывов, которые
пятнали синий кусок неба над Царским Селом.
Молодой матрос, держа винтовку наперевес, молча бежал рядом с ним.
Шахов мельком увидел его лицо, разгоряченное, потное, и ему показалось,
что над этим лицом качается и свистит пронизанный пулями воздух.
Овраг остался за ними, какие-то мокрые постройки замелькали в стороне
от оврага, на краю неширокого поля.
- А-а-ах! - негромко сказал матрос и остановился.
Навстречу им из-за построек выскочили казаки, и дальше все покатилось
куда-то, как в нестройном перепутанном сне.
Шахов выстрелил из винтовки раз, другой, третий, ударил кого-то шты-
ком и горячей рукой, схватившись за холодный стержень затвора, пытался
снова зарядить пустую винтовку.
Огромный лохматый казак, стоявший у обгорелой избы, неторопливо подо-
шел к нему: он повернулся и бросился бежать обратно.
- Стой, сукин сын, - неспешно сказал казак, свободной рукой крепко
схватив его за ворот гимнастерки и толкая в спину прикладом.
Задыхаясь и хрипя, Шахов старался разогнуть крепкие, костяные пальцы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44