Горько разочарованный, Луиджи тем не менее принял
случившееся с отличающей южан философичностью. "Сгодится моей
маленькой Аннарелле", -- решил он. Названная девчушка,
появившись на следующем празднестве в честь Святого покровителя
острова с этим райского колера лоскутом, несомненно стала бы
предметом зависти всех ее подружек, если бы при возвращении
Луиджи на берег он не подвернулся вышедшему прогуляться мистеру
Фредди Паркеру. Вследствие редкостного, по словам мистера
Паркера, везения взор его остановился на мокрой тряпице;
вследствие озарения, не только редкостного, но и единственного
за всю его жизнь, он осознал истинную цену этой тряпицы как
общественного документа. Пообещав рыбаку небольшую сумму (в тот
миг Консул мелочи при себе не имел), он с триумфом оттащил
восхитительную улику в Консульство, где уже известная нам особа
принялась демонстрировать ее всем и каждому в подтверждение
своей теории.
-- О чем тут еще говорить? -- обыкновенно вопрошала она.
-- Может, конечно, он юнгу девочкой переодевает, но это уж,
знаете...
Сидя на грубой пемзе, и неотрывно глядя на греховодницу
"Попрыгунью", девственная белизна которой окрасилась на склоне
дня предательским алым румянцем, мистер Херд перебирал в уме
эти и прочие обрывки сведений. Они погрузили его в большую, чем
обычно, задумчивость, в них чуялось нечто созвучное на миг
охватившей мистера Херда потребности разобраться в собственных
чувствах.
Одно он может сказать с полной определенностью. Огибать
земной шар, барахтаясь в объятиях дюжины хористок, это не его
идеал. Он был устроен по-другому. Он намеревался, с помощью
Божией, провести закат своих дней на иной, более
респектабельный манер. И воображение его нарисовало картину --
мирный дом средь зеленых лужаек Англии, в котором он станет
жить, предаваясь ученым занятиям и неприметно творя добро в
окружении семьи и друзей: старых университетских друзей, друзей
по Лондону, по Африке -- и новых, из подрастающего поколения,
открытых, честно мыслящих молодых людей, которых он будет от
всего сердца любить отцовской любовью.
Почему же ван Коппен не видит всей красоты таких
устремлений?
А с другой стороны, говорил он себе, если человек и прячет
подобным образом женщин -- в предположении, что они
действительно существуют -- кто его за это осудит? Никакая
женщина не может чувствовать себя в безопасности на Непенте, по
которому разгуливают типы вроде Мулена. Несколько встреч на
улице, несколько случайно услышанных отрывочных разговоров
внушили мистеру Херду безотчетную неприязнь к этому иностранцу,
чье отношение к нежному полу казалось ему достойным бродячего
пса. Будь владельцем яхты Мулен, он только и делал бы, что
фланировал со своими дамами по улицам. Американец же, принуждая
их жить на судне затворницами, обнаруживает присущую его
характеру стыдливость, почти деликатность, сознание
обязанностей перед обществом, каковое, уж если на то пошло,
должно счесть чертою характера, скорее похвальной.
И потом, не следует забывать о существующих между ним и
миллионером различиях -- и в образе жизни, и в воспитании, и в
жизненном опыте! Проделанный ван Коппеном путь требует от
человека качеств, отличных, а зачастую и противоположных тем,
какими обладает он, мистер Херд. Вряд ли можно надеяться найти
в преуспевающем американском предпринимателе черты характера,
благодаря которым формируется преуспевающий англиканский
священнослужитель. Некоторые свойства человеческой натуры
взаимно исключают друг друга -- алчность и щедрость, к примеру;
другие, вне всяких сомнений, взаимосвязаны, таинственно и
нерасторжимо. Всякий человек -- индивидуум, что означает,
собственно, "неделимый"; его невозможно разделить или разобрать
на части, и нельзя ожидать от него обладания добродетелями,
несовместимыми со всей остальной его духовной оснасткой, сколь
бы желательными эти добродетели ни были. Как знать? Возможно,
сомнительные поступки ван Коппена являются неизбежным
проявлением его личности, целостной частью его природы, тех
неистовых побудительных сил, которые и позволили ему достичь
теперешнего завидного положения. И мистер Херд отчасти с
ужасом, отчасти с веселым изумлением пришел к выводу, что если
бы не совместные усилия определенных грубых органических
стимулов, наличие которых удостоверяется легендами, ходившими о
ван Коппене на Непенте, миллионер, возможно, и не приобрел бы
гордого титула "Спаситель отечества".
"Как странно, -- думал он. -- Прежде мне это как-то в
голову не приходило. Что показывает, насколько следует быть
осторожным. Подумать только! Возможно и у его дам имеются
соответствующего сорта органические стимулы. Нет, решительно
странно. Хм. Ха! А вот интересно... И может быть, мы просто не
знаем правды, а на деле эти молодые особы отличнейшим образом
проводят время..."
Он вдруг резко оборвал ход своих размышлений. Он поймал
себя на потворстве -- да-да, на самом что ни на есть потворстве
греху. Мистера Томаса Херда обуяла тревога.
Что-то неладно, заключил он. Еще совсем недавно ему и в
голову не пришли бы подобные доводы. Это явственное сочувствие
к грешникам, что оно собой знаменует? Не кроется ли за ним
разрыв с его старинными принципами, утрата уважения к
традиционной морали? Быть может, он и сам обращается в
грешника?
Томас, Фома -- сомневающийся апостол. Интересно, может
быть, в его имени все и дело?
Тут он припомнил, как одобрил -- да-да, почти одобрил --
прискорбную фамильярность, допущенную доном Франческо в
отношении юной служанки. Мелочь, конечно, нелепая, но
показательная. Нечто подобное происходило с ним в последнее
время и в Африке. Он вспомнил, как ему случалось выступать в
защиту туземцев, несмотря на протестующее бормотание
миссионеров. Они были такими веселыми, добродушными животными
-- такими славными и здоровыми! Что означает эта переливающаяся
через край любовь к погрязшим в пороке людям, куда она его
заведет? И мистер Херд, углубясь в лабиринт сомнений, принялся
донимать свою душу вопросами. Старая-престарая, прискорбно
запутанная, допускающая неразумное множество подходов проблема
добродетели и порока снова встала перед ним. По прошествии
какого-то времени он с характерной для него резкой прямотой
одернул себя.
"Вообще-то, вопрос ясен как Божий день, -- решил он.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134
случившееся с отличающей южан философичностью. "Сгодится моей
маленькой Аннарелле", -- решил он. Названная девчушка,
появившись на следующем празднестве в честь Святого покровителя
острова с этим райского колера лоскутом, несомненно стала бы
предметом зависти всех ее подружек, если бы при возвращении
Луиджи на берег он не подвернулся вышедшему прогуляться мистеру
Фредди Паркеру. Вследствие редкостного, по словам мистера
Паркера, везения взор его остановился на мокрой тряпице;
вследствие озарения, не только редкостного, но и единственного
за всю его жизнь, он осознал истинную цену этой тряпицы как
общественного документа. Пообещав рыбаку небольшую сумму (в тот
миг Консул мелочи при себе не имел), он с триумфом оттащил
восхитительную улику в Консульство, где уже известная нам особа
принялась демонстрировать ее всем и каждому в подтверждение
своей теории.
-- О чем тут еще говорить? -- обыкновенно вопрошала она.
-- Может, конечно, он юнгу девочкой переодевает, но это уж,
знаете...
Сидя на грубой пемзе, и неотрывно глядя на греховодницу
"Попрыгунью", девственная белизна которой окрасилась на склоне
дня предательским алым румянцем, мистер Херд перебирал в уме
эти и прочие обрывки сведений. Они погрузили его в большую, чем
обычно, задумчивость, в них чуялось нечто созвучное на миг
охватившей мистера Херда потребности разобраться в собственных
чувствах.
Одно он может сказать с полной определенностью. Огибать
земной шар, барахтаясь в объятиях дюжины хористок, это не его
идеал. Он был устроен по-другому. Он намеревался, с помощью
Божией, провести закат своих дней на иной, более
респектабельный манер. И воображение его нарисовало картину --
мирный дом средь зеленых лужаек Англии, в котором он станет
жить, предаваясь ученым занятиям и неприметно творя добро в
окружении семьи и друзей: старых университетских друзей, друзей
по Лондону, по Африке -- и новых, из подрастающего поколения,
открытых, честно мыслящих молодых людей, которых он будет от
всего сердца любить отцовской любовью.
Почему же ван Коппен не видит всей красоты таких
устремлений?
А с другой стороны, говорил он себе, если человек и прячет
подобным образом женщин -- в предположении, что они
действительно существуют -- кто его за это осудит? Никакая
женщина не может чувствовать себя в безопасности на Непенте, по
которому разгуливают типы вроде Мулена. Несколько встреч на
улице, несколько случайно услышанных отрывочных разговоров
внушили мистеру Херду безотчетную неприязнь к этому иностранцу,
чье отношение к нежному полу казалось ему достойным бродячего
пса. Будь владельцем яхты Мулен, он только и делал бы, что
фланировал со своими дамами по улицам. Американец же, принуждая
их жить на судне затворницами, обнаруживает присущую его
характеру стыдливость, почти деликатность, сознание
обязанностей перед обществом, каковое, уж если на то пошло,
должно счесть чертою характера, скорее похвальной.
И потом, не следует забывать о существующих между ним и
миллионером различиях -- и в образе жизни, и в воспитании, и в
жизненном опыте! Проделанный ван Коппеном путь требует от
человека качеств, отличных, а зачастую и противоположных тем,
какими обладает он, мистер Херд. Вряд ли можно надеяться найти
в преуспевающем американском предпринимателе черты характера,
благодаря которым формируется преуспевающий англиканский
священнослужитель. Некоторые свойства человеческой натуры
взаимно исключают друг друга -- алчность и щедрость, к примеру;
другие, вне всяких сомнений, взаимосвязаны, таинственно и
нерасторжимо. Всякий человек -- индивидуум, что означает,
собственно, "неделимый"; его невозможно разделить или разобрать
на части, и нельзя ожидать от него обладания добродетелями,
несовместимыми со всей остальной его духовной оснасткой, сколь
бы желательными эти добродетели ни были. Как знать? Возможно,
сомнительные поступки ван Коппена являются неизбежным
проявлением его личности, целостной частью его природы, тех
неистовых побудительных сил, которые и позволили ему достичь
теперешнего завидного положения. И мистер Херд отчасти с
ужасом, отчасти с веселым изумлением пришел к выводу, что если
бы не совместные усилия определенных грубых органических
стимулов, наличие которых удостоверяется легендами, ходившими о
ван Коппене на Непенте, миллионер, возможно, и не приобрел бы
гордого титула "Спаситель отечества".
"Как странно, -- думал он. -- Прежде мне это как-то в
голову не приходило. Что показывает, насколько следует быть
осторожным. Подумать только! Возможно и у его дам имеются
соответствующего сорта органические стимулы. Нет, решительно
странно. Хм. Ха! А вот интересно... И может быть, мы просто не
знаем правды, а на деле эти молодые особы отличнейшим образом
проводят время..."
Он вдруг резко оборвал ход своих размышлений. Он поймал
себя на потворстве -- да-да, на самом что ни на есть потворстве
греху. Мистера Томаса Херда обуяла тревога.
Что-то неладно, заключил он. Еще совсем недавно ему и в
голову не пришли бы подобные доводы. Это явственное сочувствие
к грешникам, что оно собой знаменует? Не кроется ли за ним
разрыв с его старинными принципами, утрата уважения к
традиционной морали? Быть может, он и сам обращается в
грешника?
Томас, Фома -- сомневающийся апостол. Интересно, может
быть, в его имени все и дело?
Тут он припомнил, как одобрил -- да-да, почти одобрил --
прискорбную фамильярность, допущенную доном Франческо в
отношении юной служанки. Мелочь, конечно, нелепая, но
показательная. Нечто подобное происходило с ним в последнее
время и в Африке. Он вспомнил, как ему случалось выступать в
защиту туземцев, несмотря на протестующее бормотание
миссионеров. Они были такими веселыми, добродушными животными
-- такими славными и здоровыми! Что означает эта переливающаяся
через край любовь к погрязшим в пороке людям, куда она его
заведет? И мистер Херд, углубясь в лабиринт сомнений, принялся
донимать свою душу вопросами. Старая-престарая, прискорбно
запутанная, допускающая неразумное множество подходов проблема
добродетели и порока снова встала перед ним. По прошествии
какого-то времени он с характерной для него резкой прямотой
одернул себя.
"Вообще-то, вопрос ясен как Божий день, -- решил он.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134