Заливаясь багровым румянцем и надеясь, что ее радость по поводу этого открытия не слишком очевидна, она повернулась, собравшись уходить, но Рейн окликнул ее:
— Мисс Стэндинг, получите второе ваше животное. — Он держал в руке жалобно пищавшего котенка, и она вернулась к постели забрать зверька. Вручая ей котенка, он вдруг замер и поймал ее взгляд. — Ты придешь ко мне вечером? Обещаю вести себя прилично…
Глаза ее сверкнули, лицо расплылось в ласковой улыбке. Такая же улыбка сразу появилась и на его лице.
— Приду.
С наступлением сумерек она появилась в дверях его спальни, со стопкой книжек, подсвечником… и в сопровождении леди Маргарет и Вулфрама. Рейн сумел скрыть свое разочарование под маской любезности. Старуха тут же засуетилась, расставляя кресла и пристраивая поудобнее подсвечник. А когда Чарити принялась читать ему отрывки из своих любимых книг, он и вовсе забыл о присутствии леди Маргарет, которая задремала в кресле, да и о Вулфраме тоже.
Все его внимание было поглощено выражением лица Чарити, ее позой во время чтения. Она становилась умудренной и глубокомысленной, когда попадались отрывки, где толковалось что-либо, эксцентричной в легкомысленных стихах, бесстрастной — в драматических монологах. Она произносила разными голосами реплики персонажей в баснях, и у нее находились оттенки интонаций, по богатству не уступающие палитре самого автора, когда описывался закат или храм в какой-нибудь далекой стране. Как чтица эта девушка оказалась сущим сокровищем, она радовала и глаз, и слух. И когда она отложила книгу, он вгляделся в ее лицо с нескрываемым интересом.
— Поэзия, география, естествознание… вы изучали все эти науки?
Она зарделась, обнаружив, что не может отвести от него глаз.
— Папа… очень любил читать… и ему нравились путешествия. Так как повидать мир своими глазами нам было не по карману, он решил привнести странствия в нашу жизнь… в виде книг. Он обычно называл это «путешествовать, не вставая с кресла». — Улыбка ее померкла на мгновение. — Библиотека — это папина гордость. То есть была. — Она выпрямилась, глаза ее сияли. — Вы сможете сами брать книги, как только встанете на ноги и начнете ходить. Но вероятно, вам книги о путешествиях покажутся скучными. Ведь вы и сами, наверное, объездили немало стран.
— Верно, случалось мне постранствовать. — Он видел, как девушка заставляет себя отбросить печальные мысли, навеянные, как он понимал, воспоминаниями об отце. И меланхолия, которую она стряхнула с себя, частично проникла в его сердце. Он был несколько огорошен тем, как ее настроение может влиять на его собственное. — В основном по Вест-Индии. Бывал я и в обеих Америках. А несколько лет назад совершил большое турне по Европе.
— А не могли бы вы рассказать об этом? — Она сидела теперь на самом краешке кресла, и лицо ее вновь было оживленным. — Про собор Парижской Богоматери, и про венецианские каналы, и про развалины храмов в Греции! Ведь вы все это видели? — Когда он кивнул, она вся растаяла от удовольствия.
Он охотно пошел ей навстречу и принялся рассказывать — сначала в общих словах, а затем все больше вдаваясь в детали. Как контрастировало ее радостное изумление перед чужестранными чудесами, пусть и познанными в опосредованном виде, с его собственным равнодушным отношением к тому европейскому турне! Он понял, что совсем не получил удовольствия от путешествия, которое предпринял лишь ради того, чтобы придать лоску и утонченности своей особе, сточить шероховатости, оставшиеся на память от барбадосской юности. Он угрохал на турне кучу времени и денег. Но каждый собор, статуя, всякий спектакль или красивый вид были для него всего лишь ступенькой лестницы, по которой он карабкался к вершинам светского успеха.
Только сейчас, глядя на свое путешествие глазами Чарити Стэндинг, он понял, как слеп был к тому, что увидел. Чарити, покидая Венецию, никогда бы не стала жаловаться на сырость, а из пребывания в Париже не вынесла бы одни только воспоминания о грязи, побирушках на улицах и борделях. Внезапно он осознал, что существует огромный, неведомый ему мир.
К тому времени, когда Чарити разбудила бабушку и удалилась с нею из спальни, Рейн был во власти совсем иных желаний, которые имели мало общего с изменчивой жаждой плотских утех. Понравилось бы ему путешествовать по миру в обществе этой девушки? Вот что ему хотелось теперь знать. Каково это было бы — сопереживать всем ее волнениям, радостям и даже печалям?
Следующим вечером Чарити снова читала Рейну вслух, а потом с волнением слушала его рассказы, которые становились все красочнее, о путешествии по Европе, о достопримечательностях Лондона, о привычках высшего света. Леди Маргарет, твердо решив не спускать с молодых людей глаз, некоторое время стойко боролась со сном, но вскоре уже дремала в своем кресле.
Чарити обернулась к нему, решив воспользоваться представившейся возможностью;
— А про Барбадос? Вы расскажете мне про Барбадос? Лицо его замерло, вся веселость мгновенно улетучилась.
— Да что там рассказывать. Торчит скала посреди океана… ну и адская жарища, А про Кёльнский собор я тебе рассказывал?
— А там правда пляжи такие белые-белые, будто это не песок, а белый сахар? — гнула свое Чарити, не сводя с него глаз.
Он помолчал мгновение. Она не отстанет, пока он не расскажет ей то, что ей хочется узнать. — Да.
— А вода голубая, как яйцо малиновки? А горы издали кажутся сделанными из зеленого бархата?
— Вода голубая, а горы зеленые, — признал он, слегка раздосадованный тенью улыбки, которую приметил в уголках ее рта и в дивно сиявших глазах. — Давай лучше я расскажу тебе про Мадрид и бой быков…
— А цветы? Там ведь растет гиберниус… и канны, ну и, конечно, ананасы… и эти ваши бананы? — Она сдвинулась на самый краешек стула, лицо ее горело возбуждением. Она твердо решила заставить его разговориться. Ей нужно понять, что же кроется за стеной враждебности, которую ему вздумалось воздвигнуть между собой и людьми. Очевидно, Барбадос играет тут немалую роль.
Он смотрел на нее настороженно, взвешивая, стоит ли отвечать. Теплота, с которой она смотрела на него, убедила Остина, что девушкой движет не одно любопытство.
— Гибискус, — объявил он. — Алый гибискус. Есть и ананасы, а бананов мало. Бананы на Барбадос доставляют морем из Венесуэлы. — Восторженная улыбка, которой расцвело ее лицо, стоила того, чтобы разворошить эти неприятные воспоминания.
— Расскажите про лагуны. И как над ними поднимается луна!
И он начал рассказывать, поначалу неохотно, но по мере того как повествование развертывалось, он оживлялся, словно в голос его вливался тропический жар из воспоминаний. Он поведал и про горные цветы, и про пальмы, и про то, как вода искрится алмазным блеском под светом полной луны.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108
— Мисс Стэндинг, получите второе ваше животное. — Он держал в руке жалобно пищавшего котенка, и она вернулась к постели забрать зверька. Вручая ей котенка, он вдруг замер и поймал ее взгляд. — Ты придешь ко мне вечером? Обещаю вести себя прилично…
Глаза ее сверкнули, лицо расплылось в ласковой улыбке. Такая же улыбка сразу появилась и на его лице.
— Приду.
С наступлением сумерек она появилась в дверях его спальни, со стопкой книжек, подсвечником… и в сопровождении леди Маргарет и Вулфрама. Рейн сумел скрыть свое разочарование под маской любезности. Старуха тут же засуетилась, расставляя кресла и пристраивая поудобнее подсвечник. А когда Чарити принялась читать ему отрывки из своих любимых книг, он и вовсе забыл о присутствии леди Маргарет, которая задремала в кресле, да и о Вулфраме тоже.
Все его внимание было поглощено выражением лица Чарити, ее позой во время чтения. Она становилась умудренной и глубокомысленной, когда попадались отрывки, где толковалось что-либо, эксцентричной в легкомысленных стихах, бесстрастной — в драматических монологах. Она произносила разными голосами реплики персонажей в баснях, и у нее находились оттенки интонаций, по богатству не уступающие палитре самого автора, когда описывался закат или храм в какой-нибудь далекой стране. Как чтица эта девушка оказалась сущим сокровищем, она радовала и глаз, и слух. И когда она отложила книгу, он вгляделся в ее лицо с нескрываемым интересом.
— Поэзия, география, естествознание… вы изучали все эти науки?
Она зарделась, обнаружив, что не может отвести от него глаз.
— Папа… очень любил читать… и ему нравились путешествия. Так как повидать мир своими глазами нам было не по карману, он решил привнести странствия в нашу жизнь… в виде книг. Он обычно называл это «путешествовать, не вставая с кресла». — Улыбка ее померкла на мгновение. — Библиотека — это папина гордость. То есть была. — Она выпрямилась, глаза ее сияли. — Вы сможете сами брать книги, как только встанете на ноги и начнете ходить. Но вероятно, вам книги о путешествиях покажутся скучными. Ведь вы и сами, наверное, объездили немало стран.
— Верно, случалось мне постранствовать. — Он видел, как девушка заставляет себя отбросить печальные мысли, навеянные, как он понимал, воспоминаниями об отце. И меланхолия, которую она стряхнула с себя, частично проникла в его сердце. Он был несколько огорошен тем, как ее настроение может влиять на его собственное. — В основном по Вест-Индии. Бывал я и в обеих Америках. А несколько лет назад совершил большое турне по Европе.
— А не могли бы вы рассказать об этом? — Она сидела теперь на самом краешке кресла, и лицо ее вновь было оживленным. — Про собор Парижской Богоматери, и про венецианские каналы, и про развалины храмов в Греции! Ведь вы все это видели? — Когда он кивнул, она вся растаяла от удовольствия.
Он охотно пошел ей навстречу и принялся рассказывать — сначала в общих словах, а затем все больше вдаваясь в детали. Как контрастировало ее радостное изумление перед чужестранными чудесами, пусть и познанными в опосредованном виде, с его собственным равнодушным отношением к тому европейскому турне! Он понял, что совсем не получил удовольствия от путешествия, которое предпринял лишь ради того, чтобы придать лоску и утонченности своей особе, сточить шероховатости, оставшиеся на память от барбадосской юности. Он угрохал на турне кучу времени и денег. Но каждый собор, статуя, всякий спектакль или красивый вид были для него всего лишь ступенькой лестницы, по которой он карабкался к вершинам светского успеха.
Только сейчас, глядя на свое путешествие глазами Чарити Стэндинг, он понял, как слеп был к тому, что увидел. Чарити, покидая Венецию, никогда бы не стала жаловаться на сырость, а из пребывания в Париже не вынесла бы одни только воспоминания о грязи, побирушках на улицах и борделях. Внезапно он осознал, что существует огромный, неведомый ему мир.
К тому времени, когда Чарити разбудила бабушку и удалилась с нею из спальни, Рейн был во власти совсем иных желаний, которые имели мало общего с изменчивой жаждой плотских утех. Понравилось бы ему путешествовать по миру в обществе этой девушки? Вот что ему хотелось теперь знать. Каково это было бы — сопереживать всем ее волнениям, радостям и даже печалям?
Следующим вечером Чарити снова читала Рейну вслух, а потом с волнением слушала его рассказы, которые становились все красочнее, о путешествии по Европе, о достопримечательностях Лондона, о привычках высшего света. Леди Маргарет, твердо решив не спускать с молодых людей глаз, некоторое время стойко боролась со сном, но вскоре уже дремала в своем кресле.
Чарити обернулась к нему, решив воспользоваться представившейся возможностью;
— А про Барбадос? Вы расскажете мне про Барбадос? Лицо его замерло, вся веселость мгновенно улетучилась.
— Да что там рассказывать. Торчит скала посреди океана… ну и адская жарища, А про Кёльнский собор я тебе рассказывал?
— А там правда пляжи такие белые-белые, будто это не песок, а белый сахар? — гнула свое Чарити, не сводя с него глаз.
Он помолчал мгновение. Она не отстанет, пока он не расскажет ей то, что ей хочется узнать. — Да.
— А вода голубая, как яйцо малиновки? А горы издали кажутся сделанными из зеленого бархата?
— Вода голубая, а горы зеленые, — признал он, слегка раздосадованный тенью улыбки, которую приметил в уголках ее рта и в дивно сиявших глазах. — Давай лучше я расскажу тебе про Мадрид и бой быков…
— А цветы? Там ведь растет гиберниус… и канны, ну и, конечно, ананасы… и эти ваши бананы? — Она сдвинулась на самый краешек стула, лицо ее горело возбуждением. Она твердо решила заставить его разговориться. Ей нужно понять, что же кроется за стеной враждебности, которую ему вздумалось воздвигнуть между собой и людьми. Очевидно, Барбадос играет тут немалую роль.
Он смотрел на нее настороженно, взвешивая, стоит ли отвечать. Теплота, с которой она смотрела на него, убедила Остина, что девушкой движет не одно любопытство.
— Гибискус, — объявил он. — Алый гибискус. Есть и ананасы, а бананов мало. Бананы на Барбадос доставляют морем из Венесуэлы. — Восторженная улыбка, которой расцвело ее лицо, стоила того, чтобы разворошить эти неприятные воспоминания.
— Расскажите про лагуны. И как над ними поднимается луна!
И он начал рассказывать, поначалу неохотно, но по мере того как повествование развертывалось, он оживлялся, словно в голос его вливался тропический жар из воспоминаний. Он поведал и про горные цветы, и про пальмы, и про то, как вода искрится алмазным блеском под светом полной луны.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108