Впрочем, вскоре я утвердился в своей уверенности.
В ответ на мои слова, что я отнюдь не располагаю подобной суммой и могу отдать только те две гинеи, которые накануне повез г-ну Раму и от которых тот отказался, незнакомец предупредил нас, чтобы мы не удивлялись, если на следующий день начнется судебное преследование, и проведено оно будет со всем рвением; сказав это, он удалился.
Я успел ему ответить, что мой заимодавец, кем бы он ни был, может делать все, что ему заблагорассудится, но, мне кажется, что, действуя подобным образом, он поступает не по-христиански.
Как только незнакомец удалился, я взял мою подзорную трубу и поднялся на чердак.
Пасторский дом был в деревне самым высоким; из чердачного окна можно было обозревать все окрестности, так что из него я мог проследить за незнакомцем и по направлению его пути сообразить, откуда мне нанесли удар.
Догадка моя подтвердилась: незнакомец направился в сторону замка; примерно в полмиле от деревни Ашборн на опушке рощицы его ожидал всадник. Это была та самая рощица, через которую я прошел, возвращаясь из замка, и где Дженни, имея в виду управляющего графа Олтона и его супругу, воскликнула: «О, не правда ли, друг мой, ты никогда не станешь называть меня госпожой?»
Я направил подзорную трубу на всадника, стоявшего лицом к незнакомцу.
Это был не кто иной, как г-н Стифф.
Мужчины остановились там же, где они встретились, и стали рассматривать бумаги, доставленные незнакомцем; затем тот, собрав бумаги и, конечно же, получив указания, расстался с управляющим, поехавшим к замку, обогнул деревню и на дороге к Ноттингему сел в ожидавшую его небольшую коляску, и она тут же быстро покатилась в сторону города.
На следующий день судебный исполнитель письменно уведомил меня, что в течение двадцати четырех часов я должен выплатить пятьдесят фунтов стерлингов, то есть всю сумму долга вместе с процентами.
Мы с Дженни ломали голову, как лучше поступить: то ли вести судебный процесс, то ли уклониться от выплаты долга, то ли, в конце концов, противопоставить ненависти крючкотворство.
Дженни предпочитала, чтобы дело шло само собой, а мы никоим образом ничему не противились: уже сам судебный процесс был бы скандалом, да и выиграв его, я все равно потерял бы все, не имея средств на оплату судебных издержек.
Так что мы ничего не ответили на это первое требование.
Три дня спустя я получил предписание явиться к судье и то ли признать свой долг, то ли его отрицать.
Я считал, что следует объявить иск неправомерным, что позволит опротестовать приговор, но Дженни думала иначе.
– Пойди к судье, – сказала она, – и расскажи, как все происходило на самом деле. Ты можешь рассказать это с достоинством, мой дорогой Уильям, поскольку факты свидетельствуют в твою пользу.
В этом деле я решил целиком и полностью положиться на Дженни, чей ясный ум и честная душа мне были известны.
Так что в день и час, указанные в судебной повестке, я предстал перед судьей.
Я думал, что увижу в его лице противника.
Но я ошибался.
Судья пригласил меня войти в его кабинет, закрыл за мной дверь, и мы остались с ним наедине.
Судья по имени Дженкинс оказался превосходным человеком (я и раньше слышал о нем хорошие отзывы).
Он учтиво меня поприветствовал и предложил сесть.
– Господин Бемрод, – начал он, – правосудие для всех одинаково, но я лично полагаю, что формы его должны быть различными; я слышал о вас и знаю, что вы человек уважаемый, знаю, что в последнее время несчастья преследуют вас, знаю, наконец, что у вас есть враги, – вот почему я принимаю вас без посторонних, вот почему я хочу побеседовать с вами частным образом, вот почему в вашем случае я хочу быть прежде всего человеком, а затем уже судьей.
– Заверяю вас в моей глубокой признательности, – отозвался я, – но ваша добрая воля никак меня не спасет, и я заранее приговорен.
– Так вы действительно должны требуемую сумму?
– Да, так как мой отец взял на себя долговое обязательство другого человека, а я взял на себя этот долг отца.
– Известна ли вам, господин Бемрод, хоть какая-нибудь возможность опротестовать это долговое обязательство?
– Не вижу ни одной, сударь, а если бы таковая и нашлась, я бы ею не воспользовался: взяв на себя ответственность за отца, я должен платить.
– А если у вас нет средств?
– Мне придется претерпеть последствия моего долга.
– Но знаете ли вы, как они ужасны?
– Да, я это знаю.
– Я буду вынужден дать распоряжение о распродаже вашей мебели.
– Моя мебель – вовсе не моя, сударь, она принадлежит моим прихожанам: добрые люди предоставили мне ее, полагая, что я останусь с ними навсегда. Я покидаю их с большим сожалением, так как люблю их, и они меня тоже любят. Отныне эта мебель не более чем взятое во временное пользование имущество, и я надеюсь, что вы по справедливости объявите о ее неприкосновенности, чтобы я смог возвратить мебель тем, кто мне ее дал.
– Отныне вам разрешается сделать это, господин Бемрод. Но, учтите, это возвращение будет совершено, быть может, за счет вашей свободы.
– Как это?
– Стоимость вашей мебели могла бы покрыть ваш долг кредитору.
– Я не могу позволить распродавать мебель, которую мне предоставили другие.
– Вам известно, господин Бемрод, что в случае неуплаты английские законы позволяют прибегнуть к заключению под стражу.
– Я знаю это.
– И готовы с этим мириться?
– Целиком и полностью.
– Даже готовы пойти в тюрьму?
Я улыбнулся, хотя при слове «тюрьма» не смог сдержать некоторой внутренней дрожи.
– Бог присутствует в тюрьме точно так же, как в любом другом месте, – ответил я.
– А как же ваша жена?
Я почувствовал, как слезы проступили у меня на глазах.
– Жена моя сохранила за собой место за столом и у очага своей матери.
– Итак, сударь, вы отказываетесь от всякой защиты?
– Любая защита означала бы отрицание долгового обязательства, а я взял на себя ответственность за него.
С этими словами я встал, показывая тем самым, что решение мною принято и никакая сила не может его изменить.
Судья тоже встал и протянул мне руку.
– Господин Бемрод, – заявил он, – мне говорили, что вы честный человек, и я вижу, что это действительно так; я вынесу вам, сударь, приговор, но при этом жалея и уважая вас.
– Жалейте и уважайте таким же образом и того, кто заставил вас осудить меня, сударь, – откликнулся я.
– Я буду его жалеть, но не уважать. Ступайте, господин Бемрод, и простите меня, если, выполнив по отношению к вам мой человеческий долг, я буду вынужден выполнить теперь мой долг судьи.
Господин Дженкинс попрощался со мной, и я вышел. Объясните мне эту странность нашей бедной человеческой натуры: на этот раз все было решено; мое грядущее разорение и тюрьма открылись моему внутреннему взору, и я мог представить себе их до самых страшных глубин.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165