Возможно, что в этих книгах, за толстыми переплетами и корешками, на которых стояли имена великих людей, все понимавших на свете и век свой посвятивших тому, чтобы людям жилось хорошо, по правде и справедливости, — возможно, что в книгах этих где-то имелся мудрый, дельный совет, как быть пионеру, оказавшемуся в таком некрасивом положении. Но в последнее время Володя уже научился по-настоящему уважать книги и не хватался за них без разбору и спросу. Да и на какой странице искать то, что нужно?.. Он осторожно провел рукой по выпуклым корешкам, пожалел, что не дорос он еще до таких книг, и пошел к своему столу. Не радовали его в этот день ни модель новенького линкора, почти уже законченная; ни новая летающая вертушка, которую можно было пускать со шпульки; ни портрет Спартака в полном облачении гладиатора, совсем готовый — оставалось только красным карандашом закрасить пурпурный плащ на латах вождя восставших рабов…
Нет, не такие, должно быть, люди плавали на линкорах, поднимались в небо и водили людей на битвы за свободу. Никогда бы ни Спартак, ни Чапаев, ни Чкалов не поступили подобно пионеру Дубинину, очутившись в таком положении!
Володя послонялся по комнате; мать из кухни слышала, как он включил радио и тотчас же вытащил вилку из штепселя обратно: радио в зале умолкло. Евдокия Тимофеевна знала, как Володя любит послушать хорошую музыку. Она вдруг вспомнила, как, бывало, маленьким он прибегал на кухню и тащил мать за юбку: «Мама, идем в залу, там радио хорошо играет, мое любимое — „Матрос Железняк“. Я нарочно выключил, чтобы без тебя все не сыграли…» А когда наконец мать, уступая ему, шла за ним в залу и он вставал на стул, чтобы включить в штепсель вилку репродуктора, — оказывалось, что передают уже совсем другую песню. Он огорчался, малыш, ему казалось, что если он вытянет вилку из штепселя, то песня не вытечет вся из репродуктора…
«Видно, сильно чем-то расстроился — и радио слушать не хочет», — подумала мать.
Вскоре пришла из школы Валентина. Володя слышал, как мать спросила ее о чем-то шепотом и Валентина также шепотом ответила, а потом неуверенно вошла в залу.
— Дома уже? — спросила она.
Володя взглянул на нее и увидел, что она все знает.
— Ну что? Нажаловалась уже?
Сестра плотно закрыла за собой дверь, которая вела в коридор.
— Володя, можно мне с тобой поговорить?.. Только так, знаешь, как вот мне приходится… бывает… с пионерами на сборе говорить.
— Пожалуйста, говори, как хочешь.
— Слушай, Володя… У меня нет никакой охоты скандалить с тобой. Я, правда, Володя, с тобой хочу по серьезному… Все-таки я ведь уже комсомолка, ты — пионер; если ты меня за старшую сестру не хочешь признавать, то как-никак я по общественной линии старше тебя…
Володя не выносил, когда с ним разговаривали свысока, он не терпел окрика, на малейшую грубость отвечал еще большей резкостью. Но он чувствовал себя совершенно беспомощным, когда с ним говорили внимательно, терпеливо, мягко — словом, по-хорошему. И сейчас он молча стоял у своего стола, вертя в руках незаконченную модель линкора. Он уже мечтал, чтобы сестра сказала что-нибудь обидное, тогда бы он мог разом прекратить этот нудный разговор. Но Валентина — ох, хитрая! — продолжала говорить таким убитым голосом, что он никак не мог оборвать ее.
— Ты, верно, думаешь, что я уже нажаловалась кому-нибудь?
— А то нет?
— Конечно, нет, Володя. Ну что толку будет, если я пожалуюсь, а мама огорчится да скажет папе? И будет тебе нагоняй. Я думала, Володя, ты сам поймешь…
— А я что — не понимаю?
— Ну, если понимаешь, тогда тебя и учить нечего. Она подошла к нему совсем близко, села на край стола.
— Не рассаживайся… Видишь, у меня тут разложено, — больше для порядка, чем из желания как-нибудь поставить сестру на место, проворчал Володя. — Ну что ты на меня так уставилась?
Он отвернулся.
— Вовка… ну правда же, не время сейчас нам ссориться с тобой. Оба не маленькие уже. Я сама расстроилась, как узнала. Мне ваши пионеры рассказали. Я знаю, что не ты первый затеял, а все же и ты виноват. Верно?
Володя беспомощно вскинул глаза на сестру:
— Здоровая ты, Валентина, выросла, а ничего не понимаешь! Что я, боюсь, думаешь? Мне пойти самому ничего не стоит. А ведь станут спрашивать, кто первый. Что же мне, по-твоему, выдавать их?
По лестнице застучали когтями собачьи лапы, из кухня послышалось просительное повизгивание Бобика, который вернулся из рейса проголодавшимся и, должно быть, прибежал домой раньше хозяина. Потом донесся голос отца. Слышно было, что мать что-то тихо говорила ему. Дверь открылась, и отец, неся на руке брезентовый плащ, вошел в залу. Он был в высоких рыбацких сапогах, в толстом суконном бушлате, форменной фуражке моряка торгового флота. Лицо у него было красное, обветренное.
— Здравствуй, Валя! Здорово, Вовка! — поздоровался он с ребятами и сел на диван, стаскивая с себя тяжелые сапоги. — Валенька, дай, будь добра, шлепанцы. Вон я их в том углу оставил… Ну, чего вы оба такие? Случилось что? В чем дело, Валентина? — Он переводил внимательный взгляд с лица дочери на расстроенную физиономию сына, вглядывался в обоих. — Володька, почему галстук из кармана торчит? Место ему там? Если снял дома, повесь аккуратненько. А это что за мода, в каком это уставе сказано, чтобы пионерская душа из кармана выглядывала?
Валентина, вся краснея, не зная, куда девать руки, схватила со стола какую-то книгу и сделала вид, что углубилась в чтение.
— Ты бы, милая, на голову встала, а то ведь не разберешь ничего, — хмуро усмехнулся отец. — Либо уж книжку переверни, а то держишь ее вверх ногами… Да что у вас, в самом деле, такое приключилось? Владимир, я тебя спрашиваю. Можешь мне ответить?
— Могу, — сказал Володя.
И Валя с грохотом уронила книгу на пол.
Никифор Семенович внимательно приглядывался к побледневшему лицу сына. Володя заметно волновался и теребил пальцами край курточки.
— Ну, выкладывай живей, что там у тебя? Выгнали, что ли?
— Нет, папа… Ничего особенного, вообще-то… Но мне надо с тобой посоветоваться… Мне надо с тобой… ну все равно что по партийному делу посоветоваться.
— По партийному? — удивился отец. — Ты, брат, этим словом поосторожней орудуй. Что это значит; по партийному?
— Я хочу, чтобы ты мне… вот как коммунист… прямо так и сказал. У нас сегодня в классе, понимаешь, что вышло… нечаянно…
И Володя, чуть не плача, рассказал обо всем отцу, а Валентина стояла, прижимая к себе поднятую книгу, ни жива ни мертва и с ужасом подумала о том, что сейчас произойдет.
Отец, надевавший в это время на уставшие ноги войлочные покойные туфли, медленно разогнулся. Лицо у него было багровое. И Володя тоже порядком перетрусил.
— Все? — спросил отец.
— Все, — еле слышно заключил Володя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151