Грудь обожгло, как жидким огнем, и потекло ниже, к животу.
Чарити услышала его вопль из соседней комнаты, где она сидела у постели все еще пребывавшего в забытьи Стивенсона и штопала белье. В мгновение ока она была на ногах и мчалась в комнату Рейна.
Рейн, приподнявшись на одной руке в постели, которая представляла собой мешанину опрокинутой посуды, мокрого белья и моря пролитого бульона и чая, другой рукой рвал ворот рубахи, от которой валил пар и которая все норовила прилипнуть к его обожженным груди и животу.
— О-о, я ошпарился!
— Господи! — Чарити быстро обежала кровать. Что произошло, догадаться было нетрудно. Она мгновенно собрала посуду на поднос, который поставила на пол. Снова обернулась к раненому, оттягивавшему влажную ткань подальше от обожженной кожи. Забыв о прочих соображениях, Чарити дала волю благотворительным инстинктам.
— Это все из-за птицы… птица, черт бы ее побрал, влетела в окно.
Она взялась за его рубаху, приподняла мокрую ткань, и он, сам того не замечая, принялся елозить и извиваться, помогая ей скорее стянуть с него проклятую тряпку.
— Вот, а теперь вытягивайте руки из рукавов, — велела она. Он сделал, как было приказано, вытащил сначала одну руку, затем другую, понимая только одно: с него стягивают чертову рубаху, и горячая мокрая ткань не будет больше касаться его обожженного тела.
— А потом птица залетела под полог, не могла вылететь и начала биться здесь, и я повернулся, чтобы погнать ее к окну. — Он примолк ненадолго, так как она как раз стала стягивать рубаху ему через голову, затем швырнула ее на пол, прошла в противоположный угол к умывальнику и намочила небольшое полотенчико в холодной воде. Он же между тем продолжал свой рассказ: — Эта несчастная птица так билась под потолком, и тут я заметил, что поднос-то поехал вниз. Проклятый чай был просто кипяток крутой, а не чай!
— Но, ваше сиятельство, чай принято заваривать кипятком и подавать горячим… — Она поспешно приложила прохладную мокрую тряпицу к его покрасневшей груди. Он приподнялся на руках повыше, чтобы ей легче было добраться до его обожженного живота, а она присела на край кровати, ловко орудуя обеими руками. Ее тонкие пальцы прижали прохладную ткань к его мускулистой груди. Он закрыл глаза.
— Боже, какое блаженство!
Едва эти слова, которые можно было истолковать и в неблагопристойном смысле, сорвались с его губ, как он замер. Пальцы девушки на его груди тоже остановились. Сердце его стукнуло, глаза раскрылись. Их разделяло всего несколько дюймов, она прикасалась к нему, и они смотрели в лицо друг другу.
Постепенно до обоих дошло, в каком положении они оказались. Он только что позволил снять с себя единственный предмет одежды, облекавший его, и теперь лежал перед ней во всей своей наготе, если не считать простыни, довольно ненадежно прикрывавшей нижнюю часть его тела, и старательно подставлял ей голую грудь и живот. Она сидела рядом с его обнаженным бронзовым телом и прикладывала тонкие прохладные руки к его груди, стараясь утишить боль.
Прямо под одной ее ладонью бухало его сердце. Она была не в силах двинуться. Он был такой теплый, жесткий, могучий, был так не похож на всех прочих людей, которых ей доводилось видеть на своем веку. Ночь за ночью она, лежа в кровати, давала волю своему воображению, которое рисовало перед ней его широкую спину, и мучилась вопросом… каков же он спереди. Оказалось, столь же великолепен. Мышцы горными хребтами бугрились на плечах. Грудь также была гладкой, бронзовой и мускулистой, с плоскими сосками и легким пушком черных волос, который спускался до талии и еще ниже, становясь все гуще… Пальцы ее словно сами собой выпустили тряпицу и двинулись по этой завораживающе пространной мускулистой равнине, исследуя и успокаивая.
Его большая ладонь поднялась, и жесткие крепкие пальцы легко коснулись ее раскрасневшейся щеки. Она была такая прохладная, мягкая, гладкая. По мере того как ее пальцы пробирались все дальше и дальше по просторам его обожженного тела, его рука также увеличивала диапазон действия, лаская ее шелковистые губы, стройную шею, соблазнительные плечи. Вот пальцы его спустились по ее мраморной коже к нежным округлостям, которые маняще выпирали из корсажа платья, помедлили в эротичной ложбинке между ними.
Он боялся, что она сейчас вскочит, напуганная всепобеждающей откровенностью его взгляда, его прикосновения. Но она продолжала сидеть, и ее пальцы все бродили по его телу. И он не стал менять позы, желая этих прикосновений, даже нуждаясь в них.
— Это только доказывает, что примета верна, — прошептала она, продолжая смотреть в серебристые глубины его глаз, в которых она бродила как потерянная.
— Какая примета? — спросил он, не отрываясь от ее милых глаз.
— Если птица залетает в дом, это к несчастью. — Она нервно сглотнула. Он дотронулся до нее рукой! Не огнем ли загорелась ее кожа от этого прикосновения? Восхитительная, ледяная и вместе с тем пламенная дрожь пробежала по позвоночнику.
— Я не верю в приметы.
— А во что вы верите? — Взгляд ее скользнул к его губам в ожидании ответа. Тело ее заполняло блаженное тепло, оно становилось необыкновенно гибким от его нежных касаний.
— В тяжелый труд. В наличные деньги. В то, что торговаться надо до последнего. А… — Он чуть было не добавил: «А любить такую, как ты». Но скоропалительный роман был ему сейчас некстати. Его снедало желание получить от жизни что-то совсем иное, новое, сладостное. Ему хотелось не спеша смаковать и эту девушку, и головокружительный жар, который возникал в его теле от прикосновения ее любознательных пальцев. — И в нежную кожу, — объявил он с излишней откровенностью. Провел большим пальцем по чистой линии ее подбородка. — Я верю в нежную кожу.
Чарити не могла вздохнуть. Он говорил о ее коже; она видела это по его глазам, чувствовала всем своим существом. Ему нравится, что у нее такая нежная кожа… как ей приятно его жесткое тело…
— Боже всемогущий! — раздался сдавленный вопль. В проеме двери стояла леди Маргарет, с лицом серым, как пепел. Старуха покачнулась, схватилась за сердце. Чарити сидела на постели злосчастного виконта, едва не нос к носу с ним, причем последний был в чем мать родила, а девчонка его чуть ли не облапила!
В мгновение ока Чарити отпрянула и убрала руки. Рейн также рванулся назад, повалился на кровать и стал натягивать на себя простыню. Она вскочила на ноги, красная, как свекла, лепеча какую-то чушь, он же, заливаясь багровым румянцем, стал выкрикивать невнятные объяснения. Птица в комнату залетела… поднос с горячим… она хотела помочь ему…
Леди Маргарет стоя выслушала эту путаную историю, соображая в то же время, что же предпринять. Было ясно как божий день, что оба говорят чистую правду.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108
Чарити услышала его вопль из соседней комнаты, где она сидела у постели все еще пребывавшего в забытьи Стивенсона и штопала белье. В мгновение ока она была на ногах и мчалась в комнату Рейна.
Рейн, приподнявшись на одной руке в постели, которая представляла собой мешанину опрокинутой посуды, мокрого белья и моря пролитого бульона и чая, другой рукой рвал ворот рубахи, от которой валил пар и которая все норовила прилипнуть к его обожженным груди и животу.
— О-о, я ошпарился!
— Господи! — Чарити быстро обежала кровать. Что произошло, догадаться было нетрудно. Она мгновенно собрала посуду на поднос, который поставила на пол. Снова обернулась к раненому, оттягивавшему влажную ткань подальше от обожженной кожи. Забыв о прочих соображениях, Чарити дала волю благотворительным инстинктам.
— Это все из-за птицы… птица, черт бы ее побрал, влетела в окно.
Она взялась за его рубаху, приподняла мокрую ткань, и он, сам того не замечая, принялся елозить и извиваться, помогая ей скорее стянуть с него проклятую тряпку.
— Вот, а теперь вытягивайте руки из рукавов, — велела она. Он сделал, как было приказано, вытащил сначала одну руку, затем другую, понимая только одно: с него стягивают чертову рубаху, и горячая мокрая ткань не будет больше касаться его обожженного тела.
— А потом птица залетела под полог, не могла вылететь и начала биться здесь, и я повернулся, чтобы погнать ее к окну. — Он примолк ненадолго, так как она как раз стала стягивать рубаху ему через голову, затем швырнула ее на пол, прошла в противоположный угол к умывальнику и намочила небольшое полотенчико в холодной воде. Он же между тем продолжал свой рассказ: — Эта несчастная птица так билась под потолком, и тут я заметил, что поднос-то поехал вниз. Проклятый чай был просто кипяток крутой, а не чай!
— Но, ваше сиятельство, чай принято заваривать кипятком и подавать горячим… — Она поспешно приложила прохладную мокрую тряпицу к его покрасневшей груди. Он приподнялся на руках повыше, чтобы ей легче было добраться до его обожженного живота, а она присела на край кровати, ловко орудуя обеими руками. Ее тонкие пальцы прижали прохладную ткань к его мускулистой груди. Он закрыл глаза.
— Боже, какое блаженство!
Едва эти слова, которые можно было истолковать и в неблагопристойном смысле, сорвались с его губ, как он замер. Пальцы девушки на его груди тоже остановились. Сердце его стукнуло, глаза раскрылись. Их разделяло всего несколько дюймов, она прикасалась к нему, и они смотрели в лицо друг другу.
Постепенно до обоих дошло, в каком положении они оказались. Он только что позволил снять с себя единственный предмет одежды, облекавший его, и теперь лежал перед ней во всей своей наготе, если не считать простыни, довольно ненадежно прикрывавшей нижнюю часть его тела, и старательно подставлял ей голую грудь и живот. Она сидела рядом с его обнаженным бронзовым телом и прикладывала тонкие прохладные руки к его груди, стараясь утишить боль.
Прямо под одной ее ладонью бухало его сердце. Она была не в силах двинуться. Он был такой теплый, жесткий, могучий, был так не похож на всех прочих людей, которых ей доводилось видеть на своем веку. Ночь за ночью она, лежа в кровати, давала волю своему воображению, которое рисовало перед ней его широкую спину, и мучилась вопросом… каков же он спереди. Оказалось, столь же великолепен. Мышцы горными хребтами бугрились на плечах. Грудь также была гладкой, бронзовой и мускулистой, с плоскими сосками и легким пушком черных волос, который спускался до талии и еще ниже, становясь все гуще… Пальцы ее словно сами собой выпустили тряпицу и двинулись по этой завораживающе пространной мускулистой равнине, исследуя и успокаивая.
Его большая ладонь поднялась, и жесткие крепкие пальцы легко коснулись ее раскрасневшейся щеки. Она была такая прохладная, мягкая, гладкая. По мере того как ее пальцы пробирались все дальше и дальше по просторам его обожженного тела, его рука также увеличивала диапазон действия, лаская ее шелковистые губы, стройную шею, соблазнительные плечи. Вот пальцы его спустились по ее мраморной коже к нежным округлостям, которые маняще выпирали из корсажа платья, помедлили в эротичной ложбинке между ними.
Он боялся, что она сейчас вскочит, напуганная всепобеждающей откровенностью его взгляда, его прикосновения. Но она продолжала сидеть, и ее пальцы все бродили по его телу. И он не стал менять позы, желая этих прикосновений, даже нуждаясь в них.
— Это только доказывает, что примета верна, — прошептала она, продолжая смотреть в серебристые глубины его глаз, в которых она бродила как потерянная.
— Какая примета? — спросил он, не отрываясь от ее милых глаз.
— Если птица залетает в дом, это к несчастью. — Она нервно сглотнула. Он дотронулся до нее рукой! Не огнем ли загорелась ее кожа от этого прикосновения? Восхитительная, ледяная и вместе с тем пламенная дрожь пробежала по позвоночнику.
— Я не верю в приметы.
— А во что вы верите? — Взгляд ее скользнул к его губам в ожидании ответа. Тело ее заполняло блаженное тепло, оно становилось необыкновенно гибким от его нежных касаний.
— В тяжелый труд. В наличные деньги. В то, что торговаться надо до последнего. А… — Он чуть было не добавил: «А любить такую, как ты». Но скоропалительный роман был ему сейчас некстати. Его снедало желание получить от жизни что-то совсем иное, новое, сладостное. Ему хотелось не спеша смаковать и эту девушку, и головокружительный жар, который возникал в его теле от прикосновения ее любознательных пальцев. — И в нежную кожу, — объявил он с излишней откровенностью. Провел большим пальцем по чистой линии ее подбородка. — Я верю в нежную кожу.
Чарити не могла вздохнуть. Он говорил о ее коже; она видела это по его глазам, чувствовала всем своим существом. Ему нравится, что у нее такая нежная кожа… как ей приятно его жесткое тело…
— Боже всемогущий! — раздался сдавленный вопль. В проеме двери стояла леди Маргарет, с лицом серым, как пепел. Старуха покачнулась, схватилась за сердце. Чарити сидела на постели злосчастного виконта, едва не нос к носу с ним, причем последний был в чем мать родила, а девчонка его чуть ли не облапила!
В мгновение ока Чарити отпрянула и убрала руки. Рейн также рванулся назад, повалился на кровать и стал натягивать на себя простыню. Она вскочила на ноги, красная, как свекла, лепеча какую-то чушь, он же, заливаясь багровым румянцем, стал выкрикивать невнятные объяснения. Птица в комнату залетела… поднос с горячим… она хотела помочь ему…
Леди Маргарет стоя выслушала эту путаную историю, соображая в то же время, что же предпринять. Было ясно как божий день, что оба говорят чистую правду.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108