«Ты что, Джинни! Это же трутень, он не ужалит!» — чтобы только отец не услышал. Посадил трутня ей на локоть: «Вот видишь? Видишь?» И тут из-за коровника, широкоплечий и грозный, с молочным шлангом в руке, — отец. «О господи», — только охнул Ричард и сразу в слезы. А она тогда не поняла, что из-за нее он опять вышел виноват. Он постоянно оказывался виноват, хотя и не делал ничего дурного; отец почему-то придирался к нему всю жизнь.
«Так», — сказал отец. «Это трутень», — начал было Ричард и замолчал. Она видела его перед собой, как сейчас: долговязый, нескладный двенадцатилетний мальчик волосы золотятся на солнце, лицо багровое от досады и стыда — его еще не ударили, а он уже плачет. Все ее детство отец, кажется, бил его чуть не каждый день. «Виселица по нем плачет», — говорил отец и пускал в ход ремень, или палку, или молочный шланг. Она теперь знала, что так злило отца в Ричарде. Он был робок — в точности как и сам отец в детстве, по словам тетки Салли: боялся коров, лошадей, даже петухов; боялся незнакомых людей; боялся холода и грома; боялся духов и кошмаров; боялся в первую голову, что кто-нибудь из них умрет или что отец помешается, как один их сосед, и перестреляет их всех из ружья. Может быть, если бы отец это понял...
Но у брата было удивительное чувство юмора, даже по отношению к себе. Он знал, что он трус, и обращал это в шутку. Если он вздрагивал из-за чего-нибудь, то уж прямо чуть не подпрыгивал и всем лицом выражал комический ужас, так что и не поймешь, вправду ли он испугался или валяет дурака; а когда просил у матери ключи от машины — у их доброй, ласковой матери, которую даже мыши не боялись, — то весь съеживался и прятал голову, будто от страха, что она его сейчас ударит, и она смеялась и ловила его руки. Один раз он нарядился в ужасный маскарадный костюм: нацепил бороду и длинные седые волосы — белый лошадиный хвост, надел долгополое черное пальто, в котором ходил дядя Айра, безумный брат отца, а в руках — топор, вымазанный красной краской. И когда перед маскарадом зашел показаться матери и увидел себя в зеркале, то сам прямо вздрогнул. Даже отец и тот все-таки ему улыбнулся, но сказал только одно: «Смотри не забудь потом вычистить топор!» Потрясающий человек ее отец! Рассказать — не поверят. А ведь все это не со зла. Что бы там ни думали дядя Горас и тетя Салли, но мама-то понимала правду: «Он любит этого мальчика больше жизни. Оттого так и бесится».
Джинни посмотрела на часы. Где все-таки он так долго пропадает?
— Ну, Джинни, — сказал у нее за спиной доктор Фелпс, — нам, пожалуй, пора сматывать удочки.
Джинни, вздохнув, потянулась за полотенцем и вытерла руки.
11
Когда Эд Томас собрался наверх, в ванную, все уже дружно спускались по лестнице ему навстречу, и ему пришлось посторониться. У Саллиной двери стоял Льюис Хикс и соскребал старую краску.
— А-а, Льюис, — сказал Эд, — ты что же не спустился с остальными? — Он ткнул через плечо обрубком большого пальца. — Эдак ты всю вечеринку пропустишь, приятель. Теперь уже гости скоро расходиться начнут, это я тебе точно могу сказать. Ступай повеселись, пока не поздно.
— Да мне вот тут нужно с дверьми управиться, — ответил Льюис, минуту поразмыслив. — Гости — не гости, а уж раз приехал, так не хочется бросать на полдороге.
— Вот это разговор, друг! — похвалил Эд Томас и рассмеялся. — Скажи-ка, а что у вас тут было? — Он опять ткнул через плечо обрубком большого пальца.
— Толковали про женщин и обезьян.
— Шутили, стало быть? — спросил Эд, сощурившись и приоткрыв рот.
— Да нет, — не прекращая работы, отозвался Льюис.
Эд Томас наклонил голову, прищелкнул языком.
— Про женщин и обезьян, — повторил он. — Надо же. Он вошел в ванную и, пока мочился, чувствуя, как в груди становится пусто и звонко, будто от страха, и боль, примериваясь, выглядывает наружу февральским хорьком, о чем-то крепко задумался. Потом застегнул брюки, вымыл руки и лицо, оглядел себя в овальном зеркале — на линялой рабочей рубахе, как всегда, не хватает пуговиц, послетали, и верхняя и нижняя, под нажимом могучего брюха, но все равно он парень хоть куда, как говорит его жена Рут (волосы белее сахара, щеки и нос багровые), — и вышел обратно в коридор.
— Ей-богу, Льюис, ты работник, каких мало!
— Благодарю вас, мистер Томас, — ответил Льюис. — Я всегда стараюсь как могу.
— Вот именно. Я и заметил. В наши дни хорошего работника поди сыщи.
Льюис кивнул, обчищая скребок от налипших хлопьев старой краски:
— Это верно. Поневоле задумаешься: почему так? Гордости, что ли, у людей больше нету?
— Ни малейшей гордости. Позор, да и только. — Валлиец запрокинул голову и, сцепив под брюхом пальцы, поинтересовался: — Эта стена у дома Пег Эллис, что возле церкви в Старом Беннингтоне, — твоя работа?
— Да, я клал. Нынче летом, — ответил Льюис. И добавил, извиняясь: — По книжке пришлось работать. Каменная кладка для меня дело непривычное.
Эд Томас восхищенно покачал головой. И осторожно, как рыбак, у которого клюнуло, сделал следующий шаг. Опершись на перила лестницы, он стал разглядывать ошкуренную дверь в ванную. Нигде ни задоринки, ни пятнышка старой краски. У других на такую работу ушел бы не один день. Но только не у Льюиса, это Эд сразу понял, когда увидел, как тот орудует скребком.
— У тебя, я думаю, работы всегда по горло, у такого-то работника?
Льюис опять кивнул, но добавил:
— Миллионером с нее не станешь, я так думаю. — Он переминался с ноги на ногу, в опущенной руке праздно болтался скребок. Льюис вообще не умел бездельничать, особенно если что-то его беспокоило. Тесть уехал куда-то и до сих пор не вернулся. А время, по его карманным часам, — двадцать пять минут двенадцатого. Гости внизу, как слышно, уже расходятся. Многие, спускаясь после проповеди, попрощались с Льюисом.
Эд Томас ткнул пальцем Льюису в грудь. И взглянул ему в глаза — сначала в голубой, потом в карий.
— Думаю тебя напрямик спросить, Льюис. Хочешь работать у меня?
— У вас, мистер Томас? — Льюис смущенно улыбнулся и провел указательным пальцем левой руки по краю Саллиной двери. Надо уговорить ее, чтобы открыла, мелькнуло у него в голове, а то туда не пролезешь скребком. Поднял палец, испачканный пылью, и негромко, будто обращаясь к своему пальцу, ответил: — Нет, сэр, пожалуй, я не смогу.
Эд Томас приоткрыл рот. Не обязательно от удивления. Он вообще часто забывал закрыть рот.
— Это почему же?
— Да вот много дел у меня на очереди, — ответил Льюис. — Не могу же я подвести своих заказчиков. — Он снова заработал скребком. В дальнейшие объяснения он пускаться не собирался. Известно было, что Эд Томас не любит раскошеливаться. Старается по возможности вообще не заплатить. Оно, может, и понятно. У фермера жизнь нелегкая в наши дни.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130
«Так», — сказал отец. «Это трутень», — начал было Ричард и замолчал. Она видела его перед собой, как сейчас: долговязый, нескладный двенадцатилетний мальчик волосы золотятся на солнце, лицо багровое от досады и стыда — его еще не ударили, а он уже плачет. Все ее детство отец, кажется, бил его чуть не каждый день. «Виселица по нем плачет», — говорил отец и пускал в ход ремень, или палку, или молочный шланг. Она теперь знала, что так злило отца в Ричарде. Он был робок — в точности как и сам отец в детстве, по словам тетки Салли: боялся коров, лошадей, даже петухов; боялся незнакомых людей; боялся холода и грома; боялся духов и кошмаров; боялся в первую голову, что кто-нибудь из них умрет или что отец помешается, как один их сосед, и перестреляет их всех из ружья. Может быть, если бы отец это понял...
Но у брата было удивительное чувство юмора, даже по отношению к себе. Он знал, что он трус, и обращал это в шутку. Если он вздрагивал из-за чего-нибудь, то уж прямо чуть не подпрыгивал и всем лицом выражал комический ужас, так что и не поймешь, вправду ли он испугался или валяет дурака; а когда просил у матери ключи от машины — у их доброй, ласковой матери, которую даже мыши не боялись, — то весь съеживался и прятал голову, будто от страха, что она его сейчас ударит, и она смеялась и ловила его руки. Один раз он нарядился в ужасный маскарадный костюм: нацепил бороду и длинные седые волосы — белый лошадиный хвост, надел долгополое черное пальто, в котором ходил дядя Айра, безумный брат отца, а в руках — топор, вымазанный красной краской. И когда перед маскарадом зашел показаться матери и увидел себя в зеркале, то сам прямо вздрогнул. Даже отец и тот все-таки ему улыбнулся, но сказал только одно: «Смотри не забудь потом вычистить топор!» Потрясающий человек ее отец! Рассказать — не поверят. А ведь все это не со зла. Что бы там ни думали дядя Горас и тетя Салли, но мама-то понимала правду: «Он любит этого мальчика больше жизни. Оттого так и бесится».
Джинни посмотрела на часы. Где все-таки он так долго пропадает?
— Ну, Джинни, — сказал у нее за спиной доктор Фелпс, — нам, пожалуй, пора сматывать удочки.
Джинни, вздохнув, потянулась за полотенцем и вытерла руки.
11
Когда Эд Томас собрался наверх, в ванную, все уже дружно спускались по лестнице ему навстречу, и ему пришлось посторониться. У Саллиной двери стоял Льюис Хикс и соскребал старую краску.
— А-а, Льюис, — сказал Эд, — ты что же не спустился с остальными? — Он ткнул через плечо обрубком большого пальца. — Эдак ты всю вечеринку пропустишь, приятель. Теперь уже гости скоро расходиться начнут, это я тебе точно могу сказать. Ступай повеселись, пока не поздно.
— Да мне вот тут нужно с дверьми управиться, — ответил Льюис, минуту поразмыслив. — Гости — не гости, а уж раз приехал, так не хочется бросать на полдороге.
— Вот это разговор, друг! — похвалил Эд Томас и рассмеялся. — Скажи-ка, а что у вас тут было? — Он опять ткнул через плечо обрубком большого пальца.
— Толковали про женщин и обезьян.
— Шутили, стало быть? — спросил Эд, сощурившись и приоткрыв рот.
— Да нет, — не прекращая работы, отозвался Льюис.
Эд Томас наклонил голову, прищелкнул языком.
— Про женщин и обезьян, — повторил он. — Надо же. Он вошел в ванную и, пока мочился, чувствуя, как в груди становится пусто и звонко, будто от страха, и боль, примериваясь, выглядывает наружу февральским хорьком, о чем-то крепко задумался. Потом застегнул брюки, вымыл руки и лицо, оглядел себя в овальном зеркале — на линялой рабочей рубахе, как всегда, не хватает пуговиц, послетали, и верхняя и нижняя, под нажимом могучего брюха, но все равно он парень хоть куда, как говорит его жена Рут (волосы белее сахара, щеки и нос багровые), — и вышел обратно в коридор.
— Ей-богу, Льюис, ты работник, каких мало!
— Благодарю вас, мистер Томас, — ответил Льюис. — Я всегда стараюсь как могу.
— Вот именно. Я и заметил. В наши дни хорошего работника поди сыщи.
Льюис кивнул, обчищая скребок от налипших хлопьев старой краски:
— Это верно. Поневоле задумаешься: почему так? Гордости, что ли, у людей больше нету?
— Ни малейшей гордости. Позор, да и только. — Валлиец запрокинул голову и, сцепив под брюхом пальцы, поинтересовался: — Эта стена у дома Пег Эллис, что возле церкви в Старом Беннингтоне, — твоя работа?
— Да, я клал. Нынче летом, — ответил Льюис. И добавил, извиняясь: — По книжке пришлось работать. Каменная кладка для меня дело непривычное.
Эд Томас восхищенно покачал головой. И осторожно, как рыбак, у которого клюнуло, сделал следующий шаг. Опершись на перила лестницы, он стал разглядывать ошкуренную дверь в ванную. Нигде ни задоринки, ни пятнышка старой краски. У других на такую работу ушел бы не один день. Но только не у Льюиса, это Эд сразу понял, когда увидел, как тот орудует скребком.
— У тебя, я думаю, работы всегда по горло, у такого-то работника?
Льюис опять кивнул, но добавил:
— Миллионером с нее не станешь, я так думаю. — Он переминался с ноги на ногу, в опущенной руке праздно болтался скребок. Льюис вообще не умел бездельничать, особенно если что-то его беспокоило. Тесть уехал куда-то и до сих пор не вернулся. А время, по его карманным часам, — двадцать пять минут двенадцатого. Гости внизу, как слышно, уже расходятся. Многие, спускаясь после проповеди, попрощались с Льюисом.
Эд Томас ткнул пальцем Льюису в грудь. И взглянул ему в глаза — сначала в голубой, потом в карий.
— Думаю тебя напрямик спросить, Льюис. Хочешь работать у меня?
— У вас, мистер Томас? — Льюис смущенно улыбнулся и провел указательным пальцем левой руки по краю Саллиной двери. Надо уговорить ее, чтобы открыла, мелькнуло у него в голове, а то туда не пролезешь скребком. Поднял палец, испачканный пылью, и негромко, будто обращаясь к своему пальцу, ответил: — Нет, сэр, пожалуй, я не смогу.
Эд Томас приоткрыл рот. Не обязательно от удивления. Он вообще часто забывал закрыть рот.
— Это почему же?
— Да вот много дел у меня на очереди, — ответил Льюис. — Не могу же я подвести своих заказчиков. — Он снова заработал скребком. В дальнейшие объяснения он пускаться не собирался. Известно было, что Эд Томас не любит раскошеливаться. Старается по возможности вообще не заплатить. Оно, может, и понятно. У фермера жизнь нелегкая в наши дни.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130