но правдой было и то, что я ничего не просил, и по свойственной мне глупости, в которой я постоянно себя упрекал, говорил ей о купце, в то время как разговор шел о ректоре.
– И это все? – спросила Дженни со своей мягкой улыбкой.
– Разумеется, – ответил я. – Разве этого недостаточно?
– О, что касается господина ректора, я никогда не разделяла твоей надежды, мой дорогой Уильям. Я позволила тебе отправиться в Ноттингем, иначе потом всю жизнь упрекала бы себя за то, что помешала тебе совершить поступок, который, если взвесить все, мог бы принести удачу, но я была заранее уверена, что тут тебе не посчастливится. Так что если ты меня боялся разочаровать, утешься: разочарование существует только там, где есть надежда, а я всю жизнь надеялась только на Бога.
Я обнял жену.
– И Бог явно помогает мне в моей беде, – отозвался я, – помогает тем, что подарил мне такую мужественную супругу! В Древнем Риме ты была бы Лукрецией,. или Корнелией а в еврейской древности – Иудифью! или Иаилью
У Дженни мое воодушевление вызвало невольную улыбку.
– Увы, друг мой, – сказала она, – ты всегда преувеличиваешь, и особенно, когда заходит речь о моих достоинствах. Я не Лукреция, не Иудифь, не Корнелия, не Иаиль, а просто хорошая жена, любящая и преданная, вот и все… А теперь, – добавила она, – пойдем; тебе обязательно надо поесть и поспать… пойдем, твой ужин тебя ждет.
И она проводила меня к столу.
Нетрудно было заметить, что обед, съеденный ею, бедняжкой, не помешал ей ужинать.
Много раз, и во время ужина, и когда мы возвратились в нашу спаленку, которую я столь вдохновенно расписал и которую вскоре вынужден буду покинуть, много раз я был близок к тому, чтобы во всем признаться Дженни.
Однако мой злой гений каждый раз не позволял мне это сделать.
Дни текли один за другим.
Если не считать неизбежности нависшей над нами беды, ничто не изменилось в нашей жизни.
И наконец подошла та дата, когда мне предстояло отдать две гинеи моему торговцу, и, будучи не в силах все рассказать Дженни, я решил написать моему кредитору и признаться ему, что по отношению к нему я взял на себя непосильное обязательство и теперь прошу дать мне отсрочку.
До рокового срока у нас оставалось только шесть дней.
Я написал купцу длинное письмо, весьма подробное, весьма трогательное, весьма искреннее.
Мне кажется, что, получив подобное письмо, я сделал бы все, о чем меня просили.
Но я ведь, дорогой мой Петрус, не купец, не деловой человек, дающий деньги взаймы.
Я все лишь человек со множеством недостатков, но если мне и присущ порок гордыни, то порок скупости у меня совершенно отсутствует.
Увы, мой купец ответил мне, что к 15 сентября ему предстоят большие траты и что к этому дню он будет испытывать потребность во всех своих денежных средствах, а потому на меня, так же как на других, распространяется общее правило – вернуть к указанному сроку сразу всю причитающуюся ему сумму.
Дженни стояла рядом со мной, когда я получил его письмо, и я оказался не в силах настолько владеть собой, чтобы скрыть впечатление, произведенное на меня этим письмом…
Капли холодного пота поблескивали на моем лбу; Дженни видела, как я, весь побледневший, вытирал платком свое лицо.
Она догадалась, что именно это злосчастное письмо и послужило причиной моей взволнованности, и просто протянула мне руку, улыбнувшись мягко и печально.
Нечего уже было выжидать, нечего было таить: я дал Дженни письмо. Она его прочла.
– Ну, что же, мой друг, – сказала Дженни, – завтра надо отправиться в Ноттингем и отнести этому человеку две гинеи, ведь как раз через день истекает срок платежа, и благодаря этим двум гинеям мы выиграем полгода и, быть может, избежим большой беды.
– Но, дорогая Дженни, в нашем положении лишиться двух гиней…
– Но в случае задержки платежа на один день платить придется пятьдесят гиней, дорогой Уильям…
– Ты права, Дженни. Завтра я отправляюсь в Ноттингем.
Должен сказать Вам, дорогой мой Петрус, что именно с этого часа я стал более спокойным; ночь, наступившая после того как мы приняли это решение, была, быть может, единственной, когда мне не снился арест и препровождение в тюрьму за неуплаченные долги.
На следующее утро я отправился в путь.
Несмотря на то что день был последний, мой поступок имел смысл: если я приношу очередной взнос без опоздания, с меня нельзя требовать выплаты всей суммы долга.
Так что в Ноттингем я отправился с высоко поднятой головой и уверенным взглядом!
Мне казалось, что на пять-шесть гиней, оставшихся у нас, я смогу прожить даже до конца восемнадцатого века.
Я добрался до Ноттингема и на этот раз даже не подумал заглянуть к моему хозяину-меднику.
Увы, дорогой мой Петрус, к моему стыду, должен признаться Вам, что вспоминал я об этом добром человеке лишь тогда, когда нуждался в нем.
Нет, я направился прямо к моему купцу.
В его контору я вошел твердым шагом человека, сознающего свое право быть принятым, ведь я принес деньги.
– Господин Рам? – спросил я, хотя отлично видел, что это он сидит за своим письменным столом.
– Да, я здесь, – откликнулся старый купец, бросив на меня взгляд поверх очков.
– Что ж, очень хорошо! – произнес я и подошел к нему поближе. – Сударь, из-за тяжелых обстоятельств, в которых я оказался, мне пришлось просить вас предоставить мне небольшую отсрочку с выплатой вам двух гиней.
– Да, мой дорогой господин Бемрод, да, вы мне об этом писали, – подтвердил купец. – Я вам даже ответил, что не могу удовлетворить вашу просьбу, поскольку завтра мне предстоит уплатить значительную сумму, что вынуждает меня использовать все мои денежные средства; неужели вы не получили мое письмо?
– Получил, сударь, и вот принес вам ваши два фунта стерлингов.
И я торжественно извлек из кармана две золотые монеты.
– Следовательно, – продолжал я, – извольте дать мне расписку в этой выплате.
– Я охотно бы это сделал, мой дорогой господин Бемрод, если бы долговое обязательство находилось еще у меня.
– Как это – если бы оно находилось еще у вас?! Что вы хотите этим сказать?
– Это значит, что у него теперь другой владелец.
– Другой владелец? – переспросил я.
– Да, я уже не ваш кредитор.
– В таком случае чей же я теперь должник?
– Ей-Богу, мой дорогой господин Бемрод, хотите верьте, хотите нет, но будь я проклят, если мне это известно!
– Не понимаю вас, сударь.
– Однако то, что я вам говорю, вполне понятно.
– Так что же вы говорите?
– А то, что вчера ко мне явился какой-то незнакомец и спросил, не я ли владею вашим долговым обязательством.
– Незнакомец?
– Вы ведь понимаете, у меня не было никаких причин скрывать, что я ваш кредитор: это знают все. «Долговое обязательство господина Бемрода?» – спросил он.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165
– И это все? – спросила Дженни со своей мягкой улыбкой.
– Разумеется, – ответил я. – Разве этого недостаточно?
– О, что касается господина ректора, я никогда не разделяла твоей надежды, мой дорогой Уильям. Я позволила тебе отправиться в Ноттингем, иначе потом всю жизнь упрекала бы себя за то, что помешала тебе совершить поступок, который, если взвесить все, мог бы принести удачу, но я была заранее уверена, что тут тебе не посчастливится. Так что если ты меня боялся разочаровать, утешься: разочарование существует только там, где есть надежда, а я всю жизнь надеялась только на Бога.
Я обнял жену.
– И Бог явно помогает мне в моей беде, – отозвался я, – помогает тем, что подарил мне такую мужественную супругу! В Древнем Риме ты была бы Лукрецией,. или Корнелией а в еврейской древности – Иудифью! или Иаилью
У Дженни мое воодушевление вызвало невольную улыбку.
– Увы, друг мой, – сказала она, – ты всегда преувеличиваешь, и особенно, когда заходит речь о моих достоинствах. Я не Лукреция, не Иудифь, не Корнелия, не Иаиль, а просто хорошая жена, любящая и преданная, вот и все… А теперь, – добавила она, – пойдем; тебе обязательно надо поесть и поспать… пойдем, твой ужин тебя ждет.
И она проводила меня к столу.
Нетрудно было заметить, что обед, съеденный ею, бедняжкой, не помешал ей ужинать.
Много раз, и во время ужина, и когда мы возвратились в нашу спаленку, которую я столь вдохновенно расписал и которую вскоре вынужден буду покинуть, много раз я был близок к тому, чтобы во всем признаться Дженни.
Однако мой злой гений каждый раз не позволял мне это сделать.
Дни текли один за другим.
Если не считать неизбежности нависшей над нами беды, ничто не изменилось в нашей жизни.
И наконец подошла та дата, когда мне предстояло отдать две гинеи моему торговцу, и, будучи не в силах все рассказать Дженни, я решил написать моему кредитору и признаться ему, что по отношению к нему я взял на себя непосильное обязательство и теперь прошу дать мне отсрочку.
До рокового срока у нас оставалось только шесть дней.
Я написал купцу длинное письмо, весьма подробное, весьма трогательное, весьма искреннее.
Мне кажется, что, получив подобное письмо, я сделал бы все, о чем меня просили.
Но я ведь, дорогой мой Петрус, не купец, не деловой человек, дающий деньги взаймы.
Я все лишь человек со множеством недостатков, но если мне и присущ порок гордыни, то порок скупости у меня совершенно отсутствует.
Увы, мой купец ответил мне, что к 15 сентября ему предстоят большие траты и что к этому дню он будет испытывать потребность во всех своих денежных средствах, а потому на меня, так же как на других, распространяется общее правило – вернуть к указанному сроку сразу всю причитающуюся ему сумму.
Дженни стояла рядом со мной, когда я получил его письмо, и я оказался не в силах настолько владеть собой, чтобы скрыть впечатление, произведенное на меня этим письмом…
Капли холодного пота поблескивали на моем лбу; Дженни видела, как я, весь побледневший, вытирал платком свое лицо.
Она догадалась, что именно это злосчастное письмо и послужило причиной моей взволнованности, и просто протянула мне руку, улыбнувшись мягко и печально.
Нечего уже было выжидать, нечего было таить: я дал Дженни письмо. Она его прочла.
– Ну, что же, мой друг, – сказала Дженни, – завтра надо отправиться в Ноттингем и отнести этому человеку две гинеи, ведь как раз через день истекает срок платежа, и благодаря этим двум гинеям мы выиграем полгода и, быть может, избежим большой беды.
– Но, дорогая Дженни, в нашем положении лишиться двух гиней…
– Но в случае задержки платежа на один день платить придется пятьдесят гиней, дорогой Уильям…
– Ты права, Дженни. Завтра я отправляюсь в Ноттингем.
Должен сказать Вам, дорогой мой Петрус, что именно с этого часа я стал более спокойным; ночь, наступившая после того как мы приняли это решение, была, быть может, единственной, когда мне не снился арест и препровождение в тюрьму за неуплаченные долги.
На следующее утро я отправился в путь.
Несмотря на то что день был последний, мой поступок имел смысл: если я приношу очередной взнос без опоздания, с меня нельзя требовать выплаты всей суммы долга.
Так что в Ноттингем я отправился с высоко поднятой головой и уверенным взглядом!
Мне казалось, что на пять-шесть гиней, оставшихся у нас, я смогу прожить даже до конца восемнадцатого века.
Я добрался до Ноттингема и на этот раз даже не подумал заглянуть к моему хозяину-меднику.
Увы, дорогой мой Петрус, к моему стыду, должен признаться Вам, что вспоминал я об этом добром человеке лишь тогда, когда нуждался в нем.
Нет, я направился прямо к моему купцу.
В его контору я вошел твердым шагом человека, сознающего свое право быть принятым, ведь я принес деньги.
– Господин Рам? – спросил я, хотя отлично видел, что это он сидит за своим письменным столом.
– Да, я здесь, – откликнулся старый купец, бросив на меня взгляд поверх очков.
– Что ж, очень хорошо! – произнес я и подошел к нему поближе. – Сударь, из-за тяжелых обстоятельств, в которых я оказался, мне пришлось просить вас предоставить мне небольшую отсрочку с выплатой вам двух гиней.
– Да, мой дорогой господин Бемрод, да, вы мне об этом писали, – подтвердил купец. – Я вам даже ответил, что не могу удовлетворить вашу просьбу, поскольку завтра мне предстоит уплатить значительную сумму, что вынуждает меня использовать все мои денежные средства; неужели вы не получили мое письмо?
– Получил, сударь, и вот принес вам ваши два фунта стерлингов.
И я торжественно извлек из кармана две золотые монеты.
– Следовательно, – продолжал я, – извольте дать мне расписку в этой выплате.
– Я охотно бы это сделал, мой дорогой господин Бемрод, если бы долговое обязательство находилось еще у меня.
– Как это – если бы оно находилось еще у вас?! Что вы хотите этим сказать?
– Это значит, что у него теперь другой владелец.
– Другой владелец? – переспросил я.
– Да, я уже не ваш кредитор.
– В таком случае чей же я теперь должник?
– Ей-Богу, мой дорогой господин Бемрод, хотите верьте, хотите нет, но будь я проклят, если мне это известно!
– Не понимаю вас, сударь.
– Однако то, что я вам говорю, вполне понятно.
– Так что же вы говорите?
– А то, что вчера ко мне явился какой-то незнакомец и спросил, не я ли владею вашим долговым обязательством.
– Незнакомец?
– Вы ведь понимаете, у меня не было никаких причин скрывать, что я ваш кредитор: это знают все. «Долговое обязательство господина Бемрода?» – спросил он.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165