Коротышка бился, дергался, извивался и едва что не лопался от смеха. Но вот наконец он стих. Они смотрели один на другого, сблизив лица на расстояние двух футов: красноглазый мистер Нуль на полу снизу вверх, Питер Вагнер, стоя, внимательно, сверху вниз, как Зевс на Сарпедона.
— Оклемался? — спросил Питер Вагнер.
Мистер Нуль поджал губы, поразмыслил, кивнул.
— Давай помогу встать.
— Я жил в большом напряжении, — стал оправдываться мистер Нуль, снова усевшись за стол. И тут же поправился: — Я постоянно живу в большом напряжении. — Он украдкой взглянул на Питера Вагнера: поверил ли? — Я атеист.
— Понятно, — сказал Питер Вагнер.
Мистер Нуль отвел глаза, сложил ладони, победив желание щелкнуть костяшками.
— С тобой приятно поговорить, — сказал он и снова скользнул взглядом по Питеру Вагнеру, а потом в сторону.
Рот Питера Вагнера растянула болезненная улыбка.
— Меня, понимаешь, что расстроило... — Мистер Нуль подыскивал слова, кусая губы и сводя зрачки к переносице. Вид у него вдруг стал такой виноватый, что Питер Вагнер даже оглянулся, почти готовый увидеть у себя за спиной того старика в долгополом черном пальто, вновь подкравшегося, чтобы обрушить ему на голову тяжелую трость. Но сзади ничего не было, вернее, ничего, кроме стола с угрями, электропроводки и запаха. Вернее, запахов. Запаха было два разных, осо-знал он теперь. Один зоологический и еще какой-то... Запах чего? Он напрягся и наконец вспомнил: запах марихуаны! Он глубоко вздохнул, чтобы подтвердить свое подозрение, и у мистера Нуля испуганно полезли кверху брови.
— Я ученый, — сказал мистер Нуль, цепляясь за рукав Питера Вагнера. — Естественные науки — моя радость и мое проклятье. Ты можешь себе представить, что было бы без них с цивилизацией? В современном мире изобретатели заняли место бога. Тебе это понятно? Смотри сюда! — Он спрыгнул со стула и подбежал к столу с угрями. — Гляди! — повторил он, раскинув руки, растянув и опустив углы рта. — Угри, — произнес он с любовью. — Если бы мы могли овладеть их энергией... — Он повернул какие-то рычаги. Зажегся красный свет. — Следи за стрелкой, — распорядился он, ткнув пальцем в какой-то прибор слева от Питера. На шкале прибора стояли цифры от нуля до пятидесяти тысяч вольт. — Я только поворачиваю вот эту ручку и щелкаю их по носам, — он повернул, — и — дзык! — приборы загудели, стрелка подскочила чуть ли не до самого верха.
— Ух ты, — сказал Питер Вагнер.
— Да, — вздохнул мистер Нуль, потирая руки. Угри поизвивались немного и утихомирились. — Потрясные звери, угри. Могут жить и в воде и на суше, дешевы в содержании, грязи от них мало...
И он, улыбаясь чему-то, погрузился в задумчивость.
— Очень интересно, — сказал Питер Вагнер. На вид это была большая гадость: похоже на змею и на акулу, с плоским, как у слизняка, брюхом, а цвет — вроде поезда надземки, проносящегося сквозь плотный туман.
— Кто овладеет этой энергией, будет знаменитый человек. Знаменитее Бенджамина Франклина, — сказал мистер Нуль.
— Надо думать. — И вежливо: — Вот ты бы и взялся.
— Ха. — Нуль засунул руки в карманы и посмотрел хмуро, но хитровато. — Думаешь, это так просто?
По тому, как дернулся у него подбородок, Питер Вагнер понял, что попал в чувствительную точку. Он попытался пойти в обход:
— Ну, по крайней мере...
— Мистер Вагнер, — оборвал его мистер Нуль. Он вернулся к письменному столу и, заложив руки за спину, остановился спиной к Питеру Вагнеру. — Изобретательство — безнадежное занятие. Оно развращает душу. Как и всякое другое. Эх, я б тебе порассказал! До чего это все казалось соблазнительно, до чего хотелось изобретать, когда я был молоденький ослик, полный боевого задора. Роджер Бэкон, Фарадей, Франклин, Уатт — их имена звучали как заклинание, как шелест подола твоей девчонки, как невозможные названия ее тайных мест. — Мистер Нуль повернул к нему голову, глазки его замутились. — Ты никогда не замечал, что все открытия, сделанные человечеством, были случайны?
— Нет, не замечал, — признался Питер Вагнер.
— А факт, — сказал мистер Нуль. Выражение спины у него стало злое. Брюки на нем были такие же мятые, жеваные, как и физиономия. Он потряс кулаками, словно разжигая в себе неистовство. — Какой-то тупица, пещерный житель облепил свой очаг меднорудной глиной, и так пришел конец каменному веку. У нас есть свидетельства. Это угнетает, можешь мне поверить. Изобретение стекла, например: у Плиния описано. Один римский купеческий корабль вез... это, как его? Натрон, минеральную соду, ихний, стало быть, стиральный порошок. Причаливают к берегу, а там белый такой песок, развели матросы костер, пищу готовить, ну, камней поблизости нет, вот они и подставили под котел куски этого самого натрона, какие побольше. И пожалуйста, изобрели стекло. И таких случаев я могу тебе рассказать сотни. Душа задыхается.
— Я понимаю, — сказал Питер Вагнер.
— Взять, например, Луи Дагера. — Он уже расхаживал по каюте от стены к стене, ударяя кулак о кулак, все учащая шаги и удары. — Он много лет работал над тем, как запечатлеть на поверхности отраженный образ, и все без толку. А потом один раз оставил серебряную ложечку на металле, который у него был обработан йодом, поднимает ложечку, а изображение-то ее отпечаталось...
Салли Эббот опять наткнулась на пропуск, на этот раз в несколько страниц. «Вот досада», — вздохнула она. Пожалуй, все-таки надо бросить. Ведь чем дальше читать, тем чаще будет не хватать страниц, это на глаз видно. Она в нерешительности заглянула в книгу. И сама не заметила, как стала читать дальше, с того места, где после пропуска текст продолжался:
— ...вообще-то говоря, — ввернул Питер Вагнер. Но того было не остановить. Помешанный. Он словно вел речи о чуме, землетрясениях, смерти.
— Томас А. Эдисон, — частил он, — изобрел фонограф в одна тысяча восемьсот семьдесят седьмом году, когда пытался сконструировать телеграфный репетир, чтобы в нем стрелка наносила на бумажный круг тире и точки, принимаемые телеграфным аппаратом. Оказалось, когда иголка бежит по углублениям с большой скоростью, то она вибрирует, как камертон, а это и есть секрет граммофона! В тысяча восемьсот тридцать девятом Чарльз Гудьер открыл секрет вулканизации резины только потому, что уронил по неловкости липкий шарик сырой резины в серу. А взять эту нелепую историю, когда Ачесон открыл...
— А дверь-то почему заперта? — спросил Питер Вагнер.
Мистер Нуль обернулся, смущенно потер руки.
— Дверь-то? — Он словно принялся перебирать в уме различные объяснения, но ни одно не подходило. Потом снова воодушевился и продолжал отчаянно ломиться в какую-то свою, невидимую дверь: — Но хуже всего — это как Грамме изобрел мотор. В одна тысяча восемьсот семьдесят третьем году он демонстрировал на индустриальной выставке в Вене цепь динамо-машин.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130
— Оклемался? — спросил Питер Вагнер.
Мистер Нуль поджал губы, поразмыслил, кивнул.
— Давай помогу встать.
— Я жил в большом напряжении, — стал оправдываться мистер Нуль, снова усевшись за стол. И тут же поправился: — Я постоянно живу в большом напряжении. — Он украдкой взглянул на Питера Вагнера: поверил ли? — Я атеист.
— Понятно, — сказал Питер Вагнер.
Мистер Нуль отвел глаза, сложил ладони, победив желание щелкнуть костяшками.
— С тобой приятно поговорить, — сказал он и снова скользнул взглядом по Питеру Вагнеру, а потом в сторону.
Рот Питера Вагнера растянула болезненная улыбка.
— Меня, понимаешь, что расстроило... — Мистер Нуль подыскивал слова, кусая губы и сводя зрачки к переносице. Вид у него вдруг стал такой виноватый, что Питер Вагнер даже оглянулся, почти готовый увидеть у себя за спиной того старика в долгополом черном пальто, вновь подкравшегося, чтобы обрушить ему на голову тяжелую трость. Но сзади ничего не было, вернее, ничего, кроме стола с угрями, электропроводки и запаха. Вернее, запахов. Запаха было два разных, осо-знал он теперь. Один зоологический и еще какой-то... Запах чего? Он напрягся и наконец вспомнил: запах марихуаны! Он глубоко вздохнул, чтобы подтвердить свое подозрение, и у мистера Нуля испуганно полезли кверху брови.
— Я ученый, — сказал мистер Нуль, цепляясь за рукав Питера Вагнера. — Естественные науки — моя радость и мое проклятье. Ты можешь себе представить, что было бы без них с цивилизацией? В современном мире изобретатели заняли место бога. Тебе это понятно? Смотри сюда! — Он спрыгнул со стула и подбежал к столу с угрями. — Гляди! — повторил он, раскинув руки, растянув и опустив углы рта. — Угри, — произнес он с любовью. — Если бы мы могли овладеть их энергией... — Он повернул какие-то рычаги. Зажегся красный свет. — Следи за стрелкой, — распорядился он, ткнув пальцем в какой-то прибор слева от Питера. На шкале прибора стояли цифры от нуля до пятидесяти тысяч вольт. — Я только поворачиваю вот эту ручку и щелкаю их по носам, — он повернул, — и — дзык! — приборы загудели, стрелка подскочила чуть ли не до самого верха.
— Ух ты, — сказал Питер Вагнер.
— Да, — вздохнул мистер Нуль, потирая руки. Угри поизвивались немного и утихомирились. — Потрясные звери, угри. Могут жить и в воде и на суше, дешевы в содержании, грязи от них мало...
И он, улыбаясь чему-то, погрузился в задумчивость.
— Очень интересно, — сказал Питер Вагнер. На вид это была большая гадость: похоже на змею и на акулу, с плоским, как у слизняка, брюхом, а цвет — вроде поезда надземки, проносящегося сквозь плотный туман.
— Кто овладеет этой энергией, будет знаменитый человек. Знаменитее Бенджамина Франклина, — сказал мистер Нуль.
— Надо думать. — И вежливо: — Вот ты бы и взялся.
— Ха. — Нуль засунул руки в карманы и посмотрел хмуро, но хитровато. — Думаешь, это так просто?
По тому, как дернулся у него подбородок, Питер Вагнер понял, что попал в чувствительную точку. Он попытался пойти в обход:
— Ну, по крайней мере...
— Мистер Вагнер, — оборвал его мистер Нуль. Он вернулся к письменному столу и, заложив руки за спину, остановился спиной к Питеру Вагнеру. — Изобретательство — безнадежное занятие. Оно развращает душу. Как и всякое другое. Эх, я б тебе порассказал! До чего это все казалось соблазнительно, до чего хотелось изобретать, когда я был молоденький ослик, полный боевого задора. Роджер Бэкон, Фарадей, Франклин, Уатт — их имена звучали как заклинание, как шелест подола твоей девчонки, как невозможные названия ее тайных мест. — Мистер Нуль повернул к нему голову, глазки его замутились. — Ты никогда не замечал, что все открытия, сделанные человечеством, были случайны?
— Нет, не замечал, — признался Питер Вагнер.
— А факт, — сказал мистер Нуль. Выражение спины у него стало злое. Брюки на нем были такие же мятые, жеваные, как и физиономия. Он потряс кулаками, словно разжигая в себе неистовство. — Какой-то тупица, пещерный житель облепил свой очаг меднорудной глиной, и так пришел конец каменному веку. У нас есть свидетельства. Это угнетает, можешь мне поверить. Изобретение стекла, например: у Плиния описано. Один римский купеческий корабль вез... это, как его? Натрон, минеральную соду, ихний, стало быть, стиральный порошок. Причаливают к берегу, а там белый такой песок, развели матросы костер, пищу готовить, ну, камней поблизости нет, вот они и подставили под котел куски этого самого натрона, какие побольше. И пожалуйста, изобрели стекло. И таких случаев я могу тебе рассказать сотни. Душа задыхается.
— Я понимаю, — сказал Питер Вагнер.
— Взять, например, Луи Дагера. — Он уже расхаживал по каюте от стены к стене, ударяя кулак о кулак, все учащая шаги и удары. — Он много лет работал над тем, как запечатлеть на поверхности отраженный образ, и все без толку. А потом один раз оставил серебряную ложечку на металле, который у него был обработан йодом, поднимает ложечку, а изображение-то ее отпечаталось...
Салли Эббот опять наткнулась на пропуск, на этот раз в несколько страниц. «Вот досада», — вздохнула она. Пожалуй, все-таки надо бросить. Ведь чем дальше читать, тем чаще будет не хватать страниц, это на глаз видно. Она в нерешительности заглянула в книгу. И сама не заметила, как стала читать дальше, с того места, где после пропуска текст продолжался:
— ...вообще-то говоря, — ввернул Питер Вагнер. Но того было не остановить. Помешанный. Он словно вел речи о чуме, землетрясениях, смерти.
— Томас А. Эдисон, — частил он, — изобрел фонограф в одна тысяча восемьсот семьдесят седьмом году, когда пытался сконструировать телеграфный репетир, чтобы в нем стрелка наносила на бумажный круг тире и точки, принимаемые телеграфным аппаратом. Оказалось, когда иголка бежит по углублениям с большой скоростью, то она вибрирует, как камертон, а это и есть секрет граммофона! В тысяча восемьсот тридцать девятом Чарльз Гудьер открыл секрет вулканизации резины только потому, что уронил по неловкости липкий шарик сырой резины в серу. А взять эту нелепую историю, когда Ачесон открыл...
— А дверь-то почему заперта? — спросил Питер Вагнер.
Мистер Нуль обернулся, смущенно потер руки.
— Дверь-то? — Он словно принялся перебирать в уме различные объяснения, но ни одно не подходило. Потом снова воодушевился и продолжал отчаянно ломиться в какую-то свою, невидимую дверь: — Но хуже всего — это как Грамме изобрел мотор. В одна тысяча восемьсот семьдесят третьем году он демонстрировал на индустриальной выставке в Вене цепь динамо-машин.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130