Дункан жаждал того, что она с такой готовностью предлагала ему, стремился к освобождению и моральному, и физическому, которое дал бы ему такой союз. Но он хотел быть с другой женщиной, женщиной, которой он не решался доверять. Фиби.
— Уходи, — сказал он вежливо, но твердо. — Вода остывает.
Прекрасные миндалевидные глаза Симоны вспыхнули от страсти и еще какого-то чувства, которое он не удосужился определить.
— Ты хочешь ее! — бросила она яростным, полным горечи шепотом. — Взгляни на ее волосы, она похожа на мальчишку! Капитан, может быть, у тебя изменились вкусы?
Усталый разум Дункана наполнила ослепляющая, раскаленная добела ярость, и только огромным усилием воли он сдержался и не ударил Симону по щеке. Он, даже в гневе никогда не поднимавший руку на женщину!
— Убирайся, — пробормотал он. — Больше ты не услышишь от меня ни слова.
Она смотрела ему в лицо, и Дункан видел в ее глазах сожаление и невыносимое страдание. Он был тронут, но не пошевелился и не произнес ни звука. Они не давали друг другу никаких обещаний, но Симона доставляла ему удовольствие и сладкое, обжигающее забытье, без которого он, наверное, не мог бы жить.
Симона попыталась что-то сказать, но оборвала себя. Всхлипнув, она повернулась и выбежала из комнаты.
Дункан запер за ней дверь, допил бренди, налил еще бокал и снял одежду. Вода в ванне была уже чуть теплой, но он с удовольствием погрузился в нее. Хотя он чудовищно устал, но не решался закрыть глаза, чтобы не увидеть, как падают его люди, как Алекс истекает кровью на палубе захваченной «Индийской королевы». Алекс молчал, но Дункан, хорошо знавший его, слышал вопли боли, которые сдерживал его друг, и ему самому хотелось кричать.
Наконец Дункан допил бокал до дна, вымылся, вытерся полотенцем и за это время еще трижды наливал бренди из графина. Надевая свежую одежду, он был уже слегка пьян, но чувствовал скорее благодарность за такое бесчувственное состояние, чем сожаление. Его отец был прав, размышлял Дункан, сидя на краю кровати и натягивая ботфорты. Если такое место, как ад, существует, то Дункан Рурк рано или поздно попадет туда.
Когда Дункан шел по коридору в заднюю часть дома, в тихую комнату, где лежал Алекс, любому случайному наблюдателю показалось бы, что с ним не происходит ничего особенного. Он сам, однако, знал, что плохо держится на ногах и, если бы сейчас пришлось сражаться, ему бы запросто перерезали глотку. Он остановился у двери комнаты, жалея, что не может молиться. Но, увы, он был отступником и бунтовщиком, и, хотя не утратил веры окончательно, его нельзя было назвать добрым христианином. Дункан не стал ни о чем молить, потому что был уверен, что на небесах его не услышат.
Когда он переступил порог и вместо старухи-служанки увидел в комнате Фиби, его удивлению не было границ. Сидя возле кровати, она держала Алекса за мертвенно-серую руку и смотрела на него, прикусив губу.
— Вы ничего не говорили мне! — произнесла она еле слышным голосом.
Дункан тихо закрыл дверь и встал с противоположной стороны кровати, глядя на застывшее лицо Алекса. Он не мог заставить себя признаться, что забыл про бой, забыл про погибших людей, про своего лучшего друга, когда стоял на огороде, глядя на нее… желая ее.
— Есть много вещей, которых вам знать не нужно, — ответил он, едва взглянув на нее. По правде говоря, он боялся, что иначе подпадет под ее очарование и снова забудется.
— Он умрет? — спросила Фиби прерывающимся голосом, выражающим весь ужас, который испытывал, но не мог показать Дункан.
— Вероятно, — ответил Дункан.
— Почему вы не послали за врачом?
Он наконец встретился с ней взглядом. Ее глаза странным образом притягивали его, так солнечное тепло находит зерна, скрытые в земле, и вынуждает их прорастать и подниматься навстречу свету.
— Мы находимся на острове, — напомнил он хмуро. — От материка нас отделяют многие мили. И даже если бы это было не так, я бы никогда не позволил коновалам, именующим себя врачами, дотронуться своими грязными руками до моего друга.
Фиби заметно побледнела, и с того недавнего времени, когда он встретился с ней на солнце и свежем воздухе, под ее глазами появились тени. Казалось, что она увядает, как экзотический цветок, вырванный из привычной почвы.
— Да… я забыла, какой была медицина… то есть какая она… в восемнадцатом веке. Видимо, мы мало чем можем помочь ему, да?
Дункан ответил не сразу: он был на грани срыва, и умер бы со стыда, если бы выказал слабость в чьем-то присутствии, в особенности Фиби. Конечно, он давал волю своим чувствам, но, только оставаясь один, обыкновенно он выражал свое горе, а иногда и радость с помощью музыки.
— Да, — ответил он. — Мы ничем не можем ему помочь. Что привело вас сюда, Фиби?
Она поправила мокрые волосы, прилипшие ко лбу Алекса, как будто успокаивала ребенка, испуганного страшным сном.
— Не знаю, — ответила она, не поднимая глаз на Дункана. — Он был добрым со мной в ту ночь, когда я появилась у вас в доме.
— В отличие от меня, — кивнул Дункан и кончиками пальцев прикоснулся к руке Алекса, надеясь, что его друг поймет, что он не один, что некто, пусть даже беспомощный и виноватый во всем, не бросает его.
— Вы вели себя как законченный подонок, — произнесла Фиби, как будто про себя. — Мне казалось, что я попала на какой-то маскарад для извращенцев.
Дункан вполне понял ее искаженный английский, чтобы испытать досаду, но сейчас его внимание было поглощено больным.
— Алекс в ту ночь просто взбесился. Я временами не понимаю, как мы вообще стали друзьями, я всегда был шалопаем, а он самым достойным из людей, живущим по правилам, которых я даже не надеюсь достичь.
— Может быть, он думал, что должен исправить вас, — сказала Фиби.
— Может быть, — кивнул Дункан и печально улыбнулся. — Он мог бы догадаться, что это невыполнимая задача.
— Неужели вы такой ужасный человек? — спросила Фиби.
Алекс зашевелился, и она смочила салфетку холодной водой и вытерла ему лоб, продолжая говорить: — Допустим, вы чрезвычайно подвержены унынию, а в данный момент, как мне кажется, еще и не слишком трезвы, но вы, очевидно, любите своего друга и способны отдать жизнь за ваше дело. Вы одаренный музыкант, и наверняка любите красоту, иначе не стали бы жить в таком чудесном доме.
Дункан был тронут ее словами, но решил, что несчастье, постигшее Алекса, сделало его чересчур сентиментальным.
— Вы полагаете, что дьявол не может любить музыку сильнее, чем ангелы рая? — тихо спросил он. — Я склонен думать, что иногда он сочиняет зловещие мелодии, гораздо чаще печальные. Возможно, он играет оттого, что не может плакать.
Некоторое время Фиби молча смотрела на него, затем задумчиво спросила:
— Дункан, вы именно поэтому играете?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84
— Уходи, — сказал он вежливо, но твердо. — Вода остывает.
Прекрасные миндалевидные глаза Симоны вспыхнули от страсти и еще какого-то чувства, которое он не удосужился определить.
— Ты хочешь ее! — бросила она яростным, полным горечи шепотом. — Взгляни на ее волосы, она похожа на мальчишку! Капитан, может быть, у тебя изменились вкусы?
Усталый разум Дункана наполнила ослепляющая, раскаленная добела ярость, и только огромным усилием воли он сдержался и не ударил Симону по щеке. Он, даже в гневе никогда не поднимавший руку на женщину!
— Убирайся, — пробормотал он. — Больше ты не услышишь от меня ни слова.
Она смотрела ему в лицо, и Дункан видел в ее глазах сожаление и невыносимое страдание. Он был тронут, но не пошевелился и не произнес ни звука. Они не давали друг другу никаких обещаний, но Симона доставляла ему удовольствие и сладкое, обжигающее забытье, без которого он, наверное, не мог бы жить.
Симона попыталась что-то сказать, но оборвала себя. Всхлипнув, она повернулась и выбежала из комнаты.
Дункан запер за ней дверь, допил бренди, налил еще бокал и снял одежду. Вода в ванне была уже чуть теплой, но он с удовольствием погрузился в нее. Хотя он чудовищно устал, но не решался закрыть глаза, чтобы не увидеть, как падают его люди, как Алекс истекает кровью на палубе захваченной «Индийской королевы». Алекс молчал, но Дункан, хорошо знавший его, слышал вопли боли, которые сдерживал его друг, и ему самому хотелось кричать.
Наконец Дункан допил бокал до дна, вымылся, вытерся полотенцем и за это время еще трижды наливал бренди из графина. Надевая свежую одежду, он был уже слегка пьян, но чувствовал скорее благодарность за такое бесчувственное состояние, чем сожаление. Его отец был прав, размышлял Дункан, сидя на краю кровати и натягивая ботфорты. Если такое место, как ад, существует, то Дункан Рурк рано или поздно попадет туда.
Когда Дункан шел по коридору в заднюю часть дома, в тихую комнату, где лежал Алекс, любому случайному наблюдателю показалось бы, что с ним не происходит ничего особенного. Он сам, однако, знал, что плохо держится на ногах и, если бы сейчас пришлось сражаться, ему бы запросто перерезали глотку. Он остановился у двери комнаты, жалея, что не может молиться. Но, увы, он был отступником и бунтовщиком, и, хотя не утратил веры окончательно, его нельзя было назвать добрым христианином. Дункан не стал ни о чем молить, потому что был уверен, что на небесах его не услышат.
Когда он переступил порог и вместо старухи-служанки увидел в комнате Фиби, его удивлению не было границ. Сидя возле кровати, она держала Алекса за мертвенно-серую руку и смотрела на него, прикусив губу.
— Вы ничего не говорили мне! — произнесла она еле слышным голосом.
Дункан тихо закрыл дверь и встал с противоположной стороны кровати, глядя на застывшее лицо Алекса. Он не мог заставить себя признаться, что забыл про бой, забыл про погибших людей, про своего лучшего друга, когда стоял на огороде, глядя на нее… желая ее.
— Есть много вещей, которых вам знать не нужно, — ответил он, едва взглянув на нее. По правде говоря, он боялся, что иначе подпадет под ее очарование и снова забудется.
— Он умрет? — спросила Фиби прерывающимся голосом, выражающим весь ужас, который испытывал, но не мог показать Дункан.
— Вероятно, — ответил Дункан.
— Почему вы не послали за врачом?
Он наконец встретился с ней взглядом. Ее глаза странным образом притягивали его, так солнечное тепло находит зерна, скрытые в земле, и вынуждает их прорастать и подниматься навстречу свету.
— Мы находимся на острове, — напомнил он хмуро. — От материка нас отделяют многие мили. И даже если бы это было не так, я бы никогда не позволил коновалам, именующим себя врачами, дотронуться своими грязными руками до моего друга.
Фиби заметно побледнела, и с того недавнего времени, когда он встретился с ней на солнце и свежем воздухе, под ее глазами появились тени. Казалось, что она увядает, как экзотический цветок, вырванный из привычной почвы.
— Да… я забыла, какой была медицина… то есть какая она… в восемнадцатом веке. Видимо, мы мало чем можем помочь ему, да?
Дункан ответил не сразу: он был на грани срыва, и умер бы со стыда, если бы выказал слабость в чьем-то присутствии, в особенности Фиби. Конечно, он давал волю своим чувствам, но, только оставаясь один, обыкновенно он выражал свое горе, а иногда и радость с помощью музыки.
— Да, — ответил он. — Мы ничем не можем ему помочь. Что привело вас сюда, Фиби?
Она поправила мокрые волосы, прилипшие ко лбу Алекса, как будто успокаивала ребенка, испуганного страшным сном.
— Не знаю, — ответила она, не поднимая глаз на Дункана. — Он был добрым со мной в ту ночь, когда я появилась у вас в доме.
— В отличие от меня, — кивнул Дункан и кончиками пальцев прикоснулся к руке Алекса, надеясь, что его друг поймет, что он не один, что некто, пусть даже беспомощный и виноватый во всем, не бросает его.
— Вы вели себя как законченный подонок, — произнесла Фиби, как будто про себя. — Мне казалось, что я попала на какой-то маскарад для извращенцев.
Дункан вполне понял ее искаженный английский, чтобы испытать досаду, но сейчас его внимание было поглощено больным.
— Алекс в ту ночь просто взбесился. Я временами не понимаю, как мы вообще стали друзьями, я всегда был шалопаем, а он самым достойным из людей, живущим по правилам, которых я даже не надеюсь достичь.
— Может быть, он думал, что должен исправить вас, — сказала Фиби.
— Может быть, — кивнул Дункан и печально улыбнулся. — Он мог бы догадаться, что это невыполнимая задача.
— Неужели вы такой ужасный человек? — спросила Фиби.
Алекс зашевелился, и она смочила салфетку холодной водой и вытерла ему лоб, продолжая говорить: — Допустим, вы чрезвычайно подвержены унынию, а в данный момент, как мне кажется, еще и не слишком трезвы, но вы, очевидно, любите своего друга и способны отдать жизнь за ваше дело. Вы одаренный музыкант, и наверняка любите красоту, иначе не стали бы жить в таком чудесном доме.
Дункан был тронут ее словами, но решил, что несчастье, постигшее Алекса, сделало его чересчур сентиментальным.
— Вы полагаете, что дьявол не может любить музыку сильнее, чем ангелы рая? — тихо спросил он. — Я склонен думать, что иногда он сочиняет зловещие мелодии, гораздо чаще печальные. Возможно, он играет оттого, что не может плакать.
Некоторое время Фиби молча смотрела на него, затем задумчиво спросила:
— Дункан, вы именно поэтому играете?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84